Люди в чёрном подошли к сараю, откуда немедленно вышел человек с фонарём, и только когда свет упал на лица, я узнал и того, кто был в сарае, и одного из тех, кто подошёл. Этот "один из..." был Мармората. А в сарае - вот сюрприз - Оруэлл, мой бывший фельдшер, слепой, стоял на пороге сарая, подняв ненужный ему фонарь.
- Что вы молчите? - услышал я его нервный и брюзгливый голос. - Знаете же, что туман искажает звуки.
- И запахи? - насмешливо спросил Мармората.
- Все, все разъедает, как кислота. К тому же, вашими химикалиями тут воняет так, что собака в обморок упадёт. Всё заберёте?
—Нет, конечно, глупец! Разве ты не видишь, что нас только.... Ах, да, ты же, действительно ни дьвола не видишь, - он рассмеялся - тоже, как мне показалось, нервно…
- Дьявола я слышу, - сказал Оруэлл. - И много чаще, чем хотел. А что, кстати, сталось с тем пьяницей, которого отправили для связи в Лондон?
— Тебе-то до него какое дело? - удивился Мармората.
- Гадаю по нему свою дальнейшую судьбу. Так что с этим Ленцем?
Я похолодел, сообразив, чем, на самом деле, продиктован этот вопрос. Обладая, как большинство слепых, отличным слухом, Оруэлл, судя по всему, давно услышал наш шёпот - ещё когда мы сидели в засаде прямо у него над ухом. Более того, он понял что с нами Карл Ленц, и этот вопрос был задан для него.
Сообразил это не только я, но и Вернер Он схватил меня за руку и сжал как клещами. Меня - не Орбели.
- Тогда твоя судьба незавидна, Филин, - делано хохотнул Мармората. - Ленц мёртв. У напыщенного родственника нашего Магона хватило ума оградить своего осведомителя от злых людей, но не хватило ума оградить его от некачественного алкоголя – вернее, от некачественного алкоголя в руках злых людей. Цианид – такая гадость. Не успеваешь даже поделиться своими соображениями.
Я услышал сдавленный звук и, скосив глаза, увидел, что Орбели плотно зажимает Карлу рот ладонью, а глаза мальчика полны ужаса.
Как и все мы, он однозначно понял из слов Мармората, что его отец отравлен, причем, отравлен в Лондоне, не смотря на покровительство Шахматного Министра. "Какая же разветвленная и послушная агентура у этого паука", - подумал я и - стыдно признаться - несмотря на неуместность, в моей голове начал складываться литературный образ всемогущего гения преступного мира. Теперь, когда во мне затеплилась надежда однажды вернуться к моим литературным трудам, этот образ мог оказаться мне очень кстати. В нём чувствовалась значительность и сила, способная поразить воображение. Хотя на деле все могущество подобного рода пауков зиждется на вещи до презрения материальной - просто на деньгах, добываемых и расточаемых с полной беспринципностью, как, например, убив своего отца , воспользоваться его состоянием, чтобы убить отца другого человека.
Без малейшего звука, одним дыханием, Вернер шепнул мне на ухо : "Он нас слышал".
Я кивнул.
-Ну, хватит лясы точить, - проворчал Мармората, кажется, уже раздосадованный собственной болтливостью. Он сделал знак сопровождающим его людям в чёрном, и те живо нырнули в сарай и вынесли на руках, по-видимому, очень тяжёлый ящик, но вся его тяжесть не заставила их изменить своей марионеточной механической манере, сопровождаемой, к тому же, полным молчанием.
Слаженно, как солдаты в строю или детали одного механизма, они отправились с этим ящиком в ту сторону, откуда явились. Мармората остался у сарая.
- Ну, и что он? - спросил вдруг у него Оруэлл - Всё? Готов?
—Кто? Ленц? Я же тебе сказал: он насмерть...
- Да не Ленц, - поморщился Оруэлл. - Он. Он-то что? Всё? Готов? Удалось, наконец, погубить его рассудок и дар? Достойная цель – ничего не скажешь.
—Ой, замолчи, - отозвался Мармарата, но с таким выражением нескрываемой досады, какое не допускают иначе, как с близкими друзьями.
- А вы? - снова спросил Оруэлл. – Мне просто интересно, что должна была испытывать старательная посредственность, подливая яд в чашку гения. Вы обсуждали это между собой?
