«МАЛЬЧИКИ, ОБЕЩАЮЩИЕ СОБОЮ МНОГОЕ»
(ДВОРЯНЕ И ДЖЕНТЛЬМЕНЫ В XVIII ВЕКЕ)
ОГЛАВЛЕНИЕ
Порка для взрослых
Происхождение
В ученье у немцев
Джентльмен в общине
Бостонцы
Вирджинцы
Россия: в столице и в провинции
Дар Шувалова
Заключение
Сто лет – это много. За столетие мир сильно меняется, поэтому любой век можно с полным основанием назвать переломным.
В XVIII веке, пожалуй, сильнее всего изменились Россия и Северная Америка. Московское царство, платившее дань крымским татарам, превратилось в европеизированную (по крайней мере, внешне) Российскую империю, а североамериканские колонии Британии – в независимую республику Соединённых Штатов.
Какие люди шли в авангарде этих перемен? В каких условиях они росли и воспитывались? Что помогало и что мешало их развитию?
***
В социологии, чтобы выяснить общественное мнение о каком-то явлении, создают фокус-группы и подробно расспрашивают их участников. Вот и мы сформируем фокус-группу из выдающихся деятелей XVIII века. На интересующие нас вопросы они уже ответили – и своими сочинениями, и всей своей жизнью. Нам остаётся лишь найти и проанализировать эти ответы, сопроводив их своими комментариями.
Итак, представляем участников.
От России – Андрей Тимофеевич Болотов, Гавриил Романович Державин и Денис Иванович Фонвизин.
От Америки – Бенджамин Франклин, Джордж Вашингтон и Томас Джефферсон.
Все они, кроме Вашингтона, оставили автобиографии или мемуары, так что их мнение можно узнать «из первых уст». Пусть вас не смущает, что русские участники прославились преимущественно на ниве литературы, а американские – на политическом поприще. При внешней значимости это различие совершенно второстепенное. В Америке ход революции выдвинул наиболее просвещённых людей на политическую авансцену, поставил их во главе молодой республики. В России же, где политическая деятельность раз и навсегда монополизирована авторитарным государством, до появления Интернета единственным способом публично выразить свои мысли и чувства было литературное творчество.
Болотов, Державин и Фонвизин являлись дворянами, Франклин, Вашингтон и Джефферсон – джентльменами. В чём различие?
Дворянское звание в России жаловалось монархом, нуждалось в документальном подтверждении и юридически обеспечивало ряд льгот в разных областях жизни. В Великобритании, где родилось понятие «джентльмен», монарх даровал только титулы. Титулованное дворянство представляло собой верхушку широкого слоя джентльменов – людей, которым достаток позволял не заниматься физическим трудом. Если человек выглядел как джентльмен, вёл себя как джентльмен и разговаривал как джентльмен, его считали джентльменом. Но это звание отражалось лишь на круге его знакомств, не давая никаких формальных привилегий.
Большинство участников нашей фокус-группы – почти ровесники:
Джордж Вашингтон родился в феврале 1732 года,
Андрей Болотов – в октябре 1738-го,
Томас Джефферсон – в апреле 1743-го,
Гавриил Державин – в июле 1743-го,
Денис Фонвизин – в апреле 1745-го.
Лишь Бенджамин Франклин, хорошо знакомый россиянам по портрету на стодолларовой купюре, старше остальных на три-четыре десятилетия. Он родился 17 января 1706 года, и этот год мы сделаем точкой отсчёта в нашем повествовании, хотя в истории США он, кажется, ничем больше не примечателен. Ну, разве что исследователи быта считают, что именно с 1706 года американцы в свои альбомы с рецептами, молитвами и цитатами из классиков стали вклеивать газетные и журнальные вырезки.
А в России в 1706 году полыхало астраханское восстание; в марте полководец Шереметев подверг Астрахань бомбардировке, принудив мятежников сдаться. И ещё Россия вела войну со Швецией. Незадолго до того в устье Невы, на Заячьем острове, Пётр I заложил Петропавловскую крепость, вокруг которой возводилась новая столица – Санкт-Петербург; 28 августа 1706 года царь лично измерял уровень разлившейся Невы и сообщил Меншикову, что «воды у меня в хоромах было сверх пола 21 дюйм».
Просвещение в России делало первые шаги. Тремя годами раньше, «в лето от сотворения мира 7211, от рождества же по плоти Бога Слова 1703», был издан первый русский учебник – «Арифметика, сиречь наука числительная» Леонтия Магницкого. С 1701 года в Москве в Сухаревой башне действовал первый российский вуз – Школа математических и навигацких наук, готовившая флотских и артиллерийских офицеров. Абитуриенты из числа дворянских недорослей были сплошь неграмотны, и занятия в этом рабфаке XVIII века (точнее, дворфаке, учитывая социальное происхождение учащихся) приходилось начинать с обучения чтению, письму и арифметике. А 25 мая 1706 года Пётр I предписал в Москве «за Яузою рекою против Немецкой слободы в пристойном месте построить госпиталь», где бы «больных лечить и врачов учить было можно» (ныне Главный военный госпиталь им. Н. Н. Бурденко в Лефортове). В том же 1706 году на северной окраине тогдашней Москвы, за Сухаревой башней, Пётр учредил Аптекарский огород (Ботанический сад на Проспекте Мира) для выращивания лекарственных растений и обучения ботанике студентов-медиков. Царь самолично сажал в саду деревья и копал пруды.
ПОРКА ДЛЯ ВЗРОСЛЫХ
«Для декабристов и Пушкина требовалось 2-3 “непоротых” дворянских поколения», – написал в книге «Грань веков» историк и литературовед Натан Эйдельман. Болотов, Державин и Фонвизин как раз и представляют этих первых «непоротых».
В Московской Руси дворян пороли почём зря. Ведь дворяне, как и дворовые, – это люди, прислуживавшие при дворе. Но дворовый человек прислуживал при любом дворе, а дворянин – при княжеском или боярском. И расплачивались с ним получше – давали землю с крестьянами. Словом, разница примерно такая же, какая сегодня существует между уборщицей в муниципальном детском саду и уборщицей в «Газпроме».
