Сегодня ранним утром в дальний неземной путь отправился замечательный человек – Вячеслав Николаевич Лобанов, мой двоюродный дядя, дядя Слава. Талантливый художник, он оставил миру не много творений. Я видела лишь одну его картину, висевшую в моём детстве над диваном в доме бабушки: дом в лесу. Мне тогда казалось, что за домом стоят два великана: добрый и злой. Это были сосны, их кроны имели «лица необщее выражение».
Где та картина, я не знаю. Это было давно. Но мой папа, видевший другие работы Вячеслава Николаевича, говорил, что он очень талантлив. Я верю папе, хоть и не видела других картин.
Когда я была маленькой, мы жили с семьёй дяди Славы в одном доме. Но потом они уехали, и я познакомилась с ним ближе, став уже взрослой. Но он тогда уже ничего не писал. И всё же верю я в неведомый мне талант моего дяди прежде всего потому, что человек, любящий жизнь, не может не быть хорошим художником. А он был предан жизни.
В деревне в Тверской губернии много лет назад мой дядя и его жена, Галина Леонидовна, купили домик, завели большое хозяйство. Однажды мы приехали к ним в гости, и я сразу влюбилась в это место. Гостеприимные хозяева пригласили нас с маленькой дочкой на лето. Неожиданно для себя я решилась месяц прожить в деревне. Мы приехали в гости, когда Галина Леонидовна была в командировке, и дядя Слава хозяйничал один. Он сказал, что мы ему не помешаем и ему будет с нами веселее.
Мы поселились в единственной комнате с печкой. Наша с дочкой кровать, печь и кровать хозяина – скромная обстановка деревенской избы. На нашу кровать также претендовали кошки и такса, но тесно нам не было.
Почему мне (человеку в общем-то городскому) пришла мысль пожить месяц в деревне? Конечно, не в природе было дело, хоть она в Тверской области и замечательная. Дело было в хозяине. В дяде Славе были такие вселенская тишина и спокойная мудрость, что мне захотелось понять: как это возможно? откуда это приходит? Может быть, это дано от природы?
Суматошная московская жизнь сменилась оглушающей тишиной деревни. Вставала, вопреки московским привычкам, рано, в шесть – будили петухи и какое-то неуловимое влияние солнца, природы. Но дяди Славы уже не было дома – он пару часов как был на ногах. Время сенокоса, кормление птицы, скотины, дойка: к пробуждению дочки уже стояло ведро с парным молоком.
Каждое лето я проводила в посёлке у бабушки, и дела на земле мне знакомы не понаслышке. Очень хотелось помочь человеку, который крутился целый день как заводной. Написала и сама же в душе улыбнулась: дядя Слава всё делал так спокойно, так размеренно, что было непонятно, как он всё успевает. Бывало, конечно, он шёл на рысях в бой с гусями, которые выкопали картошку на грядках. Или мчался за утками, сравнявшими альпийскую горку, с любовью устроенную хозяйкой перед отъездом.
Но чаще он ходил размеренно, вставал в четыре, а ложился за полночь. Днём час выделял на отдых – всё остальное время на ногах. Гуси, утки и куры, корова и свинка Манька, козы с козлятами. Были недолго овцы и индюки. Большой огород, где на густо унавоженной земле всё росло, как на дрожжах – особенно сорняки, с которыми я воевала с небольшим, надо сказать, успехом. А ещё стая кошек и собак – совершенно независимое сообщество, которое вспоминало о дружбе с человеком на время кормёжки. А ещё колодец в середине деревни, а ещё строительство дороги к дому – хоть мало-мальски сносного подъезда для Луизы – машины из семьи ЛуАЗов. Я очень старалась быть полезной, но кроме сорняков и готовки, редкого кормления животных или похода по воду мне ничего не поручалось – дядя Слава хотел, чтобы я отдыхала.
И было у меня в каждых сутках чудесное и любимое время. К полночи, когда все дела переделаны, дядя Слава приходил ужинать. Дочка спала, и я уже не раз к этому времени разогревала ужин, ожидая хозяина. Наконец, он заканчивал дела, процеживал и ставил ведро с молоком после вечерней дойки, и садился за стол.
Мы наливали по пятьдесят, ужинали и говорили. Говорили тихо, размеренно, как будто у нас впереди сто вечеров. А мне так хотелось понять что-то главное в его уединённой в сущности деревенской жизни, понять как можно быстрее… Но спрашивать я не хотела, ожидая услышать о главном от него самого, потому что то, что человек говорит сам, по своему желанию – это самое нужное, самое выстраданное и искреннее.
Много ли я узнала за этот месяц, во время коротких ночных посиделок? Сказано Славой было немного – мой собеседник всегда был немногословным. Зато все услышанные слова были особенно ценными, многие запали в память, хоть прошло более двадцати лет. Важно, что тогда я поняла главное для себя. Мне повезло в то лето, потому что я находилась рядом со счастливым человеком. Он не скрывал этого. В его жизни была любовь, которую он сохранял долгие годы, и которая в жизни встречается нечасто: любовь к жене была смыслом его жизни. Когда я поняла это, то меня перестал терзать вопрос, почему он больше не пишет картины. Жизнь для этого человека была выше всякого искусства. Он умел ценить её дары.
Среди моих друзей нет никого, кто не знал бы о моём дяде – Вячеславе Николаевиче. Я часто рассказываю им о том «месяце в деревне», о приключениях, связанных с хозяйством или лесом. Но за ними всеми стоит главный образ, хранимый в сердце, – образ дяди Славы – замечательного и удивительного человека.
Сегодня пасмурно, но я точно знаю, что с неба, невидимая мне, скатилась одна звезда – на земле не стало светлого человека.
Вечная ему память!