НЕСКОЛЬКО СЛОВ О СОВРЕМЕННОМ
НАПРАВЛЕНИИ ОБЩЕГО ВКУСА
(Статья из "Иллюстрации" 1847 г.)
Постоянное наблюдение, разумное обсуждение фактов общих, а не исключений, приводят к результату, которого, волею или неволею, не признать невозможно. Утверждайте, доказывайте противное, как вам угодно, - но направление анти-артистическое и материальное проявляется во всем; оно как будто необходимо нам.
В характере общежития, в публичных и домашних удовольствиях, в устройстве быта, во вкусах, в стремлениях желаний, в понятиях о предметах и деяниях, в оценке вещей и лиц, в целях жизни, - везде, во всем, - все более и более мысль исчезает за формою, внутреннее и духовное за наружным и чувственным. Искусство все более и более скрывается за промышленностью.
Не все ли равно, скажут нам, для тех счастливых, которые могут легко скользить по наружности явлений, не имея разочаровывающей способности проникать в значение их? Им нужно наслаждайся - они наслаждаются, по-своему. - Согласны. – Может быть, мать, с удовольствием видящая яркий румянец на щеках дочери, столько же счастлива, как и многочисленная молодежь, обвороженная ее красотою; она счастлива втройне, за нее, за себя и за них; - но разве не более еще счастливь медик, глазам которого этот обольстительный румянец-обвинитель открывает присутствие страшного, неумолимого врага, готовящегося погубить прелестную жертву? Они все будут только ускорять ее гибель, - он может еще предотвратить ее.
Направление, о котором идет речь, есть факт; истину его многие уже громко сознают; другие стараются еще скрывать ее от самих себя, но никто не дерзает явно идти на ниспровержение причин, чтоб постепенно уничтожить, или хоть ослабить их последствия; - напротив, и это есть новое подтверждение. - Доказательств бездна; но разбор этого вопроса, во всей его многозначительности и многообъемлемости, в полном развитии, которое должно необходимо поглотить столь много важного и мелочного, глубокого и поверхностного, внутреннего и наружного... конечно не может найти места в наших летучих листках. Мы хотим только схватить здесь несколько явлений, которые, относясь к этому предмету, находятся под рукою, под глазами, и сами собою группируются вокруг нас в массу, представляющую характер несомненной истины, резко определяющей это направление.
Из произведений искусств, в настоящее время находящихся в обращении, (о высоких произведениях искусства высокого, кормимого, не у нас одних, едва ли не исключительно правительствами, а не публикою, здесь не может быть и речи), - из произведений этих, так называемых, искусств, и из представлений, которые введены в их область, что было в общем или наибольшем, ходу? что пользовалось правом созывать толпы, слушать рукоплескания, собирать венки и деньги? Что имело успех? A успех есть все!... Если приводимые факты многим покажутся мелкими, то не потому ли именно они и должны заслуживать особенного внимания? – Впрочем, для многих, что же крупно теперь?
По портретному производству (иначе этого назвать нельзя) в особенном ходу была дагеротипия, размножившая замечательным образом и мастерские свои, и произведения. - Бюсты, хотя их было сделано в последнее время чрезвычайно малое число, большею частно производились же, посредством физионотипии. По живописи, рисованию, литографии и проч. особенным успехом, сбытом постоянным и в наибольшем количестве пользовались изображения, причисляемым к роду так называемых обнаженностей (nudites). По ваянию, замечательный успех принадлежал статюэткам и фигюринам того же содержания. Из зрелищ постоянно о неизменно привлекали толпу: бывшая здесь труппа (1*), представлявшая пластические позы обтянутых в тельное трико мужчин и женщин, (разумеется более последних), изображавших, будто бы, древние статуи и группы; - неподражаемые игры Рислея с сыновьями и Приса; -хор Цыгань, с их завываньями, трепетаньями, визгом и невежественными переделками диких, поразительно любопытных, первобытных напевов их, в жалко-искусственные; - цирки, с их чрезвычайно умными конями, грациозными женщинами и мускулатурными мужчинами; - живые картины на сценах домашних и публичных; полька на всех возможных сценах, между всякими пиэсами, перед всякою публикою , даже на временном театре Легатов.