С высоты царского трона даже боярин и князь мало чем отличались от холопов: их можно было прилюдно бить и таскать за бороду. «Благородство» и «честь» означали всего лишь ступень в «иерархии битых», но тем сильнее держалась за эти эфемерные понятия московская знать. Когда царь Алексей Михайлович, отец Петра I, запретил воеводе Григорию Ромодановскому употреблять старинное родовое прозвание «Стародубский», тот плакался в челобитной: «Прислана твоя, великого государя, грамота, написано, чтоб мне впредь Стародубским не писаться… Князишки мы Стародубские, а предки мои и отец мой и дядя писались Стародубские-Ромодановские. Умилосердись, не вели у меня старой моей честишки отнять». Само это уничижительное «князишки» и «честишка», вроде бы противоречащее гордому значению слов «князь» и «честь», как нельзя лучше характеризуют положение московской знати. И если потомки княжеских родов имели возможность хотя бы кичиться предками, то дворяне и этого удовольствия долго были лишены: некняжеские фамилии стали заносить в родословные книги лишь с 1687 года.
«Непоротые» дворяне появились как побочный продукт петровских реформ, и то далеко не сразу. Самого Петра I воспитание в подданных чувства собственного достоинства заботило меньше всего. Комментируя записки Желябужского, современника Петра, историк Е. В. Анисимов называет их «летописью непрерывной порки за самые разные преступления людей разных состояний и положения в обществе». Понятия о позорности телесных наказаний не существовало: битые, начиная с «полудержавного властелина» Алексашки Меншикова, нередко продолжали как ни в чём не бывало занимать высокие государственные должности.
Выведение дворянства за рамки «всероссийской порки» началось со смерти Петра I (28 января 1725 г.) и завершилось «Жалованной грамотой дворянству» Екатерины II (21 апреля 1785 г.). Ближайшие преемники и преемницы Петра не злоупотребляли телесными наказаниями не столько по доброте душевной или по причине воспитания, хотя бы отчасти европейского, сколько по отсутствию в них энергии великого предшественника. Конечно, даже при добродушной Елизавете Петровне по вырывании языков били кнутом генерал-лейтенанта, действительного камергера Степана Васильевича Лопухина, его жену и сына, а заодно подругу жены, графиню Анну Гавриловну Бестужеву-Рюмину. Но такие случаи были исключением, и именно так воспринимались обществом.
На Западе «физические наказания» для джентльменов не практиковались никогда. В средневековой Европе какой-нибудь граф или барон мог захватить рыцаря, заточить его в кандалы, мучить, бить и пытать. Но и в те времена подобные действия считались вопиющим беззаконием, и рыцарь (если выживал) мог пожаловаться на обидчика вышестоящему сеньору, в том числе королю. А главное, европейская знать с римских времён усвоила истину, совершенно недоступную сознанию неевропейцев: управлять свободными людьми намного почётнее, чем рабами.
ПРОИСХОЖДЕНИЕ
В семьях джентльменов титулы и состояния переходили к старшим сыновьям. Младшие становились офицерами, дипломатами, священниками, адвокатами либо даже торговцами. Крупная оптовая торговля считалась не слишком почётным, но допустимым занятием для джентльмена, а вот слово «лавочник» звучало оскорблением.
Отец Бенджамина Франклина Джозайя в Британии владел красильной мастерской. Перебравшись в поисках религиозной свободы в Бостон, центр колонии Массачусетс, он занялся мыловарением и изготовлением сальных свечей – профессия почтенная, но не слишком почётная. Да и настоящего образования Джозайа не получил, хотя хорошо рисовал и играл на нескольких музыкальных инструментах. Его сын Бенджамин главным достоинством отца считал «умение глубоко разбираться в сущности всякого сложного вопроса и здраво судить о нём».
Семьи Вашингтонов и Джефферсонов жили южнее, в Вирджинии. Из 600 тысяч человек, населявших ещё не «соединённые» Штаты, на долю Вирджинии приходилось более 20 %. Хозяйство колонии держалось на табачных плантациях, которые владельцы обрабатывали с помощью чернокожих рабов и белых арендаторов. Океанские суда с приливной волной поднимались по течению рек, выгружали британские товары, среди которых почти всегда были книги, журналы и газеты, и забирали тюки с табаком.
Из Вашингтонов первым в Вирджинию перебрался Джон – прадед Джорджа, плававший помощником капитана на торговом корабле. Джон Вашингтон был сторонником казнённого английского короля Карла I. Не ужившись в кромвелевской Англии, он около 1656 года женился на вирджинской девушке, получил за ней 700 акров земли и зажил плантатором. И сам Джон, и позже его старший сын Лоуренс заседали в Палате граждан, формируемой при губернаторе колонии из наиболее видных плантаторов; при этом Джон был полковником вирджинской милиции, а Лоуренс – капитаном. Среди Вашингтонов только Лоуренс получил систематическое образование: он учился в Англии на юриста. После его смерти его сын Огастин, отец первого американского президента, унаследовал плантацию. Огастин избирался мировым судьёй и шерифом графства, а также выполнял обязанности землемера – занятие чрезвычайно важное в колониях, постоянно расширяющихся в западном направлении.
Когда прибыли в Вирджинию Джефферсоны, достоверно не известно. Дед Томаса Джефферсона был зажиточным фермером, капитаном милиции, позже судьёй, а отец, Питер Джефферсон, входил уже в число крупнейших землевладельцев вирджинского графства Албемарл. Джейн, жена Питера, принадлежала к семейству Рэндольфов – одному из самых знатных в Вирджинии. Такой же самоучка, как и отцы Франклина и Вашингтона, Питер Джефферсон был членом Палаты граждан и полковником местного ополчения.
Родители Болотова, Державина и Фонвизина тоже были самоучками. Но, пожалуй, на этом их сходство с американцами заканчивается.
Предки Франклина, Вашингтона и Джефферсона имели частные источники дохода. Их отношения с государством сводились к уплате налогов. А тот факт, что они, будучи налогоплательщиками, не имели возможности контролировать расход собираемых с них денег, стал впоследствии главной причиной Американской революции.
