- Тише! Тише! Дедушка сел работать, шуметь нельзя! - увещевает внуков пожилая женщина с добрыми уставшими глазами. И идёт строить пирамидку с младшим, учить таблицу умножения со старшим, попутно помешивая аппетитно дымящееся варево, застирывая пятнышко на рубашке внука, штопая носок, утюжа наволочку... Оставим с неугомонными внуками не знающую усталости милую женщину, ведь всех важнейших дел ее не пересчитать...
А где же дед?
Стул строгает?
Схему паяет?
Нет! Он - ваяет!
Дедушка сел созидать мемуары... Крякнул, хряпнул для вдохновения, глубоко вздохнул и пустился "во все тяжкие"... воспоминания.
Вот он, мальчишка, у бабушки в деревне, да по росе, да босиком, да с пряником... Эх, было такое уже! Дед мнит себя начитанным, поэтому с натугой вспоминает что-то у Астафьева, может, у Распутина, может, у Шукшина? Дед уважает писателей-деревенщиков...
Решает хлопнуть ещё рюмашку, чтобы вдохновение устремилось в свежее русло. Удовлетворённо икает, прислушиваясь к воспитательному "тише-тише" за дверью...
Ну-с, тогда надо так: он, мальчишка, у бабушки и с книжкой!.. На рыбалке с закадычным другом, в свежескошенной траве, в борьбе за справедливость, перед нравственным выбором, на передовой интеллектуального фронта...
"Надо, чтобы молодежь училась, как жить-то надобно. Вот все-все сейчас как выдам", - вдохновенно размышляет дед.
Тихо тикают ходики... У деда обязательно должны быть ходики, а ещё бюстик Пушкина на столе, могучий резной письменный прибор, ножичек для бумаги... И вообще, комната, где сидит мемуарист, называется кабинет...
- Тише! Тише! - приглушённый ласковый голос за дверью кабинета.
Мысль деда, разгоряченная третьей рюмочкой, затрепетала с новой силой. Фитилёк вдохновения затеплился, погружая писца во дни смятенной юности, когда они с будущей женой, да по росе, да босиком, да в стоге сена с книжкой перед нравственным выбором... Пришлось, однако, жениться!..
"Но для молодежи это будет лишним," - размышляет дед и начинает в ярких красках с художественными деталями описывать, как спасал девушку от хулиганов. Так сказать, активно берег честь смолоду, влегкую раскидав могучим поэтическим словом десяток матершинников, возможно, вооруженных!..
За дверями кабинета уединенных размышлений - тишина. Наигравшиеся внуки уснули. Тревожным сном забылась уставшая женщина, о чести которой, мужественно защищённой полвека назад "юношей бледным со взором горящим", на страницах своего шедевра написал сейчас заботливый муж...
Дед вытер испарину с глубоких залысин, задумчиво поворошил жидкие остатки волос на плеши. Потянулся, пружинисто прошёлся по кабинету! Правда, со стороны казалось, что тучный пингвин шатко идёт к полынье...
Дед перечитал написанное. "Править, однако, надобно. Не всё молодежи-то доступно нынче, где-то метафору не поймут, где-то глубокий идейный замысел и авторскую позицию не нащупают," - самокритично размышлял дед...
Вдруг, словно сквозняком потянуло в форточку: "А не фигню ли ты пишешь? Какой молодежи ты чего хочешь сказать, хрен старый? Думаешь, кто-то кроме бабки и пары дедов-приятелй эту ахинею будет читать?"
Дед побагровел, и, будто закудахтал, что-то забулькало в недрах пингвиньего его нутра...
"Тише-тише, все хорошо, я рядом", - пробубнила в полусне верная жена, чувствуя на расстоянии тревогу своего благоверного...
Дед встрепенулся! Срочно к початому источнику вдохновения, к "ароматной Иппокрене", хлебнуть от струи, дабы заглушить окончательно чей-то мерзкий голосок-сквознячок.
Дед трепетно приник к источнику, "доалкал" содержимое, судорожно сглотнул! И вдруг осознал, что ПОНИМАЕТ САКРАЛЬНЫЙ СМЫСЛ БУКВ!!!
"Тише-тише... Не пиши дальше. Не надо, прошу тебя. Это ведь мужчина. Он, как ребенок. Пусть себе играется в мемуариста. Ну, выпил лишнего. Ну, не Ален Делон. Ну, насочинял, чего не было. Любя, наверно, ведь? Да ведь и я его таким люблю," - так увещевала МЕНЯ женщина с усталыми мудрыми глазами, которые в это время были крепко закрыты и видели десятый сон...