Неподкупная и не церемонящаяся ни с кем статистика доказала своими сухими, но глубоко-знаменательными цифрами, что чрезвычайный, как сказано, перевес успехов всякого рода принадлежал решительно означенным предметам. Причина, почему художества высокие не зачахли в это время, уже объяснена; - но в то же время сильно хворали благородные искусства. Итальянская опера хирела; она безлюдно дышала какою-то слабою жизнью, почему и была признана, не посещавшими ее, т.е. большинством, дурною. Понятно. - Французский театр, с любимыми вообще и высоко-превозносимыми в частности, артистами, оставался полупуст, вследствие чего тотчас многое признано в нем несколько монотонным. Рационально. – Однако же французская сцена, для отстранения усыпляющей нервы монотонии, подчивала самыми блестящими произведениями возбудительной школы, разве только не совершала она, в виду зрителей, хирургических операций с ножами, кровью и криками. Подчас же она забавляла и фарсами, которые, за недостатком многого другого, могли бы уморить со смеху и прийтись с руки и не посещающим у нас театры. - Почти все концерты были немноголюдны: надоели, (об исключениях здесь нет речи), их было слишком много. - Неподражаемые квартеты, сзывая в некоторые салоны, в известные дни, избранных, позволяли и из них многим слаще подремать до ночного преферанса в мягких креслах; - Моцарт, Бетговен, Спор, Вебер, уже так изучены, так известны нам! - На прелестные панорамы и диорамы смотрел едва ли не один непродолжительный наш дневной свет; публика находила, что и он делает это вероятно потому лишь, что не платит за вход. В мастерские художников она не просилась, потому что она не художник; - рисовальщики и граверы отчаянно бегали, ища работы, т.е. жизни телу и таланту; - литература не произвела ничего прекрасного, да и к чему? читать не было бы времени... Следовательно, во всем и всегда публика была совершенно права.
Все это, доказанное цифрами, приняло однако же начало в идеях. Но цифры - сами идеи, с тем различием, что последние могут быть и фантазиями, чем они тысячи раз бывали, а цифры остаются всегда истинами. - Посмотрим на некоторые из этих предметов поближе.
Что такое напр. дагеротипия! - Отсутствие художника и художества; замена последнего солнцем, серебром, йодом; первого - рабочим, мастеровым. Другого ответа дать невозможно. - И точно: это машина - вместо таланта; лень - вместо терпеливого, разумного труда; механический прием человека, узнавшего, как управляться с нехитрым орудием - вместо мысли. Это вещественный факт, - вместо воображения; незнание вместо глубокого, умного изучения и наблюдательности; облегчение, и не только облегчение, но совершенное уничтожение победы над трудностью; а она-то именно всегда и везде есть и будет торжеством и одним из самых живых источников всего великого и прекрасного! При этом уничтожении нужно ли воспроизводителю портрета иметь душу, которая искала бы, как передать мыслью мысль человеческую? Как, - глубоким знанием сердца и искусства чертить линии, оцвечать изображения, располагать свет и тени, - воссоздать физиономию? - «Натура изображает натуру». - Прекрасно. - Но где же достоинство этого произведения? Осмотрите, оцените его со всех сторон, во всех отношениях? Где оно; в чем? Что в этом неразумном, безмысленном подражании, в этой рабской и почти всегда неприятной копии? Решите; скажите; найдите что-нибудь? Тут только одно, - верное свидетельство о характере направления.
Физионотип есть то же самое другим образом. Тиснуть, как печать, человеческое лицо в подушку тупых, легко-подвижных игол, которые противуположными своими концами оттиснут это лицо на какой-либо массе, что это; не прогресс ли? Можно ли было вздумать создавать так бюсты?!