- Отстань. О чём ты хочешь знать? Мне снится ад каждую ночь, - в сердцах бросил Мармората. - И ты, Филин, одна из моих изысканных пыток там. Ты доволен? Удовлетворён?
- Снится ад? - переспросил Оруэлл, и теперь в его голосе, а не в голосе Мармората прозучала ядовитая насмешка. - С чего бы это, не знаете?
—Возможно, совесть? - предположил Мармората.
Они оба говорили небрежно и насмешливо, но и у того, и у другого угадывалась под верхним слоем насмешки глубокая затаённая тоска, вроде той, что бывает только у военнопленных или каторжников, отбывающих срок за свои злодеяния.
-Это пока не совесть, это страх, - сказал Оруэлл. - Совести ни у вас, ни у меня никакой нет - сами знаете. Но у меня ещё и глаз нет, а чем вы заплатите свой выкуп, я пока не знаю. То, что вы где-то сочувствуете Магону – возможно, только потому что видите в нём себя - того, каким были или могли бы быть, если бы не сдались в самом начале...
- Ну нет, - перебил Мармората. - не в нём, а в тебе я вижу того, кем мог бы быть, если бы не сдался в самом начале. И не дай Бог. Если уж тот пьяница-доктор за тридевять земель не увернулся и сам выхлебал свою смерть...
- Я это и говорю: страх. Заметьте, кстати, себе, что другой пьяница-доктор увернулся вполне себе успешно, и тогда, когда все было против него, и сейчас. И я всем сердцем желаю ему успеха, как бы кисло этот успех для меня же самого и ни обернулся. Вот, кстати, еще один человек, которому вы худо-бедно готовы сочувствовать, не так ли? И называете это совестью. Но ко всем тем несчастным, которые просто вскрыты перочинным ножом школьника-психопата и брошены, как лабораторные лягушки, на помойку, у вас капли сочувствия нет. Ну так по делам вам ваши сны и моё в них присутствие тем более. Ад, говорите? Вы сами знаете прекрасно, что ада за чужие прегрешения не бывает.
Всё то время, пока он говорил, Вернер всё крепче стискивал мою руку, и я чувствовал, что его пальцы влажны и вздрагивают. Орбелли перестал зажимать Карлу рот, но обеими руками держал мальчика за плечи.
Те, что прибыли с Мармората, вернулись за очередной ношей и, подхватив её, снова двинулись к тому месту, откуда появились. Мы уже успели вычислить, что им до их возвращения необходимо около семи минут, употребляемых, видимо, на перекладывание и закрепление груза. Следующий рейд мог быть последним.
- Пора,! - выдохнул Вернер.
Не могу сказать, по какому наитию мы распределили роли - может быть, даже, что без Орбелли тут не обошлось - но каждый из нас, не сговариваясь, чётко понимал, что должен делать лично он. Орбелли остался с мальчиком, Вернер ужом скользнул в ту сторону, куда удалились носильщики, а я изготовив револьвер вышел из своего укрытия и твёрдо шагнул к сараю.
- Томазо, Дик, а ну, стоять - и ни слова оба, не то я стреляю. У меня глушитель на стволе, так что ваши сообщники ничего не услышат и на помощь вам не придут. Держите руки на виду.
Моё появление, надо заметить, сильного впечатления не произвело.
- А... - сказал Арчевела с интонацией "я так и знал".
- Ждал - ждал, - насмешливо проговорил Оруэлл. - Всё думал, когда же вы решитесь, даже волноваться начал.
- У меня дежа-вю, - сказал я, продолжая угрожать им револьвером. - Как будто этих лет и не было. Всё на круги своя. Как будто мы снова в Шантадираге, и вы снова губите человеческие жизни, а я с отвагой глупца пытаюсь вмешаться – мелкая щепка среди зубьев стальных шестерёнок. Но только время прошло, и щепка несколько пересохла и отвердела с тех пор. Оруэлл, я некогда уже смог отказаться от вашего предложения, и это не изменилось. А мое вам придется принять.
-А что вы, собственно, предлагаете? - с ленцой спросил Арчивелла - не похоже было, чтобы мой револьвер производил на него хоть какое-то впечатление. И тем более на Оруэлла, который его ещё и не видел.
Я не стал ходить вокруг да около:
- Хочу повидаться со старым полковым товарищем, с мистером Салли, не предваряя визита. Он мне кое-что задолжал, а может, это как раз я ему кое-что должен - как посмотреть. Но только самое время пришло рассчитаться, а он прячется от всего мира, как какой-нибудь сумасшедший учёный, и без вашего посредничества нам никак и не увидеться. Собственно, он всегда был не чужд театральности и играл навязанную или выбранную роль со всем тщанием. Вот только сыграть сумасшедшего легко, а учёного едва ли выйдет. Даже имея перед глазами пример настоящего учёного, тобою же и сведённого с ума. Артистизма тут мало, знаете ли.
Эвучало все это глупо с претензией на приключенческую литературу для юношества, но я уже взял этот развязныц тон, и теперь не мог его оставить. \ Полагаю, и Арчивелла, и Оруэлл из-за этого тона втихомолку потешались надо мной, хоть я и переводил дуло револьвера с одного на другого.
- А засчем вы, мой капитан, - усмехнулся Арчивелла , - зря расточаете свой литературный слог не по адресу? Похоже, некоторый артистизм и вам не чужд, а? Ни я, ни Оруэлл – мы ведь не Сатарина, и спич ваш пропал втуне. Мы бы, впрочем. могли поаплодировать, но слишком шумного проявления признания ваших заслуг вы ведь не одобрите.
-Он не один здесь, - сказал Оруэлл, и его голос звучал поразительно безмятежно. - Этот студент Вернер, как минимум, тоже где-то поблизости, а то и старый цыган. Я слышал их голоса, хоть они и шипели, как придавленные коты. Кстати. мальчишка Ленца тоже здесь.
- Ты для него и спросил меня о старом пьянице? Ну, и лисица же ты. Филин! – восхитился Арчивелла. - Не собираюсь я его убивать вот еще! Своими руками лишать себя такого козыря. Я ему сейчас лучше сделку предложу.
- Не примет, - предположил Оруэлл.
Я почувствовал себя ещё глупее. Эти двое под дулом моего револьвера беседовали обо мне в третьем лице и со спокойной насмешкой. Но одно вдруг открылось мне в их манере - может быть, потому, что сам я, беспокоясь и переживая за Холмса, оказался с ними в своеобразном унисоне. Словом, я понял вдруг, что Арчивелла и Оруэлл не просто соучастники, подельники или зависимые от общих обстоятельств и занятия люди. Они - друзья, близкие и переживающие друг за друга. Друг за друга. но не за Сатарина, который был им кем угодно, но не другом. И за их небрежным тоном они хотели бы это скрыть, но оно проступало, как чернила на обратной стороне газетной бумаги. Арчивелла сказал "козырь", но теперь и у меня был свой козырь.
- Приму или нет, - сказал я, - но уж точно выслушаю. Только кратко. Не собираюсь дожидаться ваших служебных марионеток - они нам помешают.
-Вы ведь хотите проникнуть в лабораторию всей вашей компанией, так? - спросил Арчивелла.
-Так.
- Застать профессора врасплох, прижать его к ногтю, как головную вошь, заставить вернуть вам Холмса в максимально приближённом к нормальному состоянии?
- Опять так.
- И после этого, заключив мировое соглашение, позволите молодому графу продолжать свои изыскания, так?
- Не так!
- Знаю что не так, - рассмеялся Арчивелла. - Вы из другого теста, и всегда были. Мне бы подошло, вам - нет. Вы хотите большего, вы хотите очистить мир от греха.
-. Я хочу спокойно спать по ночам. Ваш Франкенштейн зарвался - его пора остановить.
- Возможно. Но взгляните на дело под таким углом: и я, и Оруэлл, и ещё другие люди - тоже своего рода кусочки сей греховной субстанции. Значит. поступая против Сатарина, вы поступаете и против нас. Стало быть. рассчитывать на наше добровольное сотрудничество не приходится, так?
- Так, - снова согласился я.
- Если мы будем слишком яростно сопротивляться, а удача окажется на вашей стороне, нам это повредит в ваших глазах и, может быть, даже скажется на нашей дальнейшей судьбе – это ведь тоже так?
Я молча кивнул, уже примерно понимая, куда он клонит.
- С другой стороны, если мы совсем не станем сопротивляться, если станем изо всех сил сотрудничать с вами, а у вас не выгорит по-вашему, - раздумчиво продолжал Арчивелла, и непонятно было до конца, серьёзен он или насмешничает. – Сатарина потом на нас тоже отыграется, и похлеще, чем Шахматист. Вы же не можете этого не понимать?
- Иными словами, хотите постоять в сторонке и посмотреть , чья возьмёт? Ну, и моральные принципы у вас, должен отметить!