Геннадий, как и я, рыболов-любитель-одиночка. Я стал одиночкой после того, как пару раз подвел коллектив. Как подвел? Собрались на рыбалку компанией, а мне, как оказалось позже, надо срочно в командировку, пришлось подбирать вместо меня другого человека, и потом меня перестали приглашать. Я стал рыболовом-одиночкой.
А с Геннадием мы дважды попали в один домик. Оказалось, что мы человечески совместимы. Стали друг другу позванивать, когда кто-то из нас собирался на рыбалку, обычно цели совпадали, и мы рыбачили вместе. Так было и в тот день.
Геннадий позвонил предварительно и уведомил, что завтра собирается на рыбалку. Я ответил, что с утра не могу, но на вечернюю зорьку обязательно приеду с расчетом остаться на следующий день.
– Хорошо, бронирую домик, буду ждать вечером, – сказал он.
На следующий день я управился со всеми делами, после обеда посмотрел прогноз погоды. Прогноз неутешительный. Обещали в конце дня дождь, возможна гроза. Но как пела Людмила Зыкина, какая песня без баяна, какое лето без грозы.
Я заехал в магазин, взял продуктов. А снасти и все причиндалы, наживки, прикормки, приманки у меня всегда находились в машине. Турбаза располагалась примерно в 80-ти километрах от города. Выехав из Питера, я включил «Дорожное радио». Оно передавало прогноз уже более конкретный: на западе области ожидается дождь, возможна гроза, ветер 15-17 метров. Это уже неприятно. Обычно в такую погоду на воду не выпускают. Но я все равно поехал.
Когда приблизился к турбазе, на западе явно надвигались тучи. Управляющий турбазы встретил меня, указал парковочное место, выдал ключи от домика и сказал:
– Не советую вам сегодня выходить на воду: мой внутренний барометр подсказывает мне, что вечером будет шторм, непогода.
Но я был настроен порыбачить сегодня и все равно собирался выйти на воду. Взял корзину с продуктами, сумку с вещами. Зашел в домик, положил продукты в холодильник, переоделся в рыбацкое. Захватил снасти, прикормки, вышел на пирс. Управляющий подал мне журналы расписаться за лодку, за мотор, а также за инструктаж, и еще раз посоветовал не выходить на воду во избежание неприятностей. В это время у него пискнул телефон, оповещая о приходе эсэмэски, он прочитал и сказал:
– Ну вот, теперь я вам официально запрещаю выезжать, потому что МЧС предупреждает и запрещает выход на воду, так что извините, не могу вам предоставить лодку и мотор. Да смотрите, умные-то рыболовы сами уже идут к пирсу. Вон и ваш приятель Геннадий одним из первых возвращается.
Я тоже увидел Геннадия на лодке. Он причалил к пирсу. Я подошел, он передал мне ведро с рыбой, довольно приличный улов: окуни, такие горбыли грамм по пятьсот-шестьсот, судак, пару лещей. Я говорю:
– Много! Куда ты столько!
– Ничего, много не мало. Справимся. Видишь, какая туча заходит, так что не поедем сегодня рыбачить.
Подошел кухонный работник, спросил, что приготовить из рыбы. Геннадий ответил:
– Только почистить, но с окуня чешую не надо снимать, на уху пойдет.
Я взял свои снасти, пошел, назад положил их в машину. Пришел в домик, переоделся в домашнее. Поставил на печку кастрюлю с водой подогревать. Сейчас принесут очищенную рыбу, буду заниматься ухой. Геннадий с управляющим какие-то проблемы решал.
Кухонный работник принес чищеную рыбу. Я еще раз промыл ее. Окуней разрезал пополам, положил на противень. Судачка, чуть больше килограмма, пришлось разрезать на три части. И казалось бы, уже хватит рыбы, но лещей еще тщательно промыл, отсек головы с передними плавниками и хвосты – и тоже в уху. Получилось довольно много рыбы, но, как сказал Геннадий, много не мало.
Вода стала закипать. Как только закипела, я туда опустил рыбу, немного присолил. Когда кастрюля уже второй раз закипала с рыбой, я очистил довольно большую луковицу, надрезал ее, опустил в уху, добавил специи, лавровый лист, перчик душистый и перчик черный, почистил морковку, довольно большую, порубил ее крупно и на глазок добавил еще кукурузной крупы. Остальное решил потом добавить.
Лещей я филевочным ножом разрезал вдоль и на куски для жарки. Взял другую кастрюлю, налил воды, так чтобы она скрыла кусочки лещей, предварительно всыпал три ложки соли, тщательно перемешал, чтоб хорошо растворилась соль, и потом погрузил туда куски лещей для жарки. В это время зашел Геннадий со словами:
– Чувствую, уха скоро будет готова.
– Да, скоро.
Он пошел в ванную комнату, умылся и подключился к приготовлению ужина. Взял большую сковороду, поставил на печку, электрическую, конечно, налил масла не жалея, как в том анекдоте: не жалей ни заварки, ни масла. А я вторую луковицу очень мелко порезал для жарки рыбы. В общем, вдвоем мы приготовили два рыбных блюда.
Когда рыба закипела, я шумовкой поснимал пену. Я обычно рыбу варю не менее пятнадцати минут. Некоторые, как я где-то читал, рекомендуют, чтобы рыба не разваливалась, снимать, как побелеют глаза, и достаточно. Я считаю, что рыбу надо все-таки проварить не менее пятнадцати минут. За пять минут до окончания я добавляю, в зависимости от объема ухи, огуречный рассол. И сейчас я к объему, который получился, приготовил где-то две трети стакана огуречного рассола. Влил и принялся за овощи. Спросил Геннадия насчет салата, он ответил:
– Да не надо с салатом заморачиваться: просто так огурчиков, помидорчиков порежь с зеленью, а то слишком много рыбы у нас получилось.
К этому времени Геннадий уже первую порцию, как он говорит, бесхребтовую прожарил, то есть лещей, порезанных без хребта. Потом засыпал мелким луком. Когда лук, по его усмотрению, дошел до кондиции, он снял рыбу и шумовкой снял лук. Заправил вторую порцию, долив масла. А я закончил уху и порезал овощи.
Мы приступили к трапезе, молча наслаждаясь ухой и жареной рыбой. За окном погода разбушевалась, поднялся такой ветер, сверкали молнии, грохотал гром. Настоящий шторм. Из окна было видно озеро и на нем громадные волны. Прав был управляющий, уж больно неприятно было бы сейчас находиться на воде в такую погоду, когда сверху льет и такая волна, что, очевидно, может захлестывать лодку. А мы сидели в теплом домике, ели уху и жареную рыбу, нам даже и беседовать не хотелось. Когда перешли к чаю, я сказал:
– Геннадий, что-то я не помню, чтобы ты про детство свое говорил. Расскажи.
Он поднялся, налил воды в чайник, поставил кипятиться, взял заварочный чайник, выгреб заварку на блюдце, понятно, что потом она попадет в бокс для червей, которые любят заварку и становятся от нее, как выражается Геннадий, шустрыми, как кони. Всполоснул чайничек, добавил свежей заварки и залил кипятком. Подождав, разлил по кружкам. Я ждал рассказа и был вознагражден. Он говорит:
– Мы с тобой ровесники примерно, дети войны, как нас стали называть, но раньше вышел закон о ветеранах труда, а ветеран труда не может быть дитём войны. Кому присваивали звание ветерана труда, тот имел льготы на коммунальные услуги. А потом, когда вышло постановление о детях войны, в нем предусматривались такие же льготы, как и для ветеранов труда. Но одновременно нельзя получать льготы и как ветеран труда, и как дитё войны. Поэтому и вышло, что ветеран труда не может быть дитём войны, дитё войны не может быть ветераном труда.
До войны мои родители жили в рабочем поселке, где строился новый завод, и мой отец был направлен туда после учебы. В семье была уже девочка, моя сестра, на три года старше меня. Их там встретили, конечно, хорошо, квартиру сразу дали трехкомнатную со всеми удобствами: ванна, газ, паровое отопление. Отец получил должность хорошую. Потом я родился. И тут – война. Отца сразу забрали, поскольку его специальность требовалась на фронте. Мама была медсестрой в госпитале.
Через полгода пришла бумага: отец без вести пропал. Аттестат сразу аннулировали, стало немножко голодно. Те вещи, что остались от отца, мама меняла на продукты кое-как. Мы с сестрой сидели дома. Мама работала две смены подряд, чтобы как-то нас прокормить. Старшая сестра была для меня воспитателем. Смутно помню, что кушать все хотелось. Помню, как сестра пошла в школу и как она приходила из школы домой и объясняла мне то, чему ее учил учитель. Поэтому когда я пошел в школу, то уже знал программу первого класса. Я уже не только палочки и крючочки мог писать, как мне показывала сестра, причем у меня получалось даже лучше, чем у сестры, я уже мог и читать, и писать, причем считать мне даже больше нравилось.
Считать я любил в уме, особенно когда оставался один, мама на работе, сестра в школе, а я просто считал. А когда научился читать, я читал все, что попадалось, вначале детские книги. У папы была библиотека, я пытался читать его книги, но там было столько непонятных слов, мне было просто интересно, как из букв складываются слова.