Ваятель, изучая движение внутренней жизни, следит ее до наружной ее оболочки и уловляет ее тут. С аналитическою догадливостью, с допытливостью глубокомыслия, он, черта за чертою, прочитывает привычки физиономии, характер лица вообще и всех частностей его; игру страстей, чувство и мысль каждого проявления, значение каждого выражения... Потом он берет глину, камень; лепит, рубит - и вот, под искусною, вдохновленною его рукою, под мыслью его, усвоившею себе, так сказать, все тайны чужого существования, является настоящее создание. Грубая материя оживает, камень облекается в черты, запечатленный движением, жизнью, мыслью, страстью, душою!!..
Знание, искусство, усилие, вдохновение, требуемые для такого произведения, несомненно соделывают художника великим человеком, а произведение его блестящею победою гения. Достоинство здесь так истинно и неопровержимо, что всякий образованный человек, каждый знаток и всякий незнающий, тотчас равно поймут уже то, что это требует похвалы, удивления и наград; хотя они совершенно в неравной степени уразумеют и оценят труд, красоту и изящество.
Но, рабски тиснуть образец в тесто, угасив пламенник мысли, освещающей путь таланта, значит прямо не разуметь истинных начал воспроизведения искусством живой, одаренной бессмертною душою природы; значит - отложиться от ее законов, от незыблемых законов прекрасного; засорить, возмутить самый чистейший источник прав духа над телом и должного превосходства высокого разума над ничтожною плотью! Вот однако же направление! «Дагеротипия, физионотипия и пр. не убьют, говорят нам, художества». Они останавливают обобщение надлежащих о нем понятий, следовательно очищение вкуса; следовательно способность чувствовать и постигать благороднейшие наслаждения, а из этого многое и многое!.. Разве и в образованных, богатых разрядах не подавлен уже почти совершенно вкус к произведениям искусств благородных, вкусом и потребностью издерживать десятки тысяч на беспрерывную обмену мебели, обоев, драпировок, комнатных ничтожностей? Все, даже самое по-видимому отдаленное, плотно держится, тесно вяжется одно с другим в нашем маленьком свете, которому иногда свое, близкое, любимое, кажется весьма великим потому лишь, может быть, что мы сами иногда неизмеримо малы.
Что жалкий упадок общего вкуса и материальность общего направления высказываются во всем, доказать не трудно; но мы уже объявили, что в неполной статье нашей касаемся лишь ближайшего, почти вседневного. Литографии, статюэтки и пр. тем более расходятся (т.е. тем более любимы), чем более в них некоторой распашки, цинической свободы, чем более они, не скажу прямо, не пристойны, но чем возбудительнее задуманы и обнажены. Несмотря на замечательное искусство некоторых из художников, посвятивших себя этому делу, материальность направления в идее сочинения и в исполнении его, вообще четко отпечатана на произведениях их. Не ищите тут и тени сходства с обнаженностями древности; с нами поступают добросовестно; нас не обманывают, мы довольно образованны, чтоб действовать напрямик. Вместо красоты духовной, одетой в прекраснейшее тело, сквозь которое она повсюду просвечивает; вместо Грации, или Психеи, - перед которою, когда-то, во времена непросвещенные, столько смелого у вас заискрилось бы в уме, столько чистого и нежного проснулось бы в сердце, столько задушевного, высокого и святого зародилось бы в страстях, - теперь разоблачают пред вами какой-либо из ваших новейших кумиров: львицу, лоретку, дебардера, а в позах и формах их тела, не облагороженных мыслью и работою духа, представляют вам, как будто гиппофилу коня, только разнохарактерные статьи животного...
В такой школе образуется вкус, создаются и скрепляются понятия и следовательно требования целого поколения. Мы сказали: все, по-видимому и отдаленное, вяжется тесно; - понятно, что только сходное с этими типами по идее, складу, позам, движениям, по какому-то общему характеру, должно ныне вообще особенно нравиться; следовательно почти необходимо несколько подделываться под них, чтоб нравиться. Но возможно ли это красоте чистой? Той красоте, тело которой все просветлено душою и облито, как дивным успокоительным ароматом, защищено, как святым щитом, высшею из красот, скромною грациею, женскою стыдливостью и женским достоинством? Нет, невозможно. А потому такая красота не в чести; не ей ныне уважение, отличия и триумфы... О! нет!... Она исчезает, она редка, в ней нет надобности... Торжествуют львицы с их, не женскою, а львиною красотой, движениями, поступью и нравами.
Мы видели здесь, несколько лет тому назад, труппу, объехавшую всю Европу, (теперь видим другую) и повсюду производившую фурор; чудаки, дерзавшие что-либо заметить, были ошикиваемы; восторгам большинства не было меры! - Что представляла эта труппа ? - Она показывала пять или шесть женщин, обтянутых тельным трико, на которое у нас были для пристойности кое-где набросаны легонькие шелковые покровы, тогда как повсюду они были почти вовсе без них. (2*) Если б эти пять женщин по складу были истинным дивом красоты, Венерами Милосскими, (одна из них была прямо безобразно-тучна, другие две весьма, весьма неудовлетворительно сложены, а две, только что изрядно), то можно бы ещё было понять, что столь чудесные образцы должны были явиться в этом виде, чтоб показать, как ныне скупа природа на красоту даже и телесную, с тех пор как человечество, прогрессами своими во всем, переродило себя и в теле на свой фасон; но не было и тени чего-либо подобного.
Если б характер направления был иной, то решились ли бы печатно сближать подобные представления с искусством? Уверять не только, что можно объяснять их искусством, но что и самое искусство можно, как говорят, объяснять ими, - есть ни что иное как прямое следствие направления ложного, вкуса испорченного, желаний развращенных. Все это имеет свои приятные, хорошие и даже полезные стороны. Речь вовсе не о том, чтобы подобного рода игрища, изображения, забавы, представления были решительно отвергнуты, мы крайне далеки от этого мнения; но мы спросим только: каким качеством отметить вкус, способ постижения и оценки, той публики, под глазами которой все истинно прекрасное и изящное или осталось бы вовсе без внимания, или зачахло бы, не развилось, убиваемое общею холодностью; а, напротив того, все, о чем мы упомянули, владычествовало бы и брало богатые дани шумного восхищения, явного пристрастия и огромных денежных выгод?
Когда нам показывают оригинальные произведения великой кисти, или превосходные с них копии; мраморы, или слепки с мраморов древности, владычной учительницы прекрасного, - мы понимаем возможность страсти к ним, восторгов и наслаждений, не щадящих денег. Там есть мысль; в них является торжество человеческого гения; они трогают глубокое внутреннее чувство, пробуждают прямо душу, приводят разум в благородную деятельность! Вы ищете и недоумеваете, как мог живописец, или ваятель бросить на полотно, или в камень, мысль, душу, движение? вселить в них любовь, величие, мужество, кротость? обратить их в героя, в божество? осуществить грацию, добродетель, печаль? заставить невещественное, духовное, сквозить в грубой материи, изображающей лишь формы тела? заставить разум, которого они лишены, лучиться по ним, озарить их, проникнуть и навсегда одеть их царственною мантией истинной красоты??.. A обобщение этого способа постижения и оценки есть дело великое, благодатное; оно есть обобщение всего (повторяем, все тесно вяжется), - чистого, прекрасного, благородного, достойного нашей высокой природы! Вот к чему должно стремиться искусство. Оно в природе должно всегда уметь находить поэзию.
Мы не вполне разделяем понятий некоторых новых школ относительно этих предметов. Склоняться перед изображениями благотворителей человечества, гениев, героев, добродетельных и чистых; вселять в сердца этим средством любовь к добру, энтузиазм к действиям прекрасным, хотя бы самоотверженным, к благородному и высокому, ко всему, что составляет могущество и славу народов, - вот дело искусств и близких с ними зрелищ. Пусть передают они истории великое и прекрасное; примеры, которые человечество сохраняет, если не всегда с пользою для себя, то всегда с справедливою гордостью.
