Рассказ
Эта история случилась, или могла случиться, не со мной. Но вполне могла произойти с каждым. От сумы и от тюрьмы никто не заговорён. И почему она оказалась на страницах книги мне тоже неизвестно. Однако вот она, эта история.
Полубездомный мальчик, лишившийся родительского гнезда и скрывшийся от глаз дотошливых тёток из детской комнаты милиции, третью ночь блуждал по закоулкам вблизи родного дома. Каждый угол был ему здесь знаком, но где преклонить голову, он не знал. Чердаки были закрыты рьяным управдомом, выслеживавшим подростка как волчонка, бродившего (он знал, чувствовал это) где-то рядом. Ещё и раньше в пору жизни при родителях, пропавших за решётками «чёрного ворона», надзиравший за жильцами председатель домкома не раз ловил его на крыше дома. Мальчик, подобно другим шалопаям, любил шататься по чердакам, надеясь отыскать в пыли какие-нибудь редкости, а также бродить по крышам, прогибая истлевшие полосы жести под ногой. Зачем ему это было надо, он и сам не знал. Не его одного тянуло поближе к облакам. Но других мальчишек домоуправ словно не замечал или они просто не попадались ему на глаза. Этот же парень так и лез на глаза. Беды одна за другой так и липли к нему. То, играя в футбол, кто-то из ребят расколет стекло на первом этаже у вредных старушек. А те, не долго думая, укажут на него, получившего прозвище хулиган. Он начнёт огрызаться. То начнёт кричать, перекрикивая всех во дворе. Жалобы шли к домоуправу, а от него в районное отделение милиции. Родителей вызывали к участковому. Составлялся протокол. Следовал штраф. Как ни клялся пацан, что окно не разбивал и кричал не громче других, приговор был подписан и обжалованию не подлежал. Из скудной семейной кассы деньги шли в стол участковому. И так этот бедокур всем надоел, что жильцы, особенно первого этажа, вздохнули с облегчением, когда две тётки в синих кителях с погонами лейтенантов МВД явились в опустевшую комнату коммуналки, где уже несколько суток, питаясь высохшими кусками хлеба и остатками разной прочей пищи, коротал свои дни, не зная, что ему делать и куда идти оставшийся сиротой мальчик. Ходить в школу он перестал, боясь попасть на глаза строгому завучу. Во двор выходить остерегался.
Две служащие детской комнаты милиции забрали его с собой, но по дороге, перебежав через рельсы перед идущим трамваем, он ускользнул от них.
На позвякивающие в кармане выигранные в расшибалку деньги купил батон. Через сутки попросил возле булочной милостыню. Теперь шли третьи сутки, когда он, подобно беглому каторжнику, скитался по улицам, приглядывая угол для ночлега. Навыков спать где-нибудь он не имел. Ночной сон связывался у него с комнатой в доме. Но такого угла не находилось. Проситься к соседям, вторгаться в чужую жизнь ему и в голову не приходило. В свою же опустевшую и опечатанную комнатушку он проникнуть не мог. Однажды подкрался к двери, попробовал открыть её, но, натолкнувшись на глухую преграду, тихонько спустился вниз и вновь оказался на улице. Ночи хоть и были тёплые, летние, но всё же ночевать на лавочке в палисаднике было зябко и неуютно. В парадном соседнего подъезда была старая скрипучая деревянная лестница, ведущая на второй этаж под самую крышу. Там была какая-то пристройка, в которой обитали две девушки-работницы швейного цеха, которой находился ниже. Как они там оказались: прилепились ли, подобно городским ласточкам под самый карниз, забрались ли туда в качестве бездомных переселенок, занесённых в столицу ветром коллективизации или Великой войны, сорвавшим с насиженных мест голодных и обездоленных, искавших кусок хлеба и угол с одной кроватью на двоих и маленьким оконцем под крышей? Забиться бы в этой подчердачной комнате, переждать ночные часы хотя бы до рассвета. Но как туда попасть? Девушки перепугаются, поднимут переполох…
Не знаю, как прошли ещё сколько-то суток. Но в конце концов тётки в милицейских мундирах отвели его в милицию. А оттуда отправили в детский дом в шестидесяти километрах от города, где он и пробыл до совершеннолетия. Трижды пытался бежать. Никак не мог забыть старый двор, родной дом, комнату в шестнадцать метров в коммуналке и всё, что было связано с прежней жизнью. Родителей так и не дождался. Они не вернулись. И он их больше никогда не увидел. Всё прежнее, особенно в бессонные ночи, он видел так ясно, как будто телом находился в палате детского дома, а душой там, где навечно остались его следы. Каморка виделась как угол обетованный, который мог бы спасти от бездомных скитаний. Врачи сказали, что это не раздвоение личности. Просто тоскующая по прошлому душа имеет обыкновение время от времени покидать тело и возвращаться туда, откуда была насильно изъята. А в остальном он вырос нормальным парнем, даже благодарным судьбе и власти за то, что она не дала ему изгибнуть где-нибудь в подворотне. Выйдя из детского дома, он пробовал вернуть жилплощадь, но за давностью времени утратил права на неё. Комнатку из использованного жилфонда он получил, но довольно далеко от старого дома. И душа его по-прежнему время от времени уносилась к старым пенатам