У меня была хорошая память, я хорошо запоминал особенно цифры и мог в уме уже в третьем классе трехзначные цифры складывать и вычитать. Конечно, голодно было, но мама говорила, что вот война кончится, построим коммунизм, будет все хорошо, а там, может, и папа придет, ведь он же не погиб, он без вести пропал, может быть, в партизаны ушел, может быть, где-то раненый, он придет, и все будет хорошо.
Но война затянулась, папа не приходил, было и голодно, и холодно. Я вырастал из одежды, а новую было не на что купить, что-то мама из папиных оставшихся вещей мне перешивала, но большей частью, конечно, она мне и сестре из своих вещей что-то делала. Она говорила, что для мальчика главное, чтобы было здоровое, крепкое тело и светлая голова, умная, а девочка, она как жемчужинка голубоглазая, а для жемчужинки нужна оправка – хорошая одежда. Поэтому я не обращал внимания на то, какая у меня одежда, которая почему-то быстро протиралась на коленях, на локтях и на попе. Мама, а иногда и сестра, аккуратно ставили латочки на дырочки, которые появлялись, и я ходил в залатанной одежде, но всегда чистой, за этим мама очень следила, чтобы рубашечка, маечка всегда чистые были.
Когда пришло время мне идти в школу, я уже хорошо и читал, и считал. Школа близко была, а зимней одежды у меня особо теплой не было, и я бегом добегал до школы зимой. В школе было тепло, паровое отопление, школа хорошая, учительница внимательная, еще не старенькая.
По одежке я, конечно, выглядел похуже, чем другие, а пошел я в школу после войны. Лучше выглядели дети, чьи отцы вернулись с фронта, а если на погонах еще и звезды, а на груди ордена, так что должности хорошие получали и могли свои семьи обеспечить. Если кому-то пришла похоронка, где было написано, погиб смертью храбрых, и то там социальные льготы какие-то полагались, а нам, так как отец без вести пропал, никаких социальных льгот не предусматривалось.
Как это объясняли: без вести – значит неизвестно где, то ли в плен попал, то ли дезертировал, то ли предатель, а может, снаряд в него попал, в клочья разнесло или засыпало землей. Раз нет никаких вестей, поэтому никакими благами от государства мы не пользовались.
Когда я был в третьем классе, один инженер организовал в школе радиокружок, но принимал туда только с отличными оценками десятилетних ребят и девчонок. Конечно, я был в отличниках, и он меня принял. Я увлекся. Он говорил мне, какие надо читать журналы о радио и книги. Я приходил в библиотеку, просиживал вечерами, когда не было кружка, а он был два раза в неделю. Я много вопросов задавал на кружке. Когда руководитель кружка понял, что я много читаю и много хочу знать, он сказал мне, что при всех не надо задавать эти вопросы, а можно потом отдельно побеседовать. Мне это нравилось, он мне все объяснял. Тогда-то я и познакомился с полупроводниками.
А потом, как он выразился, на заводе списали оборудование, он раздал нам паяльники, и мы выпаивали детали и складывали в боксы, в одни боксы – сопротивления, в другие – конденсаторы, лампы. И тут началось самое интересное. Хотя он до этого рисовал нам схемы, показывал, как устроен приемник, но когда я сам собрал первый приемник и услышал звуки, вначале какие-то хрипы, а потом, когда настроился на станцию, где ясно были слышны и разговор, и музыка, – это было что-то, я был, как говорится, на седьмом небе от счастья, что я сумел собрать приемник.
Конечно, передатчики нам не разрешали собирать. Руководитель кружка объяснил, что если собрать передатчик, то можно навредить кому-нибудь, например летчикам, если начать передавать. Поэтому мы собирали только приемники.
Когда я пошел в пятый класс, я практически не делал уроков, сначала мне хватало тех знаний, что я получал от старшей сестры. Появились новые предметы и разные учителя по предметам, но мне это неинтересно было, и я из круглого отличника скатился до троечника. Мне было интересно заниматься только радиотехникой. Интересно было схемы читать, перерисовывать их и собирать. И вот где-то в начале декабря Виктор Петрович, руководивший кружком, остался, как обычно, вечером со мной и говорит:
– Ну-ка, покажи дневник.
Я показал, а там набор оценок от двоек до пятерок. Я понял, что ему пожаловалась классная руководитель. За окном напротив стоял, как мы называли, амбар, там были какие-то кладовые. Виктор Петрович говорит:
– Вот видишь, на чем стоит этот амбар?
– Как на чем? На земле.
– Как на земле? Он же деревянный.
– Так на фундаменте, естественно, стоит.
– А почему на фундаменте?
– Как почему? Если прямо на землю поставить, то он сгниет и может завалиться.
– А фундамент как ставят?
– Фундамент, я видел, как делают. Вначале яму копают, потом туда песок насыпают, потом опалубку ставят, потом камни туда, арматуру, я даже видел трос там, я думал, будут за трос буксировать, а все это просто забетонировали и вот потом уже поставили амбар.
– Если ты хочешь стать инженером, – сказал Виктор Петрович, – или ученым человеком, то тебе нужен фундамент, вот как для этого амбара. А школа – это и есть фундамент. Школьные знания являются фундаментом для знаний инженера или ученого. Вот ты знаешь закон Ома?
– Да. Сила тока прямо пропорциональна напряжению и обратно пропорциональна сопротивлению.
– А как же ученый откроет другие законы, не зная, как движется ток и что он идет от плюса к минусу?
– И наоборот: от минуса к плюсу.
– Вот ученые все это и установили. Так вот: школа дает фундамент знаний. Я тебя отстраняю от занятий в кружке.
– Как отстраняете!
– А вот так: до тех пор, когда у тебя в дневнике не будут одни пятерки.
Мне стало обидно, мне плакать хотелось. Я так привык сюда ходить почти каждый день, а тут вдруг вот.
– А чтобы пятерки появились, я тебе даю совет: все текущие задания по всем урокам ты должен выполнять своевременно и лучше в тот же день, как получил задание, и заглядывай на два урока в материал, какой прошли раньше. Во сколько ты встаешь?
– В восемь.
– С завтрашнего дня ставь будильник на семь часов и занимайся с утра математикой с задачником и учебником. Ты должен с первой странички их не просто прочитать, а изучить, и самостоятельно решить все примеры, которые там есть. Вот тогда у тебя будет крепкий фундамент, даже с тросом проложенным. А пока учись и придешь в кружок, когда у тебя в дневнике будут одни пятерки.
Меня взяла злость и обида, мне даже хотелось стукнуться головой о стенку. Он меня просто вытолкнул, и все. Я пришел домой, разревелся. Сестра спросила:
– Чего такое?
– Чего-чего! Меня выгнали из кружка за то, что я троек и двоек нахватал. Говорит, чтоб без пятерок не приходил.
Сестра была мне, конечно, друг и как вторая мама. Еще во время войны она каким-то образом в аптеке устроилась клеить пакетики для лекарств, она брала работу домой, и мы вместе клеили эти пакетики. Не знаю, давали ли ей деньги, но я ждал, когда она относила эти пакетики и возвращалась с пакетиком глюкозы, а иногда с двумя. Это было блаженство. Мы брали по спичке, слюнили и окунали в пакетик с глюкозой, к спичке приставали кристаллики глюкозы, это была такая сладость, такое наслаждение. И это даже мог быть наш ужин.
Сестренка меня успокоила, сказала:
– Ты же умный, ты же сам практически выучился и читать, и считать. Тебе не будет сложно. Тем более, вон какой хороший совет тебе дал Виктор Петрович.
И я в самом деле стал учиться так, как советовал мне он. Я, приходя из школы, выполнял все домашние задания. Утром целый час решал задачи по арифметике. К Новому году я еще не смог добиться того, чтобы у меня были одни пятерки, попадались и тройки. Все зимние каникулы я занимался в библиотеке и дома. В библиотеке была хорошая женщина пожилая, она подбирала мне книжки по темам, какие мне Виктор Петрович сказал, а он мне рекомендовал, в том числе, изучать биографии ученых, которые открыли те законы природы, что мы проходили в школе. Библиотекарь мне подбирала литературу, и я все читал.
У меня была хорошая память. На те каникулы было задано выучить наизусть стихотворение «Бородино». Я выучил, а заодно изучил биографию Лермонтова и прочел статьи о русских полководцах Отечественной войны 1812 года, о Кутузове, о Багратионе, о Барклае. Все запомнил.
После каникул учитель русского языка и литературы спрашивает на уроке, кто выучил «Бородино». Никто не отважился выйти к доске. Она посмотрела на всех и вдруг вызвала меня. Я вышел к доске и стал рассказывать о Лермонтове. Учитель не перебивала меня. Я перешел к разбору стихотворения: «Лермонтов пишет: «Скажи-ка, дядя…» Так рассказчик обращается к солдату, словно к своему родственнику, а «Бородино» было написано через 25 лет после битвы… Лермонтов пишет: «Москва, спаленная пожаром, французу отдана…» Не покорена, а отдана…» – после разбора стихотворения я рассказал о Барклае-де-Толли, о Кутузове, потом о партизанском движении, о Денисе Давыдове, о патриотизме… Я говорил и говорил безостановочно, класс сидел тихо, никто не перебивал. В конце концов, прозвенел звонок. Учительница встала:
– Спасибо тебе. Очень хорошо, – и поставила пятерку.
На перемене ко мне подошел Петька, сыночек главного конструктора завода. Одет он был всегда прилично, туфельки начищены, рубашечка поглажена, новенькая. Не то что моя одежка с заплатками на коленках и на локтях.
– Гена, – спрашивает он меня, – а откуда ты это все знаешь? Ведь в учебнике о Бородинском сражении и Лермонтове полстранички всего написано.
– В библиотеке обо всем много написано.
После того случая изменилось отношение ко мне в классе. До этого за глаза меня обзывали оборванцем.
Однажды мы ждали учительницу, чтобы на экскурсию идти. Был один неприятный ученик, у него все время из носа сопли текли, и он то рукавом вытирался, то языком облизывался. И тут он вдруг говорит мне:
– Ты бы, Генка, вот что. У нас на огороде стоит пугало, что-то оно плохо отпугивает ворон, ты бы, оборванец, поменялся с этим пугалом своей одеждой, может, оно лучше будет отпугивать.
Это, конечно, было неприятно, но я спокойно ответил:
– Хорошо, поменяюсь, но после того, как ты с индюком поменяешься соплями. У индюка, когда он сердится, сопли висят, а у тебя они все время висят, так что ты их даже языком слизываешь. Вот поменяйся с индюком соплями, а я тогда поменяюсь костюмами с твоим огородным пугалом. Только зря называешь меня оборванцем. Видишь, у меня везде целые заплатки, а рваных нет нигде. Мне мама аккуратно зашивает и сестра на локтях, на коленках и на попе, вот посмотри, да не стесняйся, посмотри, дырочек нет, все зашито, только соплями мне попу не выпачкай. Ты бы меня лучше не оборванцем, а латочкой звал. А мы тебя будем называть или индюком, или сопляком. Как тебе больше нравится? Наверно, тебе больше понравится сопляком.
Все смеялись. Я, конечно, большим запасом слов обладал. К этому так и прилипло прозвище сопляк. Еще один пытался меня оскорбить, я ему дал имя тугодум. А еще одного, назвавшего меня оборванцем, я в ответ обозвал безмозглым, и к нему пристало прозвище, потому что он однажды на уроке не мог сообразить что-то очень простое, вроде того – сколько будет два плюс три, учительница не выдержала, говорит: «Курица безмозглая быстрее решила бы, чем ты». А он через несколько дней меня назвал оборванцем. А я, помня, как его учительница назвала, так же его назвал: безмозглый. И прилипло. После этого, очевидно, боялись меня называть в лицо оборванцем, чтобы в ответ не получить прозвище.
Вот так проходило мое детство. Когда мне было тринадцать лет, однажды увидел, как на соседнем доме какой-то мужчина пристраивает вывеску. Я подошел, прочитал: «Ремонт радиоприемников и телевизоров». Мужчина, прибив вывеску, зашел в помещение. Я зашел за ним. Он оглядел меня и спросил:
– Что тебе, мальчик, надо?
– А у вас тут будет ремонт телевизоров и радиоприемников?
– Да.
– А помощник вам не нужен?
– А ты что, умеешь ремонтировать?
– Да, умею ремонтировать и ламповые приемники, и транзисторные.
Он на меня взглянул с интересом. А на столе у него стоял приемник. Он указал на него:
– Можешь этот приемник отремонтировать?
– Да, могу.
– Хорошо, попробуй. Что тебе для этого надо?
– Пока отвертку и тестер.
Он подал мне тестер и отвертку. Я вынул предохранители из приемника, проверил. Нормальные. Включил приемник в сеть – не работает. Взял отвертку, открыл заднюю крышку. Опять включил в сеть. Попросил паяльник. Мужчина дал паяльник. Когда паяльник нагрелся, я отпаял конденсатор, проверил тестером. Явно, конденсатор пробит. Я спросил:
– Не будет микролитика на 20 микрофарат?
Он подал, я проверил, все в порядке, нормально держит заряд. Установил, припаял, включил – и приемник заработал.
– Где это ты научился?
– Я хожу в школе кружок. Уже собрал три приемника и несколько усилителей.
– Каких усилителей?
– Виктор Петрович схему дает, говорит, что кому-то нужен такой усилитель, и мы собираем. Ламповые в основном. Но я собирал и транзисторные. Он когда привез списанную аппаратуру, там были транзисторы, и я собрал приемник полупроводниковый.
– А где ты живешь?
– В соседнем доме.
– Кто родители?
– У меня есть мама и сестра. Мама работает медсестрой, она все время на работе или на дежурстве.
– А папа где?
– Папа без вести пропал еще в начале войны, вскоре после того как его призвали. Мама надеялась, что он вернется, может быть, в плен попал, но он так и не вернулся.
– А что, мама и дома не бывает?
– Когда у нее перерыв, бывает, приходит.
– Сколько тебе лет?
– Четырнадцать. Скоро будет.
– Это когда скоро?
– В октябре.
– И когда же твоя мама придет домой?
– Да вот через час.
– Как она придет, скажи ей, что Федор Васильевич хочет поговорить с ней.
Я пошел домой, дождался маму и говорю ей:
– Там Федор Васильевич в мастерской хочет с тобой о чем-то поговорить.
Мы отправились вместе туда. Федор Васильевич поздоровался с мамой и сказал:
– Я так понял, что ваш сыночек хочет работать. Но ему еще нет четырнадцати, и я не могу его официально принять на работу. Я хочу взять его в помощники, но давайте договоримся, что я его дядя. Дядя Федя. А вам я двоюродный брат. Если вы согласны, пусть мальчик мне помогает, чтобы не болтался на каникулах, я буду что-то приплачивать ему.
Я аж подпрыгнул от радости, а мама замялась:
– Да я не знаю, как-то неожиданно…
– Значит, договорились, – и он обратился ко мне: – Завтра к девяти часам приходи.
Были летние каникулы, в школу не надо. Я пришел к девяти утра. Он уже был там. Сказал:
– Пойдем.
Федор Васильевич взял какой-то пакет, на дверь повесил записку: «Буду в 10.00». Мы пришли на другую улицу, там была пошивочная мастерская, мы зашли туда. Там находился мужчина такого же возраста, как Федор Васильевич. Они поздоровались за руку. Федор Васильевич сказал:
– Вот, хочу, чтоб мой племянник не болтался по подворотням, а был при деле, да боюсь, что своим костюмом распугает мне всех клиентов. Переделай, пожалуйста, для него костюм сына моего, – и у него, я заметил, даже выступили слезы. Я понял, что сын его погиб во время войны.
Мужчину звали Олег Петрович. Он посмотрел на костюм и сказал:
– Этот костюм, Васильич, скоро ему будет впору, нечего портить вещь. Я кой-чего сошью племяннику твоему, – он стал снимать с меня размеры, плечи замерил, руки, ноги, талию. Замерял, записывал и потом велел: – Придешь сегодня в пять часов вечера на примерку.
Мы вернулись в свою мастерскую. Зашел человек, спросил, можно ли принести приемник. Началась работа.
Вечером я пошел на примерку и был вне себя от радости, что на мне примерялся костюм, о котором и мечтать не мог. Темные брюки и куртка на молнии в два цвета, верх светлый, низ темный, с карманчиками. Когда я надел ее, у меня аж дыхание перехватило. Олег Петрович что-то подчеркивал мелом.
– Подожди, – говорит, – посиди вот здесь, можешь не одеваться, – что-то еще подшивал, подрезал. Закончил: – Надевай, – я надел. – Все, можешь идти, – но посмотрел на мои разбитые ботинки: – Подожди, – пошел в другую комнату, вернулся с сандалиями, довольно приличными: – На, эти вот надень, – я надел, поблагодарил, радуясь. Мою одежду он сложил аккуратно, завернул в газетку: – Не выбрасывай эти вещи, они потом тебе пригодятся.
Я побежал домой, там сестренка была, увидела, обомлела:
– Генка, откуда это?!
– Это мне Федор Васильевич такую спецодежду заказал.
Олег Петрович во время примерки так и сказал: «Вот тебе готова спецодежда». В этой спецодежде затем я пришел в мастерскую. Федор Васильич одобрил:
– Что ж, прекрасно выглядишь, поздравляю! – и в самом деле, костюм получился отличный, самое главное, сшит по моей фигуре. – Приходи завтра, будем работать, а на сегодня рабочий день окончен, будем соблюдать трудовое законодательство.
Я пришел на следующий день, стал помогать. Что он говорил, то я и делал, а заодно сам придумывал. Стекла протер изнутри и снаружи, около двери на входе с утра порядок навел. Без дела не сидел. Подошел час обеда.
– Мы не будем в столовой обедать, возьмем обед с собой, это на десять процентов дешевле. Не возражаешь? Вот и хорошо.