Но постоянно, вечно, во всем искать лишь представлять натуру голую, низкую, хотя бы и красивую, эффектно облитую светом, кое-где роскошно полунаряженную, погрязшую вполне в вещественные формы, превыше и явственнее всего выражающую одну телесность... Обратить это в предпочитаемое всему удовольствие? Где тут прекрасное? Какой плод? Тронута ли душа? Возвышает ли это зрелище умы; расширяет ли полет мысли; внушает ли доблести; окрыляет ли дух; проясняет ли взгляд внутренний?.. Смешные вопросы! Всякая мысль тут очевидно отсутствует; в этих удовольствиях ее быть не может. Чем более они часты и привычны, тем более должны они развивать это направление вкуса; а чем более оно сделается общим, тем более внесется во все, проявится в оценке, в постижении всего, в понятиях о всем. Те, которые будут желать тешить в себе эту первенствующую наклонность, выше всего полюбят ее, побегут наслаждаться, хлопать, сыпать золото... Но что же станется с искусством? что станется с истинно-прекрасным, с благородным, с чистым? Что станется...?
И теперь уже искусство высокое разве не накинуло на себя печального покрова и не плачет перед промышленностью? Остановимся... предмет этот, если войти в дальнейшие развития, в ближайшие сходства, в самые родственные соприкосновения, - если перейти по всем звеньям этой неразрывной цепи, - предмет этот, говорим мы, неисчерпаем.
Благодаря провидение, телу дано время, душе - вечность. Когда слепая, неразумная плоть совершит свое дело, улучшит развитие поколений, переродит грубые, или огрубелые типы и породы, отслужит свою службу, исполнит свое назначение, - тогда мысль, любимая дочь души, царица чистая, бессмертная и вечная, опять подымет свой скипетр над обновленным миром, возрожденным ее силою, этим светом неисходным и не обманчивым!
ПРИМЕЧАНИЯ:
(1*) И теперь находится здесь такая труппа, г-жи Квирин-Мюллер. По справедливости нельзя не заметить, что эта группа чрезвычайным образом подкрепляет излагаемое нами мнение; в ней нет ни одного из достоинств и условий, требуемых подобными эксгебициями. Действующие лица ни в каком отношении не заслуживают почестей трико; постановка не верна; - не воспроизводит оригиналов, не обнаруживает знания искусства; аксессуары ниже всякой критики; - но посетителей много, следовательно, это нравится.
(2*) Узнаем из иностранных журналов, что в настоящее время в Париже, образце-городе, из которого образованность наша заимствует столь же много истинно хорошего, сколько совершенно негодного, (все дело в выборе и оценке), владычествуют разом две такие труппы, с возрастающим ежедневно успехом, (avec un succes qui grandit tous les jours) профессоров (?!!) Тюрнура и Келлера. Бесподобные выставки (magnifiques exhibitions) последней предпочитаются наиболее «по выбору представляющих себя публике мужчин и женщин, по скульптуральности их форм и энергической выраженности мускулатуры». Вот требования и жалобы тамошних просветителей и начертателей законов всесветного вкуса, (переводим с дипломатическою точностью): «Зачем же было принудить г. Келлера и его труппу натягивать на себя розовое трико, (в самом деле, зачем? непонятно?); - по мнению нашему, не более простой наготы благопристойное? Оно только лишает зрителя возможности видеть игру мускулов и эффект различных тонов живой кожи под освещением. Мы сомневаемся, чтоб нравственность обогатилась отнимаемым от чувства к изящному. Нечестивое щегольство форм (elegance profane; именно), морбидеца (тельная нежность) мясистых частей и сладострастная грация (!!!) положений превосходны! Артисты, светские люди, все, обратились теперь в цирк Елисейских Полей».
([Н.В. Кукольник?]. О современном направлении общего вкуса // Иллюстрация. 1847. № 12 (5 апреля). С. 177 – 180. Без подписи).
Подготовка текста и публикация М.А. Бирюковой.