Блогерша, гл. 6

- Так, не помнишь, значит, ты?! – Спросила великовельможа Велимира, в свою очередь, мирно расположившегося в центре королевской залы.
Огромные люстры, золотистые колонны и арочные окна. Серебро мастеров Франции. В глубоких витринах - немецкая посуда.
«Готика с классицизмом? - Думал он, - вычурно как-то все, несуразно, и сама Королева…»
 Высокие белоснежно-голубые потолки, арки, украшенные лепниной, люстры, массивные колонны вместе напоминают атмосферу какого-то храма. Величественный портрет императора за троном Королевы.
- З-забылся! – Посмеялся страж позади Велимира, последний лениво обернулся.
«Сказка, да и только».
Королева, шурша бриллиантами тяжеловесного одеяния, переместилась в кресле, подавая заодно знак охране, - молчите!
Тихо. Слышно как воробей на подоконнике чистит крылышки.
- Ну, так, - продолжила Королева, переместившись, так и сидя немного в сторону, - я тебе напомню величие.
Хрипло рассмеялась. Или это воробей порхнул? Велимир, делать нечего: слушал.
- Насилие, страх, не помнишь? – Продолжала Королева, - решил осесть в среде простых людей? Предположу: чтобы скрыть свою натуру добротную? А не сложно ли?
Велимир не понимал.
Королева дала отмашку - все вышли.
Остались он и Она.
Голос Ее Величества разносился торжественно по всяким углам царских палат.
«Здесь бы мяч бы и - в волейбол бы», - пронеслось Велимиру.
- Ну, так, - Королева который раз попыталась найти удобное положение на тронном месте. Ей это никак не удавалось, не удалось и теперь, и она ограничилась, что просто поменяла позу – поворотом тела в иную сторону.
- Импульсивность – это хорошо, это героически, это даже где-то по-народному. Но ты же не рождаешься сызнова, козья твоя голова! Ты переместился в мир, параллельный или …, она подумала, - где хочешь спрятаться от истинных грешков. Надеешься? А грешки-то, сказать, катастрофические.
«Речь путана, – неслось у Велимира, - что ей от меня надо?»
- Ты видишь, - продолжала Королева, - сухари, ничтожество вокруг. И тебя это не смущает, не тревожит, а? Самолюбие не подмывает? Грусти, тревоги нет?
Помолчала, подумала, но мерой той точно, что чувствовала – Велимиру - крестьянину как-то кое стало доходить. Она глядела на него все теми же иссиня-черными глазами. И в них Велимиру чудилось что-то прозорливое.
Но он не понимал.
 Ослепительно белая кожа Ее Величества контрастировала с иссиня - черным взглядом. Пепельная прядь из-под короны пала на плечо.
 Голова вскружилась Велимира вдруг.
- Замкнуты в себе люди, - продолжала Королева, - замкнуты. И разум их – плен. Для того так устроено: когда-нибудь кто-нибудь запаршивевший в мире ни вашем, ни вашем, например, является сюда пришельцем – оглядеться, сравниться с миром полегче. Но так же долго нельзя. Это похоже на сон. Сон, из которого выйти не хочется.  Однако день является с восходом всякий раз одинаково, и отвечать в нем – судьба каждого. Как бы воротничок тыне поднимал, как бы не шептал молитвы оригинальные,  вежливые, приходится отвечать.
Все во многом схожи миры – все в них имеют право выбора в образе существовательности, которой воплотились. Редко почитаем Проводника дорогого, но ты, ты, как никто, Великий человечишко ты, откуда, как ты услышал голос Ангела? Никто не вправе решать их Советы, но ты услышал! Как же? Разразился в исступлении. Ого! Необыкновенный, уникальнейший, нестандартный мир учуял себе! Эх, натворил же чудес, пахарь, натворил! В века не разобрать! И что же, драгоценный наш, что же делать-то будем теперь с тобой?
Королева смолкла.
Велимир дал паузу, потом ещё раз. От неё – ни звука. Неотрывно и спокойно держала на нем вид.
«А ведь она тоже, - вздумалось мысль, - когда-то была девочкой, а?»
И он взглянул на неё, не как на Королеву - по-особому… И тут вдруг, и тут ему кольнуло.
Протрезвел? Просветлел. Она ждала. Иссиня – черные глаза пронизывали нутро.
Он вдруг вспомнил, как на какой-то картинке, - образами вспомнил. На какой-то картинке огромное…, нет, башня это была. Высокая, и она падала. От разрушительной силы, топорной силы какой-то…
Велимир пытался сосредоточиться. Это интересно даже. Это больно и интересно одновременно. И этот поднятый воротничок, когда на него глядел весь мир зачем-то. А? И он стоял перед Господом? Самим? Образом Его? И Господь говорил ему, что путь твой…
- Я вижу, - пошевелилась Королева, - в тебе пробуждается нечто, ну?!
Велимир поднял подрагивающие плечи. Ему самому себя понять бы.
«Что за что ещё такое?»
- Эх, взять бы тебя в клещи собачьи, да головой о ворота, о необычных инструментах твоих в отношении людей напомнить. Насилие? Сила? Страх? Что? Славу? Что ты хотел? У тебя все же было, чрезмерно было! - Королева взялась руками за подлокотники. Пальцы в перстнях из рукавов окрепли, суставами взялись, она говорила, - ты, как  умирать собрался? Как ты думаешь оказаться где? Кто примет тебя такого теперь?
Лукавство в ее глазах искрой въедливой проникла ему в сердце.
«Больно нужно», - мысль торопилась.
- А Король где? – Неожиданно выдал Велимир.
Губы Величества маятником походили из стороны в сторону. Глаза старческие мешковидные глянули за спину приглашённого.
- Король? – Переспросила, возвращая внимание, и посмеялась кратко, король? Хм.
Бросила небрежный взгляд под ноги арестанту.
- Он представлял, что свободен, но не свободен вовсе, Король-то. Он, как ты. Как все мы. Фантазирует излишне, что живёт де в царстве-государстве, - месте Абсолюта эдакого, что жизнь катится ежедневным подчинением ему подданных, и только. И вполне он, надо признать, старается отдать, в свою очередь Высшему, -  Богу.
Кушанье, сон, спокойствие. Чем - не жить? Как ты жил.
Но что он, по сути? Реликвии власти, - старая, потрёпанная плащаница не того свойства, которой она имеет быть.
Закон “reputant  imperatorem Deum, seu personam divinam”  проводит аналогию между своим  правлением и Богом опять-таки Самим! Где-то это, похоже, с тем, что ты проводил? Ты же действовал, черт! Восстанавливал придворное духовенство и одновременно подчинял его себе. Превозносил и освящал достоинство своей власти выше, выше, ещё выше. И все это глупостью оказалось. Глупость, глупость, глупость!
Королева откинулась на кресло, придала лицу вид особого назначения.
- А задачка вот, - продолжала она,  король-то – не король вовсе. Липовый король.
- Король - не король, - машинально пробурчал под нос Велимир.
- Король настоящий умер, а этот, - она толкнула взглядом в сторону, -  даже не муж мне.
«Забавное дело!»
Велимир почувствовал струю необыкновенного чего-то в  себе, не как всегда, как, вероятно, обещала Королева, -  лёгкость в душе, спокойствие? Все зашуршало ему, зашептало, закричало, забило вдруг в трубы: «Последний час! Крышка! Гроб! Прахом все!»
Велимир натянуто улыбнулся.
- Ну, да, - произнесла Королева, считывая новость в настроении мужика, - будешь утверждать теперь: я не я и песня не моя?
Велимир машинально кивнул, ощущая подсказку откуда-то.
- Ловко, не отнять, ха! Что ж, - решила Королева, - сейчас иди-ка отсюда!
Велимир, казалось, не расслышал. Она повторила:
- Можешь идти!
Двери позади Велимира распахнулись, вышла охрана. Его остолбеневшего толкнули в спину, вывели.
За королевскими воротами, оказавшись, он не спешил, - думал, стоял.
Потом поволок ноги домой.
Дома ужинал терпким вкусом чечевицы, артишоком, заправленным майораном. Пил зелёный чай, улёгся.
Снилась толпа людей, как в очереди. Он проходил мимо них, то есть, вне очереди. И из этих людей каждый, из тысяч их тут, оказалось, пытался каждый остановить его, обратить его взгляд на себя. Именно на себя. Он останавливался, но не мог держать немого упрекающего в чем-то вопроса каждого из них, ни одного из них. Отрывался, осмелившись лишь открыть рот, шагал дальше.
«Я не ставился, собственно, никакой задачей – просто иду, как разрешено идти мне».
Потом в сон явилась откуда-то Королева, она говорила:
- Титулатура используется для обозначения короля. Начиная с XVI века, испанские, а за ними французские короли именуются «Ваше Величество». Это, думаю, нетрудно запомнить. Наличие метки, телесной черты, которая бы отличало монаршее лицо от остального люда - знак, что король предназначен или способен стать королём. И вот ты! – Королева указала на плечо Велимира, в то место, где горела его родинка.
Он, сам того не понимая, зачем-то схватился за нее и затряс головой в ответ: «нет-нет, это не показатель вовсе!»
«Но – мысли. Совесть твердили, что она права».
- Ага! – Произнесла Королева, - вот тут-то и попался окончательно!
И тут исчезла. Песком сухим воронкой собралась и исчезла.
   Священный статус правителя, дистанция между ним и подданными, -шла картина Велимиру, - как у вождей банга. Высший правитель должен был принимать пищу в одиночестве.
«Да, это было. И что?»
«Вот почему я ненавижу, когда Люмия чавкает, а? А ведь она старательно прикрывает рот, но мне кажется одно – хлюпает, а?»
«Японский император во дворце жил в строгой изоляции».
«У меня – бункер!»
«Строить священный храм? Сохранять статую? Устраивать в свою честь праздник? Зачем? Трезво порассуди!»
«Сакральная конструкция - власть правителя исключительно в контексте космоса! Космоса! Но почему Космос молчит? Почему сейчас именно молчит? Кто ему когда позволил молчать?»
«Поддержание гармонии сил природы, космоса того же, функция установления социальных связей внутри социума, обеспечения внутреннего порядка – где это? Находиться под сакральной властью монарха - законно должно находиться! И что тут неправильного? Только кто это точно знает: Хозяин или тот Ангел, нашептавший мне тогда в конце февраля окончательные сделать выводы. Или они же все-таки такие же, как и я: ориентируются на социальный порядок, обеспечивают иллюзорное единство его? Да кто же – Они?»
Ампула с миррой поднесена человеком в чёрной рясе, Велимир помнил.
«Кто?»
Велимир не разглядел лицо. Оно было прикрыто отвисшим капюшоном.
Ветер рвал мокрый подол маленькой девочки там, в сюжете следующем. Девочка выпала из ванны с тёплой водой, которую грела ее родная мать. А мать последний раз лишь успела руку опустить. И…
И  родителей – нет.
Под грудой панелей каменных слышен голос отца:
- А-аннушка!
Она оборачивается и видит ход Велимира, - Великого Чудовища. Освободителя Душ Человеческих от мытарств? И он же, снится ему дальше. Он хочет стать маленьким – в ее рост, хочет изо всех сил. Приклоняется, как пред иконой, но Крест упирается в разбитый вдрызг кровавый асфальт и не даёт преклониться.
«Поднимай же голову, герой, продолжай свой ход, Сатана!» - Слышит он отовсюду.
И он вспоминает, вспоминает смысл всего бегства своего в страну грёз липовых Короля и Королевы. И что скоро, очень скоро, - он уверен, - может все очень даже скоро, закончится все. Он понимает. Понимать начинает, о чем говорила Вельможа, - чувствует.
«Назад! В воскресение!»
Какая-то чудная мысль тянет его в какие-то тёмные места с рядами холмов окоченевших судеб, и он бродит среди холмов там с Тенью. Она волочится позади. Она не даёт ему обернуться, занимает все время какими-то разговорами, шутками, историческими легендами, увлекая балладами так же. Между: вворачивая, живые истории молодых каких-то людей, - множества тысяч, в погребении которых он лично был виноват? Увлекательно Тень увлекает его и от этих мыслей, рассказывает Велимиру о надеждах чужих, не касающихся его совершенно (а зачем?), о планах на день. Она показывает одновременно, как полутонная болванка, начинённая браслетами железа, вылетает невесть откуда на головы этих прошлых живых не живых и истончает, истончает с сантиметром каждым души трепещущие, подлетая все ближе-ближе, истончает жизненный отмер.
«Я был мальчиком и боялся Смерти, я боялся Ее, как пришествия, как обрыв чего-то того, что я обязан, был нести Совершенство. Совершенство. Медитации сонливые мои мне казались столь реальными. Я чувствовал себя воедино с ними – в доме, в ласке себя, во славе своей и преемственности великой. Но это была мишура, так что ли? Но как? Но Кто шептал истину? Кто?»
Дом Приглашений. Этих Короля и Королеву он вроде помнил раньше. Лживый Дом и Советчик при нем.
Здесь Королева. Там… там – я сам!»
И здесь Велимир понял, во сне понял, - он излишне экономил на испытании самого себя. Нужно было сразу - в пропасть.
«Но ведь я исполнял Чью-то волю!»
«А докажи: «Я не я, и песня не моя!»
«Сие есть факт. Горячий, мерзкий факт. Его невозможно подтереть резинкой как в ученическом дневнике. Это невозможно сделать, не порвав сам дневник».
«И, значит, отсюда начинается подлинный отчёт всех бед моих?»
- Не-воз-мож-но, - прошептал Велимир, просыпаясь от собственно голоса.
Он глядел вверх и не мог понять, почему так темно и сыро. Что так страшной силой давит ему в грудь. Почему в губах запёкшаяся кровь? Он не понимал, о чем так сильно болит вдруг его душа. Воображение, ненавязчиво особо, рисовало ту самую девочку, выбравшуюся из-под завалов.
И тогда он вздохнул полной грудью, пытаясь сбросить с плеч многомерные валуны, но не смог. И валуны лишь теснее сбились вокруг его грудной клетки. Он осознал, умирает, умирает просто сейчас, немедленно, срочно и навсегда, и закричал срезанным голосом, что на ум пришло:
- А-аннушка-а!
       Девочка оглянулась на отца и смотрела из строительной секции перевёрнутой вверх цоколем девятиэтажки. Скомкав ручки на груди, искрививши тонкий нос, сухими слезами длинными давясь, она не знала, что сейчас делать.


7