Федор Васильевич взял бидончик, кастрюлю, и мы отправились в столовую, что находилась поблизости. Там был заведующий столовой. Они поздоровались за руку.
– Вот мой племянник. Будем с ним брать обеды на дом, – завстоловой отправил нас к кассирше, у той был журнал. – Геннадий, будешь приходить за обедом и вот здесь расписываться. А сейчас давай возьмем, что нам дадут.
Мы пришли уже к концу обеденного перерыва, людей не было. Женщина на раздаче налила нам полный бидон борща, положила туда несколько кусочков мяса, спросила, нет ли у нас с собой баночки под сметану. Услышав, что нет, ушла, вернулась с баночкой и наполнила ее сметаной. Затем она положила в принесенную нами кастрюлю пюре, четыре котлеты и четыре сосиски, полила мясной подливой с кусочками мяса, а хлеб предложила мне взять самому. Я не знал, сколько взять. Она улыбнулась и положила мне в сумку весь, какой был там, нарезанный хлеб и еще полбулки.
– Хватит вам?
– Хватит.
Мы пошли назад в мастерскую, а борщ так вкусно пахнет, и второе тоже, я шел и слюнки глотал. Когда пришли, Федор Васильевич сказал:
– Смотри, сколько борща, нам, наверное, хватит поесть, а второе отнеси своим женщинам.
Я побежал с кастрюлей в сумке и хлебом. Сестренка была дома. Отдал ей:
– Только все не съешь, оставь маме.
Она увидела столько еды:
– Где это ты взял?!
– Заработал.
Я вернулся в мастерскую. Федор Васильевич уже разлил борщ по тарелкам. Я стал кушать. Я никогда такого борща не ел. Это была такая вкуснятина. Федор Васильевич добавил мне борща, я съел еще одну тарелку. На третью сил не хватило. Он улыбнулся:
– Ладно, это мы на полдник доедим.
Вот так я стал питаться. Мне показалось, что от хорошего питания я стал и вверх расти, и вширь, и буквально через месяц я заметил, что моя спецодежда становится тесновата. Федор Васильевич тоже заметил. Мы пошли опять в пошивочную мастерскую. Оказывается, у Олега Петровича было все предусмотрено с запасом, он быстро распорол, по новой сшил, и все встало на свои места. Затем он снял замеры с Федора Васильевича. А через два дня он сам зашел к нам с пакетами и сказал:
– Ну-ка, переоденьтесь.
Это были два костюма, один Федору Васильевичу, другой мне.
Настало 1 сентября. Я пошел в школу в новом фирменном костюме. Все смотрели на меня с удивлением. Костюм выглядел шикарно по тем временам. На молниях, с карманами. Даже сынки высокопоставленных начальников с завистью смотрели на меня.
Когда мне исполнилось 14 лет, я ушел в вечернюю школу и стал полноправным работником в радиомастерской.
Федор Васильевич написал объявление, что вводится услуга ремонт на дому. Он купил мне тапочки, фартук. И вот мы пошли с ним первый раз по заявке на дом. Он объяснил, как действовать по вызову: прийти, показать наряд-заказ, объяснить, что вызов стоит десять рублей. Хотя он говорил цену уже по телефону. Независимо от того, будет произведен ремонт или нет, вызов мастера на дом должен быть оплачен. У меня было удостоверение работника мастерской с фотографией и с печатью.
У Федора Васильевича был чемоданчик. Когда пришли мы с ним первый раз по вызову, в чемоданчике были тапочки его и мои. Мы разулись в прихожей, надели тапочки, сняли куртки и прошли, куда хозяин указал. Федор Васильевич спросил, куда можно поставить приемник. Хозяин ответил: на стол. Мастер попросил убрать скатерку, достал из чемоданчика простыночку, расстелил, поставил на нее приемник и приступил к работе. Определил неисправность и сообщил, сколько будет стоить ремонт, предупредив клиента:
– Вы можете отказаться от ремонта, но вам придется заплатить десять рублей за вызов. Вы согласны на ремонт?
Человек согласился. Я помогал делать ремонт. Закончили, проверили, я поставил крышку на место. Федор Васильевич выписал накладную, получил деньги, и мы ушли.
Так я вел жизнь рабочего человека и ходил в вечернюю школу. Занимались там четыре раза в неделю: понедельник, вторник, четверг, пятница. В классе были ребята гораздо старше меня и даже пожилые люди. Федор Васильевич строго следил, чтобы я делал уроки и чтобы занимался физкультурой. Стал обучать меня боксу и приемам самбо.
А еще он стал преподавать мне немецкий язык. Когда я стал немножко шпрехать, как он выразился, параллельно он стал учить меня английскому языку. Дошло до того, что мы на работе разговаривали с ним одну неделю на немецком, другую на английском. У меня была хорошая память, и я быстро освоил языки.
Боксировали мы с ним после работы. Он купил мне перчатки и показывал удары: прямой, боковой, апперкот. Он повесил грушу, и я отрабатывал удары на груше.
Он относился ко мне как к сыну. Он показал мне фотографию своего сына, и я заметил, что мы немножко похожи.
Однажды я пришел по вызову к главному конструктору завода, я знал его, это Петин отец. На звонок открыла женщина, спросила:
– Тебе кого, мальчик?
– Я по вызову. Вот наряд-заказ и мое удостоверение.
– Проходи.
Я переобулся в тапочки, снял куртку, спросил, где приемник. Я постелил на стол скатерку, поставил на нее приемник. Зашел мужчина:
– Уже мастер здесь? – увидел меня. – Сколько мастеру лет?
– Четырнадцать, – ответил я и протянул удостоверение.
– Ладно, верю, верю.
Я определил неисправность, просто сгорела лампа. Я поменял лампу, приемник заработал. Я объяснил:
– Дефект в том, что лампа перегорела. Стоимость работы – пять рублей десять копеек. Лампу можно приобрести свободно в магазине.
Он попросил:
– Ты оставь свою лампу.
– Дело в том, что наши лампы на десять процентов дороже.
– Ничего, я заплачу.
– Хорошо. И еще вам придется, как положено, заплатить за вызов.
– Да-да.
Я оставил лампу в приемнике и стал выписывать накладную. Клиент спросил:
– А что вы так низко оцениваете свою работу?
– Это по прейскуранту.
Я достал, показал прейскурант. Там для каждой неисправности указывалась сумма: от и до.
– А почему низшую цену назначил за работу?
– Потому, что быстро определил неисправность.
В это время зашел Петя, бывший мой одноклассник, увидел меня:
– Гена, привет! Мне говорили, я не поверил, сказали, что ты просто бросил школу. А ты работаешь?
– Да, я работаю, я на вечернее отделение ушел. Вот вам приемник отремонтировал.
– Слушай, а ты можешь «Спидолу» отремонтировать?
– Могу.
Он пошел в другую комнату, принес «Спидолу». Я спросил:
– Что с ней?
– Да то работает, то не работает.
Я снял крышку, включил паяльник и показываю пинцетом:
– Вот видишь, проводочек болтается. Он в изоляционном лаке. Я сейчас лак сниму и припаяю, – припаял. – Сейчас второй конец тоже проверим, – проверил, зачистил, припаял. – Все, готово. Теперь будет работать. Только об пол не бей, можешь разбить, – пошутил я.
Отец Пети подал деньги. Денег оказалось больше, чем по квитанции за ремонт приемника. Я вернул лишние деньги:
– А за «Спидолу» не было наряда-заказа. Это сделано по просьбе одноклассника.
– А это премиальные.
– Нет, – говорю, – премиальные у нас выдает Федор Васильевич.
Вот такой случай был в моей практике.
Бывало, вызывали, а потом отказывались от ремонта. Всякое бывало.
Когда я пошел в девятый класс, Федор Васильевич сказал:
– Теперь я буду часть заработанных тобой денег класть на твою сберкнижку, чтобы у тебя были деньги, когда поступишь в институт.
И вот пришло время поступать. Мастер советовал ехать в Ленинград, в Ленинградский электротехнический институт имени Ульянова-Ленина. Я спросил:
– Может, поближе где-нибудь?
– Нет, надо туда, в Ленинград, там культура, там знания. Так что поедешь туда.
К отъезду мне был заказан светлый, модный костюм. Тогда же нам занесли фарцовщики нейлоновые рубашки, которые только появлялись, и никто еще не знал, что они вредные. Я купил целую упаковку этих рубашек: белая, голубая, черная, коричневая, желтая. А когда мы были с Федором Васильевичем на толкучке, я купил, по его совету, высокие ботинки на толстой подошве со шнуровкой.
– На первом курсе института обычно посылают студентов работать в колхоз, вот это обувь как раз для колхоза, – сказал мой наставник.
Кроме того, он посоветовал приобрести болоньевую куртку и болоньевые штаны. В общем, я был экипирован полностью.
На экзамены я поехал с небольшим чемоданчиком, в котором был светлый костюм. У меня имелось рекомендательное письмо, данное мне другом Федора Васильевича Аркадием Петровичем, приезжавшим из Ленинграда и приглашавшим меня жить у него при поступлении. Но Федор Васильевич рекомендовал все равно взять направление в общежитие и зарегистрироваться в общежитии. Я так и сделал, выполняя все указания наставника.
Приехал в Ленинград, меня встретил Аркадий Петрович на своем «Москвиче-407». Он провез меня по Невскому проспекту мимо Дворцовой площади, по Дворцовому мосту, по Васильевскому острову. Приехали к нему на Петроградку. Он сказал, что институт недалеко. У него была двухкомнатная квартира. Одну комнату он предоставил мне.
На следующий день я отправился в институт. В приемной комиссии, принимая документы, меня спросили:
– Когда ты закончил школу?
– В этом году.
– А почему у тебя трудовая книжка?
– Так я вечернюю школу заканчивал.
– Да? – удивились.
В то время 80 процентов мест в институтах отдавали производственникам с трудовым стажем не менее двух лет и отслужившим в армии. А у меня было четыре года производственного стажа.
Я получил направление в общежитие, приехал туда и сказал коменданту, что пока у родственников поживу. Меня зарегистрировали, как полагается, выделили койко-место.
На следующий день я поехал на консультацию в новом светлом шикарном костюме, в модных туфлях. Предварительно сходил в парикмахерскую, сделал прическу. Выглядел я немного лучше некоторых, хотя был с периферии.
Первый экзамен был по математике. Три варианта задач: по алгебре, геометрии, тригонометрии. По первому варианту можно было получить пять, четыре, три и два, в зависимости от допущенных ошибок. Второй вариант – проще, но позволял получить оценку не выше четверки: четыре, три и два. Третий вариант – еще проще, но тут были возможны только две оценки: тройка или двойка.
Я сделал все три варианта и отдал преподавателю решение. Он спросил:
– А зачем ты три варианта делал?
– Для практики.
Он улыбнулся, стал проверять и поставил пять с плюсом, сказав:
– Молодец.
Следующий экзамен был по литературе. Я сильно опасался допустить ошибку, писал очень аккуратно, проверял трижды на предмет ошибок и тоже получил пятерку.
Дальше – математика устно.
Я приходил на экзамены намного раньше, потом подходили другие абитуриенты. Я никак не мог ни с кем сойтись. То ли я стеснялся, то ли меня стеснялись. Я был лучше одет за заработанные деньги, потраченные с умом по совету хорошего консультанта. Ходил в костюме, сшитом по последней моде, с расширенными плечами. В брюках-дудочках, в туфлях-корочках.
На устный экзамен по математике я зашел первым. Взял билет и спросил, кто у меня примет экзамен. Мне предложили присесть подумать. Я отказался.
– Тогда ко мне, – сказал мужчина лет пятидесяти. – Над задачей будете думать? – задачу я уже в уме решил и объяснил на словах решение. Преподаватель спросил: – Это ты в уме решил? – проверил решение, взял другой билет и предложил: – А ну-ка, реши вот эту задачу. Сможешь?
Мне нравилось считать в уме, и когда заканчивал школу, я мог в уме оперировать десятизначными цифрами при сложении и вычитании, а при умножении и делении – трехзначными. Так что для меня на экзамене были задачи элементарные, и я быстро решил в уме и вторую задачу. Преподаватель проверил на логарифмической линейке. Потом взял лист бумаги, написал на нем цифры и предложил сложить. Я быстро сложил в уме и озвучил результат.
– Молодец! – поставил пятерку.
Оставалась физика и иностранный.
Через два дня пошел на экзамен по физике. Точно так же первым зашел, взял билет и спросил, кому отвечать.
– Проходите ко мне, молодой человек, – сказала женщина. – Вам задачу надо вначале решить.
– Я ее уже решил.
– Как решили? Где?
– В уме.
– Давайте не будет шутить.
Я на листке бумажки написал результат. Она взглянула: все верно. Я стал рассказывать теорию. Она взяла мой экзаменационный листочек, там одни пятерки.
– Ладно, вопросов больше нет, – поставила пятерку.
Остался иностранный язык. По аттестату я изучал английский, но я говорил хорошо и по-английски, и по-немецки, Федор Васильевич меня натаскал.
Я опять зашел первым, взял билет и спросил, кому отвечать.
– Подойдите ко мне, – сказал мужчина. – Присаживайтесь. Какой язык?
– Да любой: хоть английский, хоть немецкий.
– А где изучал языки?
– На работе. Мой коллега, владевший несколькими языками, преподавал мне их.
Мы стали беседовать то на одном, то на другом языке.
Вот так я сдал все экзамены на отлично. 22 августа явился на собеседование. Абитуриенты толпились. Я так и не нашел контакта со сверстниками, возможно, потому, что на работе общался только со взрослыми и в вечерней школе были в основном ребята постарше.
Секретарь экзаменационной комиссии пригласила меня зайти в аудиторию. Я зашел. Меня спрашивают:
– Вы в каком году закончили школу?
– В этом.
– Значит, вы школьник?
– Нет, у меня четыре года стажа.
– Как четыре года?
– Я вечернюю школу заканчивал.
– И после вечерней школы все экзамены на пятерки сдали? Хорошо, все в порядке. Мы вас вызовем.
Я вышел, а через пять минут меня снова вызвали. Предложили сесть напротив декана. Он полистал мое дело:
– Хорошие результаты у вас на экзаменах. Что ж, поздравляю, вы зачислены в институт. Собрание первокурсников будет 31 августа. Можете получить студенческий билет, зачетную книжку, и до 31 августа вы свободны. Но имейте в виду, что, очевидно, 1 сентября поедете в колхоз на уборку картошки. Так что если поедете домой, запаситесь рабочей одеждой.
Так и предполагал Федор Васильевич.
Я приехал домой и запасся рабочей одеждой, а также сапогами, как выразился Федор Васильевич, чоботами резиновыми. Два костюма, куртка, штормовка, штаны, свитер – вся необходимая одежда была у меня. Нагрузил вещами чемодан и рюкзак.
31-го на собрании выступил декан, выступил секретарь партбюро, поздравил. Оказалось, что среди студентов курса было несколько членов партии и кандидатов. Потом выступил комсомольский секретарь факультета и сообщил, что после десятиминутного перерыва состоится комсомольское собрание, где могут присутствовать и товарищи коммунисты.
На этом собрании был избран комсомольский секретарь курса, им стал кандидат в члены партии, и были объявлены детали, связанные с работой в колхозе. Мы узнали, что уже не первый год студенты института выезжают в этот колхоз, там обустроено место проживания, есть кухня и весь инвентарь.
На следующий день надо было прибыть к семи утра к общежитию. Я приехал в своем фирменном рабочем костюме с рюкзаком, в котором были необходимые вещи, включая чоботы и ботинки. Хочу сказать, что в экипировке, приготовленной по советам Федора Васильевича, я выглядел белой вороной, потому что основная масса была в ватниках и резиновых сапогах, выданных в институте. Правда, ленинградцы были тоже неплохо экипированы, не хуже меня.
Когда приехали в колхоз, оказалось, что жить нам предстояло в бывшем имении, но как на нарах. Отдельно мальчики, отдельно девочки. Сразу были назначены четыре человека, которые будут увозить картошку и привозить ящики. Им приходилось подниматься раньше, чтобы расставить ящики в поле, и уходить с поля позже. Я попал в число этих четверых, куда отбирал комсомольский секретарь.
Нам выделили отдельную комнатушку, где мы расположились и утром вышли на работу. Надо было прийти на базу, загрузить в шассик ящики. Картофелекопалка уже работала. Привезли ящики на поле и принялись расставлять через рядок для сбора картошки.
Перед институтом Федор Васильевич записал меня в школу автомобилистов и трактористов, я выучился и получил удостоверение шофера-любителя, мотоциклиста и тракториста. И сейчас мне это пригодилось.
На третий день мы пришли на базу, чтобы загружать ящики и расставлять на поле. Нашего тракториста не было. Приехал агроном, ругался, оказывается, тракторист запил. А я возьми и скажи:
– Давайте я отвезу. У меня есть права тракториста и автомобилиста.
Агроном обрадовался:
– Не может быть! Покажи.
У меня они были с собой и лежали в специальных карманчиках. Агроном велел мне написать заявление, чтоб меня приняли трактористом и выписали на мое имя путевку. Так я стал трактористом.
Занятия в институте должны были начаться 3-го октября, как сказали замдекана и секретарь парткома факультета, когда они приехали в колхоз. Естественно, студенты высказали претензии и пожелания в отношении спецодежды, состоявшей только из ватников и сапог, и насчет отсутствия телевизора и радио. Замдекана все записал и сказал, что в этом году учесть предложения студентов уже не удастся, но удастся в будущем. Он сообщил о договоренности с руководством колхоза, что 29-го сентября работы заканчиваются, 30-го приедут машины за студентами, а 1-го и 2-го октября – банные дни. 3-го начинается учеба.
29-го я поднялся раньше всех, заправил трактор и приехал на поле. Там картофелекопалка заканчивала обрабатывать последний участочек небольшой. Подошли мои ребята, и мы стали расставлять ящики на рядки. Потом подтянулись сборщики картошки и бодро приступили к делу, рассчитывая к обеду все закончить. Как только первые ящики наполнились картошкой, мы начали грузить их мне на шассик, и я повез их на склад.
К обеду картошка с поля была собрана, и мы подчищали последние ящики. Мне пришлось сделать две последние ходки. Сделав их, я сдал трактор и попросил бумагу, что трактор принят в рабочем состоянии. Также сдал на склад спецодежду в виде двух комбинезонов и зашел к агроному. Он сказал, что поскольку я был официально принят на работу трактористом, то надо официально и уволиться:
– Напиши, пожалуйста, заявление: прошу уволить по собственному желанию с 1-го октября. И укажи на этом же заявлении свой почтовый адрес.
Я так и сделал, указав адрес Аркадия Петровича, у которого пока проживал.
На базе часть студентов помогала кухонным работникам приготовить прощальный ужин. Все уже пообедали, за исключением меня, как обычно. И завтракал, и обедал я один. Часть студентов пошла в лес за грибами.
Начальник нашего отряда даже выделил общественные деньги на приобретение алкоголя и деликатесов для праздничного ужина. Часть студентов отправилась в магазин.
Я болтался один, как неприкаянный, в ожидании ужина. Я ни с кем так и не сдружился, даже с теми ребятами, с которыми жил в отдельной комнате в колхозе. Я раньше всех вставал и был один за рулем трактора, приходил на обед позже всех, когда все уже поели, и на ужин – так же. А когда все собирались у костра песни петь, мне уже надо было идти ложиться спать, поскольку подымался рано, а работа все-таки за рулем. Надо было выспаться во избежание всяких неприятностей, какие могут случиться на транспорте. Вот таким одиночкой я был.
Делать нечего было, я сходил к реке, купаться было уже прохладно, вернулся в комнату, лег и заснул. Разбудил меня Сергей:
– Ты чего дрыхнешь-то? Уже все за столом.
Я умылся и присоединился к остальным. Начались тосты, поздравления с тем, что хорошо потрудились, а сейчас можно и отдохнуть. На столе было вино и пиво. Но я не употреблял алкоголя и оказался и в этом белой вороной.
Вот так я начал студенческую жизнь, не влившись в коллектив студенческий.
Утром приехал колхозный завхоз для приемки постельного белья. Затем прибыли главный агроном, бухгалтер и кассир. Агроном поблагодарил нас за работу и сказал, что, кроме заработанных денег, колхоз решил вручить ценные подарки некоторым работникам, а именно грузчикам, занимавшимся расстановкой ящиков, они гораздо больше времени работали, поэтому троим ребятам подарили по термосу китайскому, а мне две пары боксерских перчаток, одни – как победителю в соревнованиях по боксу в честь дня урожая, а вторые – за работу в колхозе на тракторе.
Деньгами решили никого не выделять. Работали все дружным коллективом, и заработанные студентами деньги руководство поделило поровну между всеми, включая кухонных работников, грузчиков и сборщиков. Все в алфавитном порядке подходили к кассиру и получали деньги под роспись.
В тот же день, 30-го сентября, мы вернулись в Ленинград. Потом два дня отдыха, и 3-го октября началась учеба. Я приехал пораньше в институт, зашел в деканат, переписал расписание занятий, нашел аудиторию, в которой будет первая лекция. Никого еще не было. Зашел в аудиторию, осмотрелся. Поскольку я решил именно учиться, то выбрал себе место в первом ряду. Сел. У меня была сумка-портфель. Достал из нее журнал о радио, который купил по пути в газетном киоске. Стал смотреть.
Начали подходить студенты. Заходили по два, по три человека. Садились в основном подальше. На первый ряд никто не решился сесть, кроме меня. Но перед самым началом лекции зашли и сели справа от меня два парня постарше меня, мне было 18, а им по 25-27 лет. Вошел преподаватель, назвал себя, должность свою и предмет: литература. Лекцию читал очень интересно, не спеша, я спокойно успевал конспектировать. Так началась моя учеба в институте.
Практические занятия проводили другие преподаватели. Предметы пока несильно отличались от школы: физика, химия, иностранный. Те же задачи, что и в школьной программе. Химия тоже неорганическая. Моих школьных знаний вполне хватило бы, чтобы получить зачеты, особенно по иностранному языку. Преподаватель на первом занятии стал говорить по-английски, я спокойно ответил на английском ему, он еще задал вопросы лично мне, а не группе, я ответил. Он спросил по-немецки, я ответил по-немецки. Он удивился, мы еще поговорили по-немецки, и он заключил:
– Давай зачетку. Можешь на занятия не ходить. Зачет.
– Мне не помешает и практика, – сказал я.
– На практику – пожалуйста, приходи.
Так я получил зачет по одному предмету в первый же день занятий. Подобное случилось и по физике, и по химии, поскольку у меня были достаточные для того знания. Поэтому времени у меня оказалось много.
Я взял за правило после лекции дома прочитать то, что записал, а если что непонятно, то на следующей лекции задать вопрос.
Отучившись октябрь, я решил поработать. Однажды я прогуливался по Большому проспекту Петроградской стороны и набрел на телерадиомастерскую, зашел, спросил у приемщика, нужны ли работники. Он отправил меня к директору. Директор, пожилой мужчина, спросил, где я работал, я рассказал, что работал в радиомастерской четыре года, знаю ламповые приемники и транзисторные, а также и телевизоры. Директор предложил работу по вызовам на дом. Я согласился.
Когда я уезжал из родного города, Федор Васильевич подарил мне свой чемоданчик со словами: «Пригодится тебе». В нем был инструмент, запасные лампы, сопротивления, конденсаторы, а также тапочки, салфетка, фартук. И вот на следующий день я после занятий пришел с этим чемоданчиком на работу. Приемщик дал мне два адреса.
Я пришел по первому адресу к указанному часу. На двери было три кнопки с фамилиями жильцов. Я нажал ту, что соответствовала фамилии, указанной в наряде. Вышла молодая женщина лет 35-ти, симпатичная, в домашнем халате, спросила, что мне надо. Я показал наряд-заказ на вызов мастера. Она смерила меня взглядом с ног до головы и предложила пройти. Я зашел, разулся, надел тапки, спросил, где можно повесить плащ. Хозяйка указала вешалку. Я проследовал за ней в комнату, где стоял телевизор. Спросил:
– Что случилось?
– Вот купила телевизор, а он не работает. И антенну, приезжали, поставили, правда, поставили до того, как куплен телевизор.
Я подключил антенну, настроил, и телевизор заработал нормально. Показал, как переключать каналы. Стал собираться. Она спросила:
– А не можешь ты утюг отремонтировать?
– Могу.
Она принесла утюг. Я разобрал его. Естественно, сгорела спираль. Я починил спираль, но предупредил, что она недолго проработает еще, и показал, как ее ремонтировать, заметив, что желательно заменить спираль.
Хозяйка хотела еще что-то попросить, но передумала. Я выписал квитанцию, она расплатилась. Вот такой у меня был первый клиент в Ленинграде.
Я работал, мне было интересно. Часто посещал по вызовам ленинградские коммуналки, в которых много комнат в одной квартире и много семей. Вызывала одна семья, а потом две или три другие семьи из той же коммуналки просили починить что-нибудь. Приходилось большей частью настраивать телевизоры. Особенно радовались дети, когда начинал работать отремонтированный телевизор.
12-го декабря я, как обычно, после института зашел в мастерскую за нарядами, но вдруг приемщик с неприятным выражением лица говорит:
– Нет тебе работы у нас, пижон, – и еще что-то добавил.
– Ты чего ругаешься-то?
– Иди к директору, он тебе скажет.
Я, ничего не понимая, зашел к директору.
– Заходи, присаживайся, – он протягивает мне газету: – Прочитай.
Газета «Комсомольская правда». Там статья под названием: «Кому и за что мы платим». Журналисты решили проверить, как работают ремонтные мастерские. Взяли приемник и решили узнать, какая по прейскуранту стоимость вызова и работы. Из трех мастерских поочередно приглашали мастеров. Один за работу взял 195 рублей, второй – 210 рублей, а третий пришел, переобулся в тапочки, надел фартук, спросил, где приемник, попросил скатерочку со стола снять, постелил свою скатерочку, поставил приемник на нее, очень быстро нашел повреждение, исправил и взял всего пятнадцать рублей по прейскуранту. Они повторили этот эксперимент по другому адресу, вызвав тех же мастеров. Первые назначили цену за 200 рублей, а самый молодой, который переобувался в тапочки, опять взял пятнадцать рублей. И в третьем варианте получилось то же самое.
Конечно, я узнаваем был. И мастера, которые работали в этом ателье, директору поставили условие: или они, или я. Поскольку, как они выразились, у них семьи, дети, кормить надо, а этому пижону-одиночке ничего не надо. А среди этих мастеров договоренность была, чтобы наряд стоил не менее 150 рублей. Вот так меня попросили из этого ателье, а просто говоря, выгнали.
В свое оправдание я сказал, что я с труженика такого же, как я сам, денег не могу взять. Другие мастера говорят, что у них семья, дети, но и у того труженика, с которого они берут лишнее, тоже семья, дети.
Экзамены на сессии я сдал так же хорошо, как и вступительные. Учиться мне легко было. На каникулах съездил домой. Потом поступил работать на кафедру. Это получилось случайно.
Однажды я зашел после занятий в лабораторию, там три человека сидели, разбирали схему, а два человека что-то паяли. Один, немногим старше меня, с 3-го или 4-го курса, паял горелой канифолью и никак не мог припаять. Я подошел и предложил помочь. Он согласился. Я взял паяльник, почистил, поснимал ножом канифоль с него. Жало было все подгоревшее. Взял напильник, привел паяльник в нормальное состояние и так же ножом почистил те проводки, которые он пытался припаять, там тоже была обгоревшая канифоль. Потом прогрел проводки и спаял красиво капелькой олова. Я не заметил, что рядом стоял мужчина и следил за моими действиями. Я стал объяснять тому молодому парню, как надо правильно паять, для чего, во-первых, должен быть соответствующий инструмент. Затем я сделал вторую пайку. Тут мужчина обратился ко мне:
– Я что-то не припомню, вы что, работаете на кафедре?
– Да нет, я зашел и решил помочь.
– Зайдите ко мне, – я зашел к нему в кабинет. – Вы что, имеете опыт работы с паяльником?
– Да, я четыре года работал в радиомастерской.
– Можете схему собрать?
– Если детали есть, то чего ж не собрать?
– А вот эту сможете собрать? – он показал мне схему.
– А чего ж не собрать, если детали есть, полчаса достаточно.
Он открыл дверь и кого-то позвал. Зашел молодой человек, очевидно, лаборант. Мужчина подал ему схему и сказал:
– Подбери детали, инструмент и передай этому студенту, чтобы он собрал схему. А вы, молодой человек, – обратился он ко мне, – напишите заявление с просьбой принять вас на работу на кафедру.
Вот так я стал работать на кафедре.
То была схема лампового усилителя. Я только недавно рассматривал в журнале подобную схему на полупроводниках. Я спросил лаборанта, имеются ли полупроводники к схеме. Он ответил утвердительно. И я через несколько дней собрал такую же схему на полупроводниках. Профессор посмотрел, удивился, что те же самые выходные параметры, которые он задавал на ламповой схеме, были получены и на полупроводниках. Эта схема входила в устройство, которое он испытывал на стенде, но желаемых результатов не получал. Он задавал несколько параметров, пробовал и увеличивать ток, и уменьшать, но ничего не получалось, потому что пластина, помещенная между двух сопел, вела себя по какому-то непонятному закону.
Однажды я взял лупу и стал рассматривать, почему платина ведет себя так, что не нравится профессору. И я понял, что здесь срабатывает подъемная сила пластины, и она ведет себя так, что почему-то прижимается к одному соплу, когда не должна прижиматься. Чтобы погасить эту подъемную силу, я решил ввести переменную составляющую 50 герц, чтобы пластина вибрировала. И снял характеристики. Когда профессор увидел, оказалось, что это как раз то, чего он и добивался. То пластины делал разной конфигурации, то разные мощности задавал, а вышло иначе. Он еще раз снял характеристики, куда-то позвонил. Подошел человек лет сорока, профессор попросил его оформить изобретение:
– Вот формула изобретения, а вот автор Васильков Геннадий Петрович. Оформите.
– В соавторстве?
– Нет, один.
Я как-то не придал этому значения. Через неделю ко мне подошел тот человек:
– Поздравляю. Пришло положительное решение на твои оба изобретения.
– Какие мои изобретения?
– Те, про которые профессор при тебе говорил.
Я удивился, думаю, вот-те раз, изобретение. Через две недели торжественно вручают авторское свидетельство, красивое такое, с красной ленточкой и с печатью. И еще что интересно: указано денежное вознаграждение и довольно приличное. Вот так я сделал первое изобретение.
Моя студенческая жизнь шла своим чередом. Занятия и экзамены проходили нормально. Все успевал. Большинство предметов сдавал автоматом. Но так же оставался одиночкой. Не было у меня ни друга, ни подруги.
Подходил к концу четвертый курс. Я пришел на экзамен. У дверей стояла компания ребят человек пять, что-то обсуждали. Не нравился мне один из них, его звали Феофан. Он пришел на третьем курсе, как он говорил, с академки. А еще он говорил, что чисто случайно не попал в места не столь отдаленные, и теперь у него друзья из этих не столь отдаленных мест, и он спокойно по фене ботает. А это у него заключалось в том, что он просто употреблял матерные слова в разговоре. Грубый, неприятный был человек. И вот там он что-то рассуждал.
Я зашел, преподаватель увидел меня, удивился:
– А ты зачем здесь? У тебя же автомат.
– Да вот в зачетке нет.
Он поставил мне в зачетке отлично. Я вышел и раздумывал, чем заняться, то ли домой пойти, то ли поработать на кафедре. В это время из аудитории вышла девушка Виктория, моя одногруппница, провинциалка. Тогда входили в моду мини-юбки. Она чем-то не понравилась Феофану, и он ей говорит:
– Ну что, соблазнила профессора своими коленями? Ты бы еще сиськи выставила, как колени, – она остановилась. – Чего вытаращилась? Тебе только в твоем колхозе так ходить или на панели у вокзала, а не в институте. Что, пришла профессора соблазнять?
Она смотрела, смотрела и отвечает:
– Дурак ты, Феофан.
И тут его понесло, он перешел на матерные слова, дескать, провинциалки затерлись сюда, в Ленинград, и что хотят, то и вытворяют, на панели им место, а они в институт лезут. Я не выдержал и сказал:
– Слушай, Феофан, закрой пасть, а то из нее несет, как из нужника.
Он на меня перебросился:
– Ты, пижон, мне, Орлову, делаешь замечание!..
И дальше матерными словами. Я говорю:
– Рот закрой и извинись перед Викой и передо мной, – он не унимается. – Второй раз тебя предупреждаю, извинись перед Викой и передо мной за свое хамство.
– Да я сейчас тебе в рожу дам, и считай, что это извинение.
Он замахнулся, пытаясь ударить меня в лицо, я уклонился и подставил ему кулак, и он своей рожей наткнулся. Получился прямой правый и нокдаун. Он свалился. Я сказал ребятам, стоявшим вокруг:
– Когда он очухается от нокдауна, скажите ему, чтоб он поспешил извиниться перед Викой и передо мной, а то будет нокаут и глубокий.
Смотрю, а у Вики из глаз слезы капают. Я спрашиваю:
– Чего ты?
– Почему он на меня так все время?
– Теперь не будет. Пойдем, я тебя провожу.
Я проводил ее и отправился домой.
После четвертого курса многие ехали в стройотряд. Я тоже хотел в стройотряд, но профессор попросил меня закончить на кафедре работу, которую он мне поручил. Я толком не мог понять, чего он хочет, но добросовестно выполнял то, что он мне поручал.
Прошло уже больше недели после того, как ребята уехали в стройотряд. Я в лаборатории собирал очередную схему, которую мне профессор дал. Зашел комсомольский секретарь факультета и сказал:
– Искал тебя в общежитии, никто не знает, где ты живешь. Хорошо, подсказали, что ты здесь работаешь. Сегодня в три часа комитет комсомола. Тебя приглашают.
– По вопросу?
– На месте.
Я пришел в три часа, а там сидели уже в приемной Феофан и эти четверо ребят, при которых он получил от меня в морду. Я спросил:
– Что, решил публично извиниться?
– Сейчас посмотрим, кто перед кем будет извиняться.
Я насторожился. Пригласили нас. Для меня отдельный стул. Я сел. Секретарь стал говорить, что вот, поступило заявление от студента Феофана Орлова о том, что такого-то числа перед аудиторией Васильков в грубой форме обратился к девушке… И, в общем, все наоборот перевернуто, мол, это я хамил и выражался, а Феофан сделал мне замечание, что в стенах института нельзя сквернословить, тем более в адрес девушки, а я, вместо того чтобы извиниться, ударил его в лицо, да так, что у него случилось сотрясение мозга, и он вынужден был пропустить два экзамена. И теперь он обращается в комитет комсомола, с тем чтобы дать соответствующую оценку такому поступку.
Я выждал, когда закончат читать заявление, и спросил:
– А почему здесь нет девушки, которой нанесено оскорбление?
Феофан ответил:
– Я не хотел, чтобы здесь звучало имя этой честной, красивой девушки.
Секретарь обратился ко мне:
– Так вы подтверждаете, что вы ударили заявителя?
– Да, подтверждаю, что я отправил его в нокдаун, а надо было в нокаут, потому что все, что тут я слышал, перевернуто наоборот.
А за столом сидели еще два человека, явно по возрасту не комсомольцы. Один с фотоаппаратом, а второй вступил в разговор:
– Что вы тут начинаете, есть вопрос, надо его решать, не тяните время. Есть свидетели. Что свидетели скажут?
Свидетели стали подтверждать, мол, как тут написано, так и было, они видели, как Васильков ударил Орлова кулаком в лицо, так что тот упал и головой ударился. Я говорю:
– Ребята, опомнитесь, вы что говорите? А вас я не знаю, кто вы такой и почему взяли председательство на себя.
