Так и слышу их голоса за спиной шорохом пожелтевшей бумаги и мышиной возней, треском будильника, ржавым скрежетом автомобилей и резким звоном разбитой посуды лекарств, не отпускаемых без рецепта. В последнее время совсем нет желания просыпаться и те самые ночные кошмары уже стали милее реальности обетованной, хочется спать и пугаться, всегда имея где-то запрятанной возможность проснуться, а не переживать в черепе все проблемы и мысли, определяющие существование, определяемые образом жизни. Уродливым, словно лес, искореженный ужасным пожаром. Просыпаясь понимаешь, что языки пламени – это ты. Когда же сам успел стать своим детским кошмаром? Ранним утром, смотря на отражение: на рыжие вихри, на пустые глаза и серую кожу.
-По-моему, К. не вернется – холодный взгляд буравит запотевшее зеркало.
И через три года меня увольняют. Треск двери и половиц, шепот оседающей пыли – укрой меня синее небо сквозь грязные оконные стекла, приласкай последний солнечный луч – К. выглядела бесподобно
стеклянные глаза взгляд рыбий жир на голове в волосах обрамляют лицо бледное в трещинах, крохотные шрамы от бритвы
бессонный взгляд
в запотевшее зеркало.
Д. подливает еще немного вина.
-После вина я становлюсь раскрепощеннее, чувствую себя человеком. Но вообще оно меня бесит – вот так рождается алкоголизм, а до этого – так Ричи родился – два тела в горах выпили бесчисленно рома, вина и абсента, пока не сгрызлись друг с другом в бредовом порыве выживания и не перетерли все, пережевали и выплюнули в больной мир – глотку цветущего и голодного Ричарда. Мясная кукла, глаза – пуговки, дергай за ниточки ручки ножки шевелятся, рот открывается. Громогласные вопли, крики в ночи и дрожь. В ошарашенных детских глазах мир был перевернут, да таким и остался, сколько бы лет не прошло.
Лет в обучении – как написать свое имя? Пиши, мелкий засранец – на тяжелых работах, темных улицах босыми ногами по мелким осколкам, босыми ногами в лесу по матери-природе, босыми ногами по асфальту, в бегах, прячась в многоэтажках на окраинах городов в заброшенных зданиях и битых больницах, засыпая на склепах, прячась в портовых контейнерах от холодного ветра, выжигая свои инициалы на элементах униформы, учась у монахов дышать порохом разорвавшихся снарядов, выдыхать сигаретный дым каждый раз после тяжелого вдоха чистого воздуха.
Рука – рука Ричи? Нет, та пахнет смолой - тянется в звон склянок и грязных бутылок, осколки без надписей. Кровавое месиво находит и подносит к глазам только скомканный кусок пожелтевшей бумаги. Листок дурно пахнет и исписан бисерным почерком. Почерком Ричи? – тот почерк неровный, невротика – мой почерк? – сам себе не напишешь.
Почерк говорит и заставляет надеть хоть что-нибудь выпрыгнуть на улицу, пробежать до остановки автобусов, купить билет и умчаться, оставляя за спиной лица-чернильные кляксы и огромные пустые глазницы.
-Разрешите посмотреть ваш билет?
-Конечно можно
Рука в белой перчатке протягивает четыре билета.
-Кай женится на мне! – Агата улыбается белоснежно, словно кинозвезда. Тебе бы тоже не помешало жениться, Дэвид.
Она всегда произносит имя неправильно. Правильно «Daoud» - чтобы произнести правильно нужен образованный человек.
Где-то в углу Кай резко кивает, проваливаясь в глубокую дрему или во что-то похуже в виде брака с Агатой. Кольца дыма летят прямо в лицо – Где Кэрри? Головой в разные стороны, словно боясь преследователя. Это единственное место где Кэрри здесь нет. К., Кэрри, Кэрридан – разные сущности возмущений в ноосфере. Агата смеется. Ее белые зубы медленно чернеют, небо в кровоподтеках, весь рот – дыра в глове. Кэрридан смотрит в окно, отрешенно напевает мелодии из детских мультфильмов – ее и Кая воспоминания, фантазии, детские страхи.
Была бы она не прекрасна? – если кожа была бы нежнее, волосы собраны из бесформенной кучи, глаза блестели от радости - … настоящая леди – зияющая пустота во лбу в аккомпанемент нашей вечеринке:
В руках Агаты игрушка-исполнитель желаний-машинка судного дня. Она обвивает её своими ветвями, листья появляются из набухающих почек – рыхлых, неровных - и сразу чернеют. К. отходит на второй план, превращается в тень, какой была ее мать. Кай перестает смеяться и глупо улыбается. Его смех остается в стенах и потолке звездными пятнами, скачет из стороны в сторону и режет уши уже изнутри. Глаза не «улыбаются», только светятся совершенноточнонезлобой и обычной человеческой нененавистью. Незаметно вокруг все стихает, слышится только какой-то треск, треск бревен в камине, треск старого дерева под давлением, треск шкатулки, обросшей Агатой. Тело Агаты распирает изнутри, растут в стороны темные ребра, рот стекает на ковер, пол, прямо в землю, вниз, в космос. Вместо глаз два расползающихся пятна-паука. Агата-дерево – логичное продолжение Агаты рода человеческого. Листья темнее ночного неба и все живое, что было когда-либо стало углем.
В абсолютной тишине Кай хладнокровно рубит Агату топором, только щепки летят. Люди в автобусе пропадают и заставляют задуматься об апокалипсисе, который загадала Агата. И в этом апокалипсисе слышится только
-Разрешите посмотреть ваш билет?
Туманное состояние, вязкое и гнетущее. Вся дорога не долгая, но как только проснулся - длится вечность. Больше не закрыть глаза, не уснуть глубоким сном – ощущение падения из раза в раз выдергивает с дрожью по всему телу из того, что могло бы стать беспокойной дремой, где его хохот отдается гулким эхо в голове и по всему телу. Эхо внутренних органов, страдальческое, сотрясающее, неприятно вибрирующее. Кишечник, желудок, легкие. Рвота. Удушье.
После такого надо прополоскать полость, перебить вкус нутра – голодного, горького. Вся жидкость отравлена, в универсальных бутылках вкус яда и пластика, подслащенного ягодами, фруктами – «сок» - трупный– просто вода
– в детстве другая была - из автоматов и за монетки. Хочешь пить? Полные карманы мелочи, гулкий звон и шелест воды. Что еще раньше было? Жаркое лето и холодная зима. Там, где детские воспоминания, пограничная система счисления переживаний. По математической формуле: ноль или единица – и ничего между. Неизвращенная, непритупленная, непастэльная, непресыщенная, неискушенная, детская, словно ненастоящая. Мальчики-девочки – нули, единицы – машинки-войнушки, дочки-матери, затем игра в доктора, протяженностью в юность, где ее калейдоскоп новых чувств и проносящихся дней перед глазами стирает грани между мужским и женским морем стыда и остается мутной пленкой до самого конца. Остается грязная речка, в которой вода -
- тяжела, грубая. Режет горло, повреждает пищевод и наносит непоправимый ущерб.