Для русского дворянина служба государству была обязательна; без неё невозможно было ни сделать карьеру, ни разбогатеть. Андрей Болотов вспоминал, что во времена его отрочество и юности, то есть в 1750-х – 1760-х годах, в соседних поместьях жили одни старички да женщины: все дееспособные мужчины находились вдали от своих домов на государевой службе, преимущественно военной. Государственный аппарат Российской империи выстраивался медленно, поэтому все дыры затыкали военными. Отец Андрея Болотова Тимофей Петрович, находясь с малолетства в пехоте и лейб-гвардии, не только воевал с турками и со шведами, но также ездил на Урал объявлять тамошнему населению о заключении мира и проводил перепись населения в Новгородской губернии во время 2-й общероссийской ревизия податных сословий (1745-1746 гг.). Дослужился Болотов-старший до командира пехотного полка, но как и у кого он учился, мы не знаем. «По-русски писал он свободно, скоро и мелко, – вспоминал Андрей, – говорил весьма хорошо по-немецки, которому языку обучен он был ещё в малолетстве, знал арифметику и географию, и мог переводить с немецкого языка довольно изрядно». Мавра Степановна, супруга Тимофея Петровича, жила дома, в сельце Дворянинове Алексинского уезда Тульской губернии, но часто навещала мужа. Результатом этих свиданий становились дети, обычно умиравшие во младенчестве. Лишь Андрею, зачатому в начале 1738 года в украинском Нежине после турецкого похода, суждено было не только выжить, но и дожить до 95 лет.
Роман Николаевич Державин, отец знаменитого поэта, тоже всю жизнь служил в армии, тоже командовал полком, да и образованием вряд ли сильно отличался от старшего Болотова. Несколько больше нам известно об отце Дениса Фонвизина. Род Фонвизиных происходил от ливонского рыцаря фон Виссина, принятого при Иване Грозном на русскую службу. Иван Андреевич, отец драматурга, первым стал писать свою фамилию на русский лад. Как сообщает в автобиографии его сын Денис, «не имея случая, по тогдашнему образу воспитания, просветить себя учением», Андрей Иванович не знал никаких иностранных языков, но много читал переводы из древней истории. Особенно любил он Цицерона, которого только начинали переводить на русский язык. Иван Андреевич участвовал в Северной войне, позже служил в Ревизион-коллегии, контролировавшей расходование бюджетных средств. По воспоминаниям Дениса Ивановича, отец его был крайне правдив: он даже краснел, когда в его присутствии кто-то начинал врать. «Быв в таких местах, где люди наживаются», Иван Андреевич никогда никаких подарков не принимал. «Государь мой! – говаривал он приносителю, – сахарная голова не есть резон для обвинения вашего соперника; извольте её отнести назад, а принесите законное доказательство вашего права». При такой повышенной, по российским меркам, честности Фонвизин-старший дослужился до статского советника, – чин немалый, соответствовавший должности вице-губернатора, а в армейской службе – званию бригадира (повыше полковника, но пониже генерал-майора).
В УЧЕНЬЕ У НЕМЦЕВ
Андрей Тимофеевич Болотов родился в октябре 1738 года – на шесть с половиной лет позже Вашингтона и на четыре с половиной года раньше Джефферсона. Со смерти Петра I прошло всего 13 лет. Никто не отменял петровского указа – без документа об окончании обучения дворянских недорослей «жениться не допускать и венечных памятей (свидетельств о браке) не давать». В Петербурге при Академии наук на Троицком подворье, на углу 5-й линии Васильевского острова и набережной Большой Невы, существовал университет, где выписанные из-за границы академики читали лекции по математике, физике и гуманитарным наукам. Там же находилась гимназия – первое в России среднее учебное заведение европейского типа, готовившее к поступлению в университет. Но число обучающихся в этих заведениях не превышало нескольких десятков, да и среди них солидную долю составляли дети проживавших в России иностранцев. Лекции читались нерегулярно, с 1732-го по 1738 год занятия вообще не проводились. Рядовому провинциальному дворянину втиснуться в эту зачаточную образовательную систему было крайне сложно.
Архангелогородский пехотный полк, которым командовал Болотов-старший, стоял в прибалтийских землях. Семья полковника теперь обычно находилась при нём, лишь изредка возвращаясь в Дворяниново. В памяти Андрюши отложилась полковая жизнь – биение з;ри на множестве барабанов, полковой оркестр под окнами, отец в окружении офицеров…
Андрей Болотов писал воспоминания в конце XVIII века, когда в воспитатели дворянским детям обычно брали французов и немцев. Но в 1740-х гг. более-менее образованных иностранцев в России было мало, да и полковничье жалованье, даже вкупе с доходами от небольшого именья, не позволяло нанять учителя. Шести лет от роду Андрей начал ходить к одному «старику малороссиянину», учившему детей на дому. Результатом этих занятий стали заученный наизусть отрывок из Евангелия на старославянском языке и умение читать книжки духовного содержания, которые дарил полковничьему сыну местный архиерей.
Обратим внимание на такой факт. И русские, и американцы были людьми верующими. Но в Америке церковные общины основывали школы и колледжи, а священники-джентльмены обучали детей джентльменов латыни и греческому. Русские же попы были чаще всего малограмотны и не сильно отличались от мужиков; поэтому книжки, подаренные архиереем Андрюше Болотову, оказались едва ли не единственным вкладом священнослужителей в воспитание трёх русских знаменитостей.
Прибалтийские земли доставили Болотову-младшему много ярких впечатлений. Он повидал Ригу, посетил с отцом замок генерал-губернатора Лифляндии, ирландца на русской службе генерал-фельдмаршала графа Петра Петровича Ласси. Довелось ему побывать и в Петербурге, повидать тамошние «прекрасные дома, раскрашенные повсюду заборы и решётки» и даже императорский дворец с зеркальными стенами.
В полку служило много бедных немецких дворян. Самым грамотным среди них был унтер-офицер из Любека Яков Миллер, но и он, по воспоминаниям Андрея, «никаким наукам не умел, кроме одной арифметики, которую знал твёрдо, да и умел также читать и писать очень хорошо по-немецки». Миллера приставили учителем к Андрею. Объяснять он не умел, лишь «бранился и ярился несколько часов сряду», избивая питомца по малейшему поводу и без повода: «Ни слезы, ни умаливания, ни целования рук и ног его, ни повторяемые клятвы не могли смягчить сего чудовища». Арифметике Андрей выучился, но в части немецкого языка учитель только изводил его вокабулами – списками слов для затверживания наизусть. «До глаголов же и до прочих частей нам с ним и дела не было», – иронизировал Андрей Тимофеевич.
