ЦИРК РЯДОВОЙ ТЕРЕЩЕНКО
В середине лета 1942 года относительно молодой цирк Сталинграда, выстроенный по последнему слову техники в районе тракторного завода, совсем опустел. Более половины работников цирка и артистов ушли на фронт, а поредевшие представления заполнялись выступлениями эвакуированных на восток хора имени Пятницкого и драматических актёров. Гимнастические трапеции сиротливо висели под куполом, клоуны исчезли, а вместе с ними исчезли и животные, ещё совсем недавно оживляющие цирковую арену и веселящие детвору. Да и детворы в городе осталось мало, их эвакуировали дальше, за Урал.
Все цирковые лошади были мобилизованы и сменили пышные султаны на грубые упряжки тягловых лошадей. Дрессированные собачки были розданы по домам под честное слово вернуть их в цирк при отражении немцев, а основная часть верблюдов, представляющих в мирное время на арене жизнь каравана в пустыне, погибла под бомбёжкой при попытке переправить их на левый берег реки. Из всех верблюдов остался только один Абай, которого начальство и не думало спасать из-за его бесперспективности на артистическом поприще. Абай считался самым упрямым, не поддающимся дрессировке и довольно злым верблюдом, на счету которого числился когда-то подвыпивший рабочий, чуть не лишившийся жизни от ног и зубов животного. Однако Абай был очень красив, самым красивым из всего верблюжьего коллектива. Он был высоким, с плотной и одновременно пушистой шерстью тёмно-соломенного цвета и удивительными глазами, в которых читались гордость и неповиновение, странно сочетающиеся с лёгкой поволокой, свойственным влюблённым девушкам. В почти опустевшем цирке ему выпала роль гордиться своей величественной осанкой. Поэтому он просто ходил по арене, делая ровно три круга. На нём восседала Ольга Терещенко.
Никто из зрителей, глядя на красавицу в восточном наряде, сидящую между горбами Абая, не догадывался, что она была не дрессировщицей и не артисткой, а простой служительницей циркового зверинца, основное своё время посвящавшая уборке клеток и загонов, а также кормлению животных. Ольга была единственным человеком, кого подпускал к себе Абай, и когда на арене он преклонял свои колени, чтобы Ольга села меж его горбов, он делал это торжественно, как если бы предлагал ей руку и сердце. Как только Ольга занимала своё место и ласково касалась рукой головы верблюда, он мгновенно выпрямлял задние ноги и грациозно вставал на передние, невольно вызывая ассоциацию с похищением Европы Зевсом.
Ольга любила Абая за его царственность и опрятность, за необыкновенно густую шерсть, которую было приятно расчёсывать на этом флегматичном и почти неподвижным животном. Иногда Абай клал свою голову ей на плечо и что-то тихо бормотал, и Ольге казалось, что он зовёт её в заветные калмыцкие степи, подальше от надоевшего ему цирка, туда, где можно долго-долго идти к солнцу до самого заката. Ольга доставала из кармана фартука маленький сухарик и подносила его к мясистым губам Абая. Тот брал сухарик осторожно и снова положив голову на плечо девушки, начинал долго и методично его жевать.
- Ладно, ладно, Абай. Ну что ты разнежился? Мне же работать надо.
Когда Ольга подходила к другим животным, Абай начинал нервничать. Он переступал ногами, задирал голову и издавал непроизвольный свистящий звук. Девушке приходилось часто к нему возвращаться.
- Ты, как ребёнок, Абай. Честное слово.
Но вот животных в цирке практически не осталось, и Абай почувствовал себя более спокойно. Однако дрессировке по-прежнему не поддавался.
Старый дрессировщик, Игорь Павлович Стародубов, уже давно внешне утратил сходство со своим портретом на афише. Никакой грим не мог скрыть на его лице усталость, желчность и постоянное беспокойство за судьбу своих воюющих сыновей. Он утратил цирковой кураж, перестал придумывать новые номера и всё, что он делал на арене, делал автоматически. Перешедшее к нему руководство цирком угнетало его ещё больше, и хоть он понимал, что пока цирк жив, он поднимает настроение зрителей, что очень важно в военное время, в душе хотел этот цирк бросить и уйти на фронт, поближе к сыновьям.
Однажды Стародубова вызвали в Обком партии.
- Слушайте, Игорь Павлович, - сказал ему секретарь Обкома, - я понимаю, что сейчас не до цирка. Немец прёт неудержимо…Но именно поэтому надо сделать всё, чтобы поднять дух советского человека, сталинградца. На вас лежит большая ответственность – разработать программу к 7 ноября в духе патриотизма. Понимаете? Так, чтобы немцу икалось. Поострее, поострее.
- Понимаю, конечно. Но с кем делать? У меня, можно сказать, один только верблюд остался. Упрямый, как осёл, и тупой, как пень. Единственное, что могу – это побольше декорации, красных знамён…
- Ну, это дело нехитрое. А вот ты придумай, ну вроде, как у Кукрыниксов. Чтобы злая сатира была. Она нам очень нужна.
- Где её взять, эту сатиру? Режиссёра нет. На фронте. Не у верблюда же спрашивать.
-Что ты всё – верблюд, верблюд… А почему бы не верблюд, кстати? Я вот недавно под Саратовым был. Чабаны рассказывали, что верблюд ещё то животное. С волком побиться может. Зубами его за шкуру схватит, в воздух подбросит и отпустит. А когда тот упадёт, грудью своей придавливает и в землю уминает. Волки даже боятся взрослых верблюдов, стороной обходят…Ну вот ты на эту тему что-нибудь и придумай. Верблюду своему пилотку сооруди, как будто красноармеец, а вместо волка чучело Гитлера сделай. Пусть он его и подбрасывает.
Понимая, что всякий совет, данный в Обкоме, рассматривается как приказ, Стародубов сник совсем. Вечером он собрал весь наличный коллектив, рассказал, зачем его вызывали и спросил, что каждый думает по этому поводу. Идею со знамёнами приняли единодушно, а что касалось битвы Абая с Гитлером, коллектив счёл предоставить решение самому дрессировщику.
Игорь Павлович сидел в одиночестве на бортике арены и сосредоточенно думал. Один за другим перебирал он возможные варианты номера, но тут же отметал их, как совершенно утопические. Может быть, просто заменить Абая двумя рослыми мужчинами в общем чехле? Только где теперь найти этих рослых мужчин? К дрессировщику тихо подошла Ольга.
- Игорь Павлович, а может, нам куклу Гитлера в волчью шкуру завернуть, чтобы Абай разозлился?
Дрессировщик вдруг почувствовал неодолимую ненависть к девушке, которую в воображении своём связывал с самим верблюдом, и зло сказал:
- Ты вот что…Знаешь, когда мой брат, капитан речного флота, отправлялся в рейс с новой командой, он первым делом выстраивал на палубе поваров и их помощников и спрашивал: «Предположим, вы чистите картошку и вдруг слышите: «Человек за бортом!». Что вы будете делать? Все эти работники кухни отвечают, конечно: « Круг бросать будем! Сами за борт прыгнем, чтобы спасти». Ну и так далее. А брат им всегда: « Нет, вы останетесь чистить картошку. Без всякой самодеятельности. Понятно? Спасать будут другие, кто этому обучен. Ты бы лучше подумала, как своему Абаю пилотку смастерить.
Обиженная Ольга больше на тему трюка с дрессировщиком не разговаривала. Зато, прильнув к роскошному воротнику на шее Абая, часто повторяла: «Картошку, мол, сиди и чисти Ты-то что думаешь по этому поводу?» Вместе с тем, идея поставить номер с «Гитлером» не давала ей покоя. Как-то раз она вспомнила сцену, когда разъярённый Абай топтал ногами беднягу рабочего, да ещё укусил его за руку. Почему это произошло? Что тогда так сильно разозлило его?
Ужасная сцена раз за разом возникала перед глазами Ольги, разбиваясь на кадры, как в замедленной съёмке. Во-первых, он подошёл к верблюду слева, что запрещалось инструкцией. Верблюды терпеть не могут, когда к ним подходят слева. Только справа. Имеют же право верблюды выбирать, какая сторона им милее. Во-вторых…Да, он был пьян, этот рабочий. Возможно, резкость его движений или неприятный, может быть встречающийся когда-нибудь в прошлом, запах и пугали верблюда?
По ночам, когда цирк спал, Ольга приходила к своему Абаю с чучелом, которое обозначало Гитлера, и пыталась добиться успеха в дрессировке. Она обманывала его лаской, сухарями, запахом самогона, купленного у соседки, резким выбросом на арену куклы, перевязанной ремнями, кукла слева, кукла справа…Ольга плакала, но не отступала.
- Гитлер, Абай, Гитлер!
Но Абай не собирался расправляться со всеобщим врагом. Он смотрел заворожено на Ольгу, пережёвывал свою жвачку и стоял, не шевелясь, даже тогда, когда она вешала тяжёлую куклу на нижние клыки Абая. Но однажды Абай сделал робкую попытку выполнить команду Ольги. Та была на вершине счастья.
- Абаюшка, умница! Дорогой мой. Мы ещё покажем кое-кому, как чистить картошку.
Тренировка повторялась из ночи в ночь, и вот уже Абай ничего не путал. Он подхватывал ремень куклы и поднимал её с арены вверх. Однако номер всё ещё был сырым, выполнялся не сразу или вовсе не выполнялся. Но Ольга твёрдо верила в успех и не спешила открывать Игорю Павловичу свой секрет.
Меж тем немцы добрались до пригородов Сталинграда и окружили его со всех сторон. Цирк был не только закрыт, но по-настоящему заброшен. Все жители, кто мог передвигаться, встали на защиту города. Ольга влилась в отряд санитаров . Ей пришлось пережить то же, что и другим героическим женщинам города. Днём и ночью, под бесконечным обстрелом они перемещались ближе к передовой по разрушенному городу в поисках раненых и выносили их из-под огня буквально на руках.
Там, где это было возможно, раненых старались спрятать как можно надёжнее в ямах, воронках, за кучами мусора, в трубах и подвалах. Сами медпункты также развёртывались не в лучших с точки зрения санитарии местах – в землянках, блиндажах и трубах. Они перемещались непосредственно за боевыми действиями и тоже подвергались разрушительной силе войны. Но медики ни на минуту не прекращали свою работу.
23 августа 1942 года стало самым ужасным днём для Сталинграда, днём ада. Тысячи немецких «мессершмиттов», почти вплотную друг к другу, заслонили небо города, ставшее чёрным, как рубаха нацистов. Ливень бомб обрушивался на мосты, через которые на левый берег прорывались люди. Тысячи и тысячи людей гибли в огне непрекращающейся бомбёжки. В один миг Сталинград превратился в руины. Одним из первых зданий, принявших на себя этот чудовищный удар, был цирк.
Немцы подбирались к тракторному заводу с целью уничтожить на выходе с конвейера новые советские танки. Несмотря на непрерывное наступление со стороны врага, Сталинград не сдавался. Не сдавался тогда, когда таял человеческий ресурс, когда обстреливались все возможные переправы на левый берег Волги, когда сон останавливал на бегу, когда постоянно строчили пулемёты и на землю с неба летело всё, что можно было сбросить с самолёта.
Эвакуация раненых была сильно затруднена. Транспортных средств не хватало. С места поражения раненых тянули волоком на плащ-палатках. Дожди, обильно обрушившиеся осенью, резко затрудняли из-за бездорожья транспортировку до берега на лошадях и собаках. Спрятанные до ночи в укрытии бойцы гибли не только от ран, но и от переохлаждения. Но ничто не останавливало героев Сталинграда.
Вот уже четвёртый месяц Ольга выполняла свою тяжёлую работу по спасению раненых. Казалось, за это время у неё выработалось какое-то звериное чутьё по избеганию прямой опасности. Она спала в полглаза, научилась быть незаметной под пулемётным обстрелом, невидимой на открытом пространстве, невесомой в преодолении препятствий, сильной при транспортировке раненых, быстрой при перевязках, неуловимой с ранеными на руках. Но непосильная работа истощала её. Часто кружилась голова, рябило в глазах, раза два ей казалось, что где-то вдали, за огнём и дымом, она видит верблюда.
- Надо у капитана попросить какого-нибудь лекарства, а то я совсем слягу.
После нескольких часов отдыха, который ей дали вместо лекарства, Ольга снова вышла под обстрел. Поднимала раненых или переваливала тяжелораненых на плащ-палатку и вновь тащила их к медпункту.
Однажды она перевязывала солдату плечо, как вдруг услышала за головой знакомое бормотанье. Обернувшись, Ольга не поверила своим глазам. За ней, почти касаясь мордой её спины, стоял Абай. Но сейчас он совсем не был похож на гордого спесивца. Его великолепная шерсть свалялась, висела местами клоками. Одна передняя нога была покрыта язвами, и оба горба беспомощно свесились по разные стороны спины.
- Господи, Абай! Ты жив? Жив! Где же ты мыкался всё это время? Бедный…
К пункту она вернулась с раненым и Абаем.
- Рядовая Терещенко! – грозно встретил её капитан. – Это что такое? Что за чучело вы привели?
- Это верблюд, товарищ капитан. Абай. Из нашего цирка.
- Этого ещё не хватало! Такую каланчу привела! Вы хоть понимаете, что это демаскировка? Это вам не цирк!
- Товарищ капитан, разрешите обратиться. Абай очень сильный, он дрессированный. Может ходить в упряжи. Позвольте оставить его для транспортировки. А что каланча, это не верно. Он может подолгу лежать на земле.
- Чем кормить-то ты его собираешься? У нас все лошади передохли от бескормицы, а ты…верблюд.
- Товарищ капитан, ему сена не нужно. А веники я где-нибудь раздобуду. Я сама его водить буду. Вот лёд на реке станет, он в три раза больше, чем лошадь, груз возьмёт.
- Ладно, но только чтобы у медпункта лежал и не высовывался.
Абай внёс заметное оживление в ряды ходячих раненых, ожидающих эвакуации на левый берег. Они несли изголодавшему за несколько месяцев верблюду часть своих пайков, хлеб, сухари. Некоторые без опаски гладили его по голове, но многие смеялись, не веря в столь необычный вид транспорта. Один солдат предложил в шутку надеть на него свою каску. Ольга с благодарностью водрузила её на голову Абая.
С этого дня верблюд был поставлен на довольствие. Веники в хозяйстве ещё водились. Пока лёд на Волге не стал, Абай довозил на розвальнях, сооружённых из носилок и плащ-палаток, раненых до переправы. Как только лёд окреп, Абай начал переправу через реку. В медпункте считали, что Абай родился под счастливой звездой. Мало того, что он несколько месяцев бродил по городу без укрытия и еды под бомбами, но ему удавалось избегнуть обстрела даже на открытом пространстве. Переправы производились практически по ночам, так было безопасней, хотя немцы не унимались и освещали места возможных переправ.
В конце ноября началось контрнаступление. Ад не прекращался. Вокруг всё рушилось и горело, как при извержении вулкана. Стены домов стонали и обваливались, обнажая когда-то мирные жилища. И было странно и нелепо видеть на зазубринах стен яркие ковры и накрахмаленные салфетки. Но такие видения длились не дольше минуты. В следующее мгновение адский огонь пожирал всё, прорубая сквозные отверстия на соседнюю улицу, которую ждала такая же судьба.
Негде было укрыться. Убежище, ещё совсем недавно казавшееся надёжным для занятия позиции, превращалось в пыль, и счастьем было для человека, если он в это едва уловимое мгновенье успевал, по наитию, перебежать в сторону другого укрытия. В воздухе, кроме осколков снарядов, летали обломки зданий, куски мебели и арматуры, осколки оконных стёкол и черепки посуды. Мирная жизнь была вывернута наизнанку. Свист и грохот стали почти привычными, снег утратил свою белизну, став чёрным.
Ольга пробиралась сквозь этот ужас то перебежками, то прижимаясь к стенам, то припадая к земле в поисках раненых. Она протискивалась в щели между развалинами, ползла, как змея, между воронками и нагромождениями из руин, и всюду за ней протискивался запряженный в самодельные сани, Абай, как всегда гордый и несгибаемый в своей осанке, с круглыми и широкими, как у удивлённых детей, глазами.
Никто не знал, было ли ему страшно, но он был похож на ребёнка, который боится отстать от матери. Они представляли собой очень странную пару – хрупкая девушка, сменившая цирковой сверкающий наряд на гимнастёрку и каску, и не в меру огромный, красивый и терпеливый верблюд, тоже в каске, бесконечно преданный той, которую считал хозяйкой.
Из-за угла дома донёсся стон. Ольга увидела раненого солдата, придавленного куском бетона с торчащей из него арматурой. Нога, по-видимому, тоже была разбита.
- Сейчас, голубчик, сейчас, - шептала Ольга, подбадривая, скорее, себя, чем солдата.
Она силилась хоть как-то сдвинуть и приподнять бетонную глыбу, найти хоть какой-нибудь рычаг, чтобы освободить солдата, но её попытки были безуспешны. Девушка решила было вернуться позвать кого-нибудь на помощь, но тут ей в голову пришла безумная по своей дерзости, отчаянная мысль. Однако это мысль подкреплялась надеждой, верой и признательностью в дружбе к когда-то спасённому ею Абаю.
- Абай, миленький, Гитлер! Абай, Гитлер, - почти закричала она, указывая на торчащую арматуру. Абай замер, раздумывая, не ошибается ли Ольга. Какой Гитлер, если здесь нет этой чёрной куклы, политой самогоном? Его глаза, опушённые двойным слоем золотых, покрытых инеем, ресниц, растерянно смотрели на Ольгу.
- Гитлер, Абай! – умоляла Ольга, показывая на изогнутую арматуру, - Гитлер! Ну пожалуйста…
Абай слегка нагнул голову, зацепил металл своими нижними жёлтыми клыками и потянул вверх. Тяжёлая бетонная чурка чуть подалась вверх, но и этого было достаточно, чтобы выдернуть обессиленного солдата из его плена. Мгновение бетон повисел в воздухе, и верблюд, который по «роли» не должен был выпускать куклу, пока она не перевернётся в воздухе, тяжело рухнул по инерции на передние ноги.
- Абаюшка, миленький, всё, всё, спасибо, дорогой. Отпускай, слышишь?
Но Абай не признавал над собой победы. Он продолжал кусать неподдающийся кусок бетона, бить по нему ногами, громко свистеть и поливать густой пеной слюны, что говорило о крайнем его возбуждении. Ольга, признательная за спасение бойца, не знала, как утихомирить своего подопечного.
- Чок, чок, Абай, чок, чок. Успокойся.
Времени терять было нельзя, и Ольга с трудом втащила солдата в сани. Словно по мановению руки Абай вдруг стих, молча и послушно повернулся назад, как будто сознавая, что от него требуют выполнения другой роли.
С победой под Сталинградом армия повернула на запад. По разгромленной и разбитой Европе шли советские войска. Иногда изумлённые жители освобождённых от фашистов городов видели странные повозки, запряженные верблюдами. Те гордо шли, везя за собой пушки, походные кухни, телеги с красным крестом на пологе. И среди них особенно выделялся великолепный Абай, глаза которого в ужасе войны не утратили наивности ребёнка.