– Я секретарь райкома комсомола. Здесь четыре свидетеля подтверждают ваше безобразнейшее поведение в стенах института в городе Ленинграде. Не место в институте и комсомоле таким разгильдяям, которые распускают руки и сквернословят в храме науки. Я предлагаю исключить его из комсомола, а также просить руководство института исключить его из института и лишить ленинградской прописки, выселить из общежития. Ставлю вопрос на голосование.
Там присутствовал мой однокурсник с другой группы, член комитета комсомола, он сказал:
– Я возражаю против такой постановки вопроса. Во-первых, необходимо опросить свидетелей не только с этой стороны, но и с другой стороны. Должна быть опрошена пострадавшая девушка, и решение следует вынести по этому делу только после того, как будут выяснены все обстоятельства. И возникает вопрос: почему Феофан Орлов, получив телесные повреждения, не обратился с заявлением в милицию, которая разобралась бы и дала правовую оценку происшествию?
Секретарь райкома перебил:
– Достаточно четырех свидетелей, единогласно подтверждающих факт. Поэтому ставлю на голосование.
К моему удивлению, голосованием, при одном против и одной воздержавшейся, было принято решение об исключении меня из комсомола и из института. Секретарь сказал:
– Сдайте комсомольский билет.
Я ответил:
– Не ты мне его давал, не ты и заберешь.
Я вышел из кабинета и пошел на кафедру, чтобы сдать инструменты, числившиеся за мной. Зашел на кафедру, стал собирать инструменты, сдал их лаборанту вместе с неоконченной схемой, которую дал мне профессор. Написал заявление: «Прошу уволить по собственному желанию». Дождался, когда придет профессор, подал ему заявление. Тот удивился:
– Что случилось?
– Исключили меня из комсомола и ходатайствуют об исключении из института.
– Что за шутки?
– Да нет, вот такое решение принято по факту недостойного поведения.
– Подожди, не уходи никуда.
Он вышел, его довольно долго не было. Вернулся расстроенный и попросил рассказать, как все было. Я рассказал, как Орлов стал оскорблять девушку и я заступился за нее, он попытался ударить меня, но получил сам, но на собрании комитета все перевернули наоборот, а дружки Орлова подтвердили. Профессор выслушал и говорит:
– Ты представляешь, я ничего не могу сделать. Уже напечатана статья в «Комсомольской правде».
Вот так вышла статья в газете о моем поведении и приказ об исключении. Но профессор позвонил куда-то и сказал по телефону:
– Моя я личная просьба: прими к себе на работу человека. Я прошу тебя.
Он дал мне записку с номером телефона, адресом НИИ и именем, к кому обратиться.
– Поезжай, возьми с собой паспорт, военный билет. С проходной позвонишь, выйдет Дмитрий Иванович.
Делать нечего, я поехал в этот НИИ. На вахте военная охрана. Я позвонил, вышел мужчина лет сорока, взял мой паспорт, подал в окошко, сказал:
– Это ко мне, – там выписали пропуск. – Пойдемте, – постучал в дверь, открыл: – Мы в переговорную, – зашли в переговорную, сели, через минуту зашел еще один человек. Дмитрий Иванович обратился ко мне: – Расскажи о себе и что случилось.
Я рассказал, что являюсь студентом четвертого курса, дал в морду другому студенту за то, что тот оскорблял девушку, а на комитете комсомола все перевернули наоборот: якобы я оскорблял, а он сделал замечание, за что получил в морду, что подтвердили четыре человека, и это стало поводом для того, чтобы меня исключили из комсомола и института.
Человек, который зашел, внимательно слушал. Дмитрий Иванович обратился к нему:
– Моя просьба – оформить в мой отдел. Вы поговорите, – и ушел.
– Расскажите о себе подробней, – попросил оставшийся мужчина.
Я рассказал, где родился, кто родители и так далее. Он выслушал, открыл папку, достал оттуда бланк анкеты, попросил заполнить и написать автобиографию, указав ФИО, сведения о родителях, братьях, сестрах и о себе. В конце – приписка: я и мои родственники не судимы, под следствием не состоят.
Затем зашел человек с фотоаппаратом, сфотографировал меня в профиль и фас. А тот человек достал ордер, вписал ФИО:
– Это предъявите коменданту общежития вместе с паспортом и военным билетом. В институте вам дали временную прописку, можете не выписываться. Позвоните мне во вторник, – дал номер телефона, указав свое имя и отчество.
Я приехал в общежитие. Комендант, пожилой, с орденскими планками, посмотрел ордер, паспорт. Взял ключи, повел меня на второй этаж. Оказалось, мне выделили комнату, причем по ордеру, то есть я получил постоянную прописку в Ленинграде. В то время это была большая удача.
Целую неделю я практически ничем не занимался, ходил по городу, ходил в кино, в музеи. Во вторник позвонил по телефону тому человеку, он вышел, мы опять пошли в переговорную уже без оформления пропуска. Он открыл свою папку, достал оттуда газету, одну, вторую. В одной газете статья про радиомастерские.
– Это о тебе здесь написано?
– Да, похоже, что обо мне.
– И здесь тоже о тебе.
Он мне дал пропуск с моей фотографией и предупредил, что допуск будет позже оформлен. Зашел Дмитрий Иванович.
– Все, забирай своего сотрудника.
Вот так я стал сотрудником НИИ.
Прошло время. В сентябре меня вызывают в мой институт. Я приехал, зашел в деканат, где мне говорят, мол, разобрались, оказалось, меня незаконно исключили из комсомола и института.
– Приносим извинения, вы восстановлены в институте, – и дают приказ о восстановлении.
Я отказался.
А дело было так. Когда вернулись студенты из стройотряда, та девочка Вика узнала, что меня выгнали из комсомола и института за то, что я заступился за нее, и развела очень бурную деятельность через партком, организовала комсомольское собрание, где пристыдила все этих свидетелей. В общем, справедливость была восстановлена. Феофана исключили из комсомола за клевету, лжесвидетелям объявили выговоры за поддержку клеветника.
Но я не вернулся в свой институт и продолжал работать в НИИ. Мне нравилась работа.
Однажды заходит в лабораторию ГИП, то есть главный инженер проекта, и спрашивает:
– Кто тут Васильков? – я поднялся с паяльником в руках. – Вы знаете, что я держу в своих руках? – а у него в руках были какие-то листы.
– Не знаю.
– Нет, вы посмотрите, – обратился он ко всем, – он не знает, что у меня в руках.
– Очевидно, копия авторских свидетельств, – говорю я.
– Он догадался: копия авторских свидетельств. Вы представляете, он догадался! А почему я, ГИП, не знаю, что в моем подразделении работает такой Веселков, который втихаря делает изобретения, не сообщив мне. И не указан там институт, в котором он работает, а указан какой-то другой институт. Как это понимать? У меня подразделение уже полгода работает над этой проблемой, а он втихаря делает изобретение и сидит в лаборатории помалкивает, – в этот момент зашел Дмитрий Иванович. – Скажи, Дмитрий Иванович, как это так можно? У меня в отделе не могут решить проблему, а он где-то там на стороне сделал и молчит.
Я не пойму, в чем дело. Меня пригласили в кабинет Дмитрия Ивановича. И там ГИП уже спокойно говорит:
– Ты знаешь, очень кстати твое изобретение. Это то, что мы никак не могли получить. Не могли догадаться, а как это ты догадался, что подъемная сила уводит пластинку?
Я сказал, что взял мощную лупу и стал рассматривать, когда менял силу тока в схеме, и мне показалось, что здесь действует подъемная сила, поэтому я решил избавиться от нее и ввел переменную.
– Молодец! Кем он у нас числится?
– Электрик четвертого разряда.
– Что?! Нет, я его у тебя забираю в конструкторы. Подготовь приказ на третью категорию конструктора.
Вот так я стал конструктором третьей категории. Перевелся в СЗПИ: Северо-западный политехнический институт, на заочное. Защитил диплом. Защититься было просто, потому что к окончанию института у меня уже было пять изобретений. Тема дипломной работы была такая: управление газовым котлом в народном хозяйстве для многоквартирного жилого дома.
Диплом я с блеском защитил. А через два месяца защитил кандидатскую, потому что дипломная работа была частью кандидатской. А еще через два года я защитил докторскую диссертацию. Мне поручили заниматься новой лабораторией, и до 90-х годов я был завлабом.
А в 90-е годы начали темы закрывать, финансирование прикрывать и стали разгонять нас, ученых, по углам. Что же, такое время было. А теперь наступает время собирать, да уже некого. Вся молодежь сбежала. А у меня не хватало ни сил, ни средств, чтобы их задержать. Когда я с ними беседовал, у них один вопрос был: что я могу предложить? А что я мог предложить? Когда мизерную зарплату и ту задерживали. Вот так растерялись все кадры.
Но заболтал я тебя, давай спать. Буря утихает. Завтра выйдем на зорьке.
Вот такую историю я услышал от человека, который, как и я, остался не у дел в 90-е годы, когда стали у нас не нужны ни инженеры, ни ученые.