Обнаружив, что сын помнит несколько тысяч немецких слов, но совершенно не умеет говорить по-немецки, Тимофей Петрович понял, что учёба зашла в тупик. Тогда он устроил Андрея у знакомого курляндского дворянина Нетельгорста, державшего для своих сыновей настоящего учителя, «а не такого, – замечает Андрей Тимофеевич, – француза ветра, какие бывают у нас». Сыновья были в том возрасте, «каких ныне у нас более уже никто не учит. Но у курляндцев такого глупого обыкновения не было, чтоб оставлять детей полуобученными, но они и тогда уже продолжали учиться, хотя б большого время было и женить».
Учителю-саксонцу по фамилии Чаах, выпускнику Лейпцигского университета, понравился тихий и любознательный русский мальчик. Андрей «не только не терпел от него таких пыток, как от прежнего, но и лёгкого сечения». За полгода он узнал немецкий язык лучше, чем за всё прежнее время. Однако дело не сводилось к успехам в учёбе. Болотов не жалеет красок для описания душевного переворота, который произвела в нём жизнь в культурной немецкой семье: «Вся моя натура и всё поведение совсем переменилось, и в меня впечатлелось столько начатков к хорошему, что плоды проистекли из того на всю жизнь мою… Всему хорошему, что есть во мне, начало положилось тут, и из прежнего пререзвого баловня я сделался постоянным мальчиком, обещающим собою многое».
Гавриил Державин, родившийся пятью годами позже Болотова в родовом имении под Казанью, происхождением и обстоятельствами детства схож с Болотовым; вот только в немецких землях ему бывать не привелось. Читать его научил, вероятно, отец ещё в четырёхлетнем возрасте. По седьмому году в числе других дворянских недорослей он был представлен оренбургскому губернатору, и тогда же отдан в учение немцу Иосифу Розе, сосланному за какую-то вину в каторжную работу. У этого каторжника, аналога болотовского Миллера, учились сыновья и дочери «лучших благородных людей, в Оренбурге при должностях находящихся». Наказания, которым Розе подвергал детей, Державин называет не только «самыми мучительными, но даже и неблагопристойными штрафами, о коих рассказывать здесь было бы отвратительно».
Заметим, что детская порка, в отличие от «взрослой», существовала и на Западе. В Великобритании телесные наказания запретили лишь в 1987 году (!), и то только в государственных школах, а в частных школах Северной Ирландии они сохранялись до 2003 год. В XVIII веке детей пороли всюду, но интенсивность порки в России и на Западе была разной: таких избиений, каким подвергались Болотов и Державин, никому из наших американцев испытать не пришлось.
«Педагог» Розе имел прекрасный почерк, но, как и Миллер, не знал грамматики, а потому заставлял детей твердить наизусть пресловутые вокабулы. Однако, в отличие от Миллера, языку он всё же выучил: через несколько лет Гавриил Державин умел по-немецки читать, писать и говорить.
При Державине-старшем служил геодезист, от которого Гаврюша, по его словам, «получил охоту к инженерству». Ещё его тянуло рисовать, но учить его было некому, хороших рисунков или картин он не видел, поэтому копировал богатырей, «каковые деревянной печати в Москве на Спасском мосту продаются, раскрашивая их чернилами, простою и жжёною охрою».
Детство Дениса Фонвизина, родившегося в апреле 1745 г. (спустя семь лет после Андрея Болотова и два года – после Гавриила Державина), было самым благополучным; он рос в окружении умных, любящих и доброжелательных людей. Как и Державина, в четыре года отец выучил его читать. По церковным праздникам мальчик участвовал во всенощных в домашней церкви, читая вслух богослужебные книги, а отец объяснял ему непонятные места. В раннем знакомстве со старославянским языком, «без чего российского языка и знать невозможно», Денис Иванович справедливо видел истоки своего литературного мастерства.
ДЖЕНТЛЬМЕН В ОБЩИНЕ
Итак, русские дворяне учились письму и арифметике у полуграмотных немцев. А вот юные обитатели североамериканских колоний даже в начале XVIII века не испытывали недостатка ни в учителях, ни в учебных заведениях.
Россия географически принадлежит к Европе, а североамериканские Штаты отделены от Старого Света океаном. Но культурно-исторические связи важнее географии. Исторически же Штаты являлись окраиной европейской цивилизации, конкретно – её британской разновидности (хотя Великобритания как единое королевство возникла лишь в 1707 году – год спустя после рождения Б. Франклина). 85 % населения тогдашних Штатов составляли выходцы с Британских островов. Между метрополией и Северной Америкой постоянно циркулировал людской поток: англичане, шотландцы, валлийцы и ирландцы перебирались в колонии – на время или навсегда, а колонисты ездили в Британию на учёбу или по семейным обстоятельствам. Образовательная система американских колоний выстраивалась по британскому образцу; а ведь в Британии первый университет появился задолго до того, как Русь попала под татарское иго.
Джентльмен, помимо «правильного» занятия и некоторого достатка, должен был обладать определённым уровнем культуры. Юных джентльменов обычно учил дома приходский священник, а в более богатых семьях – частный капеллан. Но чаще всего джентльмен получал начальное образование в общине.
Понятие «община», в современной России лишённое смысла, для англосаксонского мира – одно из ключевых. Общину образуют жители определённой местности, совместно решающие общие проблемы. Любители английского кино наверняка обращали внимание на тамошние собрания по разным поводам, – например, чтобы обсудить проведение традиционного ежегодного праздника, защитить от вырубки старинный сад или отстоять право ходить через поле, недавно оказавшееся в частном владении. Но чтобы правильно оценить увиденное, надо помнить, что такие собрания проходят в британских общинах повсеместно на протяжении полутора тысяч лет.
Общины в Британии именуются муниципалитетами, а финансируемые ими школы – муниципальными. В муниципальных школах отпрыски сквайров (землевладельцев-джентльменов) изучали английскую грамматику, сидя рядом с детьми лавочников и йоменов (зажиточных землевладельцев-крестьян). В XVIII веке такие школы находились в забросе. Расходы на них урезались, назначенные муниципалитетом заведующие ими пренебрегали, а в некоторых случаях просто закрывали школу и жили на отпускаемые ей средства. Но наряду с муниципальными существовали частные школы, многие из которых за умеренную плату давали неплохое образование.
Старинные университеты, – Оксфордский и основанный столетием позже Кембриджский, – изначально контролировались церковью и мало отличались от монастырей: профессора не имели права жениться, многие из них носили духовный сан и преподаванием занимались в ожидании доходной церковной должности. В XVIII столетии эти университеты тяготели к партии тори. Обучение велось на латыни, стоило дорого и было невысокого качества. Знаменитый историк Эдуард Гиббон так описывал нравы профессуры оксфордского колледжа св. Магдалины образца 1752 года: «Они не обременяли себя размышлениями, чтением или письмом. Их разговоры ограничивались кругом дел колледжа, политикой тори, личными историями и частными скандалами; живая невоздержанность юности не оправдывала их скучные и тайные попойки».
Зато более новые шотландские университеты в Глазго и Эдинбурге в эпоху промышленной революции сделались центрами не только шотландского, но и европейского просвещения. Хорошую научно-техническую подготовку давали и так называемые диссидентские академии (диссидентами, или диссентерами, называли протестантские течения, противостоящие официальной англиканской церкви).
К обучению в университетах готовили грамматические школы, где преподавался почти исключительно латинский язык. В школах попроще наряду с латынью изучали живые языки и естественные науки. Женское образование было поставлено хуже, но значительная часть литературы, включая знаменитые журналы «Спектейтор» («Наблюдатель») и «Татлер» («Болтун»), предназначалась и для мужчин, и для женщин. В одной английской пьесе конца XVII века героиня говорит приятелю: «Я могу ни в чём не отставать от отца, кроме выпивки и стрельбы влёт».
Итак, в Британии джентльмену не приходилось долго искать достойных учителей. О том, как обстояло дело в Америке и в России, мы расскажем дальше.
БОСТОНЦЫ
К середине XVIII века русскому дворянину получить образование было намного сложнее, чем американскому или тем более британскому джентльмену. Во второй половине века эта разница начала сглаживаться. В обеих странах расширялась сеть образовательных учреждений; только в России главная роль в этом процессе принадлежала центральному правительству, а в Америке – властям штатов и местным общинам.
Бенджамин Франклин в одной из ранних статей нарисовал довольно удручающую картину американского образования. Вход в храм Науки, по его мнению, охраняет Бедность, не пропускающая тех, за кого не ходатайствует Богатство. В самом храме на престоле восседает Учёность, но большинство её служителей «довольствуются тем, что сидят возле ног Учёности с Мадам Бездельем и её прислужницей Невежеством».
Тем не менее именно североамериканские джентльмены раньше британских осознали, какую угрозу общественной стабильности несёт неграмотная беднота. В Новой Англии (северо-восточные штаты – Коннектикут, Мэн, Массачусетс, Нью-Хэмпшир, Род-Айленд и Вермонт) начальную школу было обязано содержать каждое поселение. В Нью-Джерси и Пенсильвании к XVIII веку возникли заведения типа техникумов, где день делился поровну между учёбой и работой в мастерских, а учебные программы включали счетоводство, ведение деловой документации и т. п. Женских школ было мало; юные леди обычно обучались дома или у знакомых, в компании братьев и сверстниц. Тем не менее к 1750 году в Новой Англии читать и писать могли 90 % женщин и практически все мужчины.
Начало классическому среднему образованию в Северной Америке было положено в 1635 году, когда протестантская община Бостона учредила грамматическую (то бишь латинскую) школу. В следующем году законодательная ассамблея колонии Массачусетского залива выделила 400 ф. ст. «на создание школы или колледжа». Заведение назвали в честь священника Джона Гарварда, завещавшего ему половину своего имущества и богатую библиотеку. С 1642 года Гарвардский колледж самовольно начал присуждались учёные степени, а позже обрёл статус университета. Но прошло ещё шесть десятилетий, прежде чем в Новой Англии появился второй колледж – Йельский, устроенный протестантами-конгрегационалистами в 200 км к юго-западу от Бостона.
Родители Бенджамина Франклина были протестантами. В отличие от католиков, Библия у протестантов не на латыни, а на родном языке, и они очень старательно её изучают; поэтому грамотность в протестантских семьях была практически стопроцентная. «Я не помню времени, когда я не умел читать», – писал Бенджамин в автобиографии. Бостонскую грамматическую (латинскую) школу он посещал меньше года; потом отец перевёл его в частную школу Браунелли, где детей «самыми мягкими и стимулирующими методами» обучали английскому письму и арифметике. В десять лет образование Бена закончилось: решено было, что он станет помощником отца. Мальчик вырезал фитили, заливал формы, укладывал готовые свечи в ящики, а свободное время посвящал чтению. Небольшая отцовская библиотека состояла из богословских сочинений, остальное приходилось покупать. Публичных библиотек в колониях не было. Книги привозились из Европы и стоили очень дорого, и Бену часто приходилось продавать прочитанные, чтобы купить новые. Так он прочёл «Жизнеописания» Плутарха, «Путь паломника» и другие сочинения знаменитого баптистского проповедника Джона Баньяна, «Анатомию меланхолии» священника Роберта Бёртона, «Опыт о проектах» Даниэля Дефо, где автор «Робинзона» размышлял на самые разные темы, в том числе о преследованиях диссидентов, о применении «позорного столба», об использовании медных монет достоинством в полпенса и о тенденции в английском языке укорачивать слова, отбрасывая гласные.
Единственной американской газетой были «Бостонские новостные письма», которые издавал бывший почтмейстер Джон Кэмпбелл. Такое положение сохранялось до 1719 года, когда вернувшийся из Англии Джеймс Франклин, старший единокровный брат Бенджамина, начал издавать «Бостонскую газету», а через два года – «Вести Новой Англии». Бенджамин нанялся к брату учеником, подписав контракт по всей форме, а в свободное время запоем читал книги по арифметике, геометрии, риторике, логике. Один из клиентов Джеймса, Мэтью Адамс, пригласил Бенджамина в свою богатую библиотеку. С Джоном Коллинзом, одноклассником по грамматической школе, молодой Франклин обсуждал жгучие вопросы современности – например, достаточно ли умны женщины, чтобы давать им образование.
Джеймс держал брата в чёрном теле, даже бил его; к тому же он завидовал рано проявившимся литературным способностям Бенджамина. В 1723 году 17-летний Бенджамин, разругавшись с Джеймсом, с одним долларом в кармане уехал (можно сказать, сбежал) в Филадельфию, столицу Пенсильвании. Там он устроился в типографию Кеймера, причём не только печатал тираж, но сам чинил станок и отливал шрифты, работая по 11 часов в сутки. Оттуда он отправился в Лондон, где тоже работал в типографии, а спустя два года вернулся в Филадельфию уже в качестве помощника богатого купца Денхема. В 1728 году по инициативе Бенджамина Франклина в Филадельфии возникло философское просветительское общество «Клуб кожаных фартуков», членом которого мог стать любой желающий, – от подмастерья до государственного деятеля. На заседаниях общества обсуждались важнейшие проблемы морали, политики, экономики, образования.
ВИРДЖИНЦЫ
Вашингтон и Джефферсон жили в южной колонии Вирджинии. Её первой столицей был Джеймстаун, чьи жители, по словам Уильяма Бирда (1674-1744), «как истинные англичане, выстроили церковь, цена которой вряд ли более 50 фунтов, и таверну стоимостью 500 фунтов». Позже столицу перенесли в Уильямсбург. При населении в полторы тысячи человек здесь имелись церковь, театр, дворец губернатора и Капитолий, где заседал высший законодательный орган колонии. В 1693 году в Уильямсбурге был учреждён англиканский колледж, названный в честь короля Уильяма (Вильгельма III) и королевы Мэри (Марии). Но зажиточные вирджинцы большую часть времени проводили не в этой «блестящей» столице или менее крупных городских центрах, а у себя на плантациях. Вирджиния была сельским раем для джентльменов: хороший климат, своя еда, – и чуть ли не все между собой родня, близкая или дальняя. Упомянутый выше Уильям Бирд, один из самых культурных вирджинцев, получивший образование в лучших учебных заведениях Англии и Голландии, писал британскому приятелю: «Семейство моё весьма велико, а двери дома открыты для всех и каждого, – и при этом нет необходимости платить по счетам; полукрона (2,,5 шиллинга) может месяцами лежать в кармане моего камзола, прежде чем я извлеку её за какой-либо надобностью. Я подобен библейскому патриарху: у меня свой крупный и мелкий скот, свои рабы и рабыни, мои слуги торгуют друг с другом в пределах моего имения; таким вот образом я живу, ни от кого не завися, лишь Провидение властно надо мной… Правление наше так счастливо устроено, что губернатору нужно сначала перехитрить нас, и только потом он может угнетать нас. И даже если нему удастся выжать из нас деньги, он должен ещё заслужить их».
Жизнь вирджинского сквайра протекала в седле. «Мои дорогие соотечественники так любят езду верхом, – иронизировал Бирд, – что часто пройдут две мили, чтобы поймать лошадь и проехать милю». Своё собственное времяпрепровождение он описал в дневнике: «Встал около шести, читал на древнееврейском и греческом. Молился и пил чай. Танцевал. Погода ясная и холодная, ветер северо-западный. Мои люди перевозили гравий. Погашал счета (ага, достопочтенный сэр, значит, вам всё-таки нужны были полукроны, а возможно, даже фунты стерлингов? – А. А.) и просматривал документы до обеда, за которым съел пирог с олениной. После обеда играли в бильярд, а затем немного прогулялись. Вечером пришёл шлюп за гончарным кругом. Молился».
Прочие вирджинские джентльмены молились не менее усердно, а вот читать по-древнееврейски и по-гречески мало кто умел. Большинство делили время между выпивкой, охотой и тому подобными нехитрыми занятиями. «Что за мудрость можно извлечь из скачек или петушиных боёв? – вопрошал анонимный обличитель вирджинского образа жизни. – Какие знания – из зимних вечеров за картами или долгих летних разговоров о скоте, лошадях и свиньях? Смените предмет беседы, и вы легко убедите сквайра в том, что дождь вызывается мочеиспусканием Юпитера через сито, что радуга – смычок, звёзды – музыкальные ноты, а метеоры – не что иное, как сморкание лунного человека…»
Джордж Вашингтон, родившийся 22 февраля 1732 года, был старшим сыном Огастина Вашингтона от второго брака. Ему было 11 лет, когда его отец умер. Растил Джорджа единокровный брат Лоуренс. Большое влияние на его воспитание оказал также сосед по плантации лорд Ферфакс, сделавший из своего подопечного образцового джентльмена. Молодой Вашингтон пошёл по стопам отца и сделался землемером, а после смерти Лоуренса (1752) унаследовал его поместье Маунт-Вернон на реке Потомак.
В своём стремлении на запад вирджинцы столкнулись с французами. Война велась без энтузиазма. «Ополчение – единственная постоянная военная сила в Вирджинии, и она наслаждается всеми благами мира», – иронизировал Бирд. Тем не менее происходили сражения, были убитые и раненые. Молодой полковник Джордж Вашингтон храбро воевал, но его отряд был осаждён в форте Нессесити превосходящими силами противника. Оставшись без провизии и боеприпасов, Вашингтон сдался в плен. Вскоре французы его отпустили, и он в возрасте 26 лет подал в отставку, чтобы тут же жениться на богатой вдове и зажить плантатором.
Юность Томаса Джефферсона, не в пример Франклину и Вашингтону, протекала без особых трудностей: ему не пришлось ни сражаться, ни работать в поте лица ради куска хлеба. Единственный из нашей американской тройки, Джефферсон получил правильное образование. Пяти лет его отдали в английскую школу, а в девять лет перевели в грамматическую, где под руководством шотландского священника Уильяма Дугласа он начал изучать латинский, древнегреческий и французский языки. В 1757 году умер его отец, и четырнадцатилетний Томас унаследовал около 5000 акров земли с рабами; но жил он в доме священника Джеймса Мори, у которого учился математике, истории и литературе. Завершив таким образом классическое среднее образование, Томас поступил в Колледж Уильяма и Мэри. Здесь его взял под своё крыло Уильям Смолл, профессор математики из Шотландии, преподававший философию, этику, риторику и литературу. Это был общительный и корректный джентльмен с критическим складом острого ума и либеральными взглядами. Смолл познакомил Джефферсона с трудами Ньютона, Локка и Френсиса Бэкона, которых тот впоследствии называл «тремя величайшими людьми, когда-либо существовавшими в истории». Занимаясь по 15 часов в сутки, Томас выучился свободно говорить по-французски и играть на скрипке, полюбил Тацита и Гомера, а изучение древнегреческого языка так его захватило, что он всюду носил с собой греческую грамматику. Смолл ввёл Джефферсона в круг губернатора Вирджинии Френсиса Фокье – джентльмена весьма учёного и тоже придерживавшегося либеральных взглядов. В 1762 году Джефферсон закончил колледж Уильяма и Мэри с наивысшими оценками, затем ещё пять лет изучал право под руководством знаменитого юриста Джорджа Уитта, а по окончании учёбы занялся адвокатской практикой. Позже он женился на 23-летней вдове и, продолжая занятия адвокатурой, был избран от графства Албемарл в Палату граждан Вирджинии.
РОССИЯ: В СТОЛИЦЕ И В ПРОВИНЦИИ
Джефферсону ранняя смерть отца не помешала завершить образование. У Болотова и Державина обстоятельства складывались менее благоприятно.
Тимофей Петрович Болотов, отправляясь весной 1749 года с полком в Финляндию, оставил сына в Петербурге в частном пансионе. Содержатель пансиона, добрый старик-француз по фамилии Ферре, преподавал в Сухопутном шляхетном кадетском корпусе, созданном по указу императрицы Анны Иоанновны в 1732 году для обучения шляхетских детей «арифметике, геометрии, фортификации, артиллерии, шпажному действу, на лошадях ездить и прочим к воинскому искусству потребным наукам». Частным образом у Ферре обучались полтора десятка учеников, среди них была даже девушка – дочь вдовы-майорши. В пансионе Андрей более-менее научился разговаривать по-французски. Из географии приходящий немец объяснял детям карту Европы, и то недолго, а истории вообще не учили.
Прожив у Ферре до конца лета, Андрей вернулся в отцовский полк, стоявший под Выборгом. Но Тимофей Болотов сразу после приезда сына скончался. Г-н Травин, муж Андреевой сестры, служивший в том же полку, через влиятельных знакомых выхлопотал шурину отпуск до 16 лет «для окончания наук». Некоторое время Андрей жил в Петербурге у дяди, ротмистра конной гвардии, а учиться ходил в дом знакомого генерала. Тамошний учитель-француз Лапис был человек довольно начитанный, но ни по-русски, ни по-немецки не знал ни слова. Учение сводилось к затверживанию статей из словаря Французской Академии, однако ученики, общаясь по-французски, язык всё-таки усваивали. Сыновей генерала учили ещё фортификации и геометрии; Андрей слушал эти уроки и вечером записывал то, что запомнил.
«Всё, что хорошею жизнью ныне называется, тогда только что заводилось, – вспоминал в конце XVIII века Болотов, – равно как входил в народ и тонкий вкус во всём». Балы, литературные игры, музицирование, карты, – словом, все бытовые новшества, которые Пётр I из-под палки навязал знати, теперь в самом деле начали проникать в «народ», то есть в среду небогатого столичного дворянства (о «подлых», о «черни» речи не было). Среди молодёжи завелась мода на «нежную любовь»; барышни и кавалеры переписывали друг у друга самые первые в России «нежные и любовные и в порядочных стихах сочинённые песенки». Андрей танцевал да радовался жизни. Но в июне 1753 года пришло известие, что мать его умерла, и он выехал в Дворяниново. Французский язык он тогда ещё не выучил, немецкий почти забыл, а геометрию только начал узнавать.
Всем нашим персонажам, – и русским, и американцам, – на жизненном пути встретилось немало трудностей. Однако сопротивление среды, с которым сталкивались русские таланты, было гораздо более сильным. В Америке б;льшую часть населения составляли люди полуобразованные, но всё-таки усвоившие начатки культуры (подобные тем, кого Солженицын заклеймил «образованщиной»). В России же образованный человек, попав в провинцию, как будто переносился на сто-двести, а то и на пятьсот лет назад.
В Дворянинове бывалого паренька поразила неустроенность помещичьей жизни. О живописности расположения, красоте пейзажа никто не думал. Лучшие места в усадьбе занимали огороды, сараи, конюшни и скотные дворы; господский дом стоял на задворках. Никаких «соф, канапе, кресел, комодов, ломберных и других разноманерных столиков», обычных для конца XVIII века, ещё в помине не было. В болотовском доме в главной комнате в переднем углу стоял длинный стол, в другом углу – кровать, в третьем – печь и широкая скамья. В четвёртом на лавках возвышался шкафчик, «трёх денег не стоивший» и настолько почерневший, что невозможно было установить, в какой цвет его когда-то красили. Соседняя комната совмещала девичью, лакейскую и детскую; перед приездом Андрея её перегородили досками и закуток отвели ему под спальню. С другой стороны сеней имелись две холодных кладовых – одна со съестными припасами, другая с сундуками.
Дворянского «общества» не существовало: все мужчины находились на военной службе, по деревням жили одни старики, старушки да жёны военнослужащих с детьми. В те времена одну деревню часто делили несколько помещиков. Вот и в Дворянинове, помимо болотовского, было ещё два господских дома, из которых один принадлежал Андрееву дяде. Питался этот помещик незамысловато: на первое ему подавали кусок ржавой ветчины с окрошкой, на второе – простые щи, капустные или зелёные, без соли (её дядя не доверял слугам, солил сам на столе), на третье – горшок с гречневой или пшённой кашей, приправленный опять же на столе топлёным маслом, «ибо сливочного и солёного тогда и в завете не важивалось».
Окрестные старички-помещики в нелепых долгополых кафтанах с огромными обшлагами показались Андрею чуть ли не шутами. Позже, однако, он убедился, что старички были «не без разума», а причиной их вида являются бедность и полная изоляция от большого переменчивого мира. Пятнадцатилетний мальчик, повидавший Курляндию и Петербург, «во многих вещах был всех их знающее и умнее».
В гостях у родственницы Андрей познакомился с пожилым книгочеем неясного происхождения, имевшим понятие о немецком языке и некоторых других науках. Андрей пригласил его пожить у себя. Но оказалось, что немецкий язык тот почти забыл, а хорошо помнил только арифметику. К тому же старик сильно попивал, и когда ему не давали вина, он начинал бушевать и кричал «слово и дело». В царствование Елизаветы это старинное страшное выражение, означавшее обвинение в государственной измене с неизбежным арестом и пытками, было ещё в ходу, и Андрей всерьёз пугался.
В 1754 году, когда Джордж Вашингтон командовал ополчением в одном из округов Вирджинии, а Томас Джефферсон ещё учился в школе Уильяма Дугласа, 16-летний Андрей Болотов стал готовиться к возвращению в полк. А у Гаврюши Державина в 1754 году отец заболел чахоткой и был уволен из армии с чином полковника. Отправляясь в Москву оформлять отставку, он взял с собой обоих сыновей, чтобы отдать их в кадетский корпус или в артиллерию. Оказалось, однако, что для этого надо ехать в Петербург. Денег на такую поездку не хватало, и Роман Николаевич вернулся в деревню, отложив устройство мальчиков на следующий год. Но в ноябре он скончался, и жена его Фёкла Андреевна осталась с двумя сыновьями и годовалой дочерью «в крайнем сиротстве и бедности».
Державины перебрались в Казань. Мелкие, разбросанные в разных губерниях имения дохода не приносили, даже 15 рублей долга, оставшегося после отца, заплатить было нечем. Соседи-помещики обижали вдову, захватывали её земли. С ними приходилось судиться, на это требовались деньги и связи, которых не было. Вот и мыкалась она с малыми детьми по канцеляриям, простаивая у дверей приёмных по нескольку часов, а чиновники проходили мимо, не желая слушать. Эти унижения оставили в душе Гавриила Романовича глубокий след на всю жизнь.
Сыновей Фёкла Андреевна отдала в учение сперва «гарнизонному школьнику» Лебедеву, а после «артиллерии штык-юнкеру» Полетаеву; и «как Роза немецкому языку учил без грамматики, так и они арифметике и геометрии без доказательств и правил».
В 1757 году мать повезла мальчиков в Москву. Там ей удалось доказать дворянское происхождение Державиных от Багримы-мурзы, выехавшего из Золотой Орды при великом князе Василии II Тёмном. За этими хлопотами прошло лето. Ехать в Петербург для устройства сыновей было поздно, и они вернулись в Казань с тем, чтобы в будущем году повторить поездку.
ДАР ШУВАЛОВА
Выше отмечалось, что Фонвизин, Державин и Болотов были практически ровесниками американских «отцов-основателей»: Державин и Джефферсон – одногодки, Болотов на пять лет их старше, а Фонвизин на два года моложе. Для Америки разница в несколько лет и даже десятилетий была несущественна. А в тогдашней России и два-три года могли сыграть важную роль.
Державиным не пришлось ехать в столицу, и вот по какой причине.
У царицы Елизаветы Петровны был молодой (1727 г. р.) фаворит Иван Иванович Шувалов – человек не просто образованный, а по-настоящему культурный, заботившийся о развитии просвещения в России. Он, в частности, покровительствовал Ломоносову, который, будучи на 16 лет его старше, письма к нему подписывал «Вашего Превосходительства всепокорнейший слуга Михаил Ломоносов». В этом тандеме и родилась мысль основать в Москве университет и две гимназии. 12 января 1755 года, в Татьянин день (мать Шувалова звалась Татьяной) императрица подписала соответствующий указ. В нём отмечалось, что Академии и университета в столице, на крайнем западе страны, для России маловато, ибо «за дальностью дворяне и разночинцы к приезду в Санкт-Петербург многие имеют препятствия». Предписывалось поэтому образовать в Москве «университет для дворян и разночинцев, по примеру европейских университетов, где всякого звания люди свободно наукою пользуются, и двух гимназий, одну для дворян, другую для разночинцев, кроме крепостных людей». (Отметим, что последняя оговорка сразу исключала из образовательного процесса большинство российского населения). В указе объяснялось, почему местонахождением нового университета выбрана старая столица. Жизнь в Москве намного дешевле, чем в Петербурге. Москва находится в центре государства, «куда из округ лежащих мест способно приехать можно»; при этом почти всякий помещик-провинциал имеет в Москве родственников или знакомых. Московские дворяне вынуждены держать учителей, которые обходятся дорого, но «из которых большая часть не токмо учить науке не могут, но и сами к тому никакого начала не имеют». В учителя принимают «таких, которые лакеями, парикмахерами и другими подобными ремеслами всю жизнь свою препровождали». Это положение и собирались теперь исправить.
Кроме двух гимназий в Москве, в 1758 году по настоянию Шувалова гимназия под патронажем Московского университета открылась и в Казани. Директором её назначили довольно известного литератора Михаила Ивановича Верёвкина. В числе первых в эту гимназию на казённый счёт были определены братья Роман и Гавриил Державины. Учить гимназистов предполагалось латинскому, французскому и немецкому языкам, а также арифметике, геометрии, танцеванию, музыке, рисованию и фехтованию. Но хороших учителей и здесь не хватало, поэтому старались, по выражению Державина, научить хотя бы «читать, писать и говорить сколько-нибудь по грамматике, и быть обходительным». В науках первые казанские гимназисты не преуспели, зато занятия декламацией, постановка трагедий Сумарокова, танцы и фехтование дали им «людскость и некоторую розвязь в обращении».
Знания, полученные в гимназии самим Державиным, были отрывочными и сумбурными. Он прекрасно знал немецкий язык, но не владел французским. Много читал, пытался писать стихи, однако имел смутные представления о правилах стихосложения. Тем не менее приложение его природным способностям всё-таки нашлось. Во главе команды учащихся он помогал Верёвкину описывать для Шувалова развалины древнего города Булгар, лежащего между Камой и Волгой, собирать археологические древности, а также рисовать географические карты Казанской губернии. За эти заслуги Гавриил Державин был зачислен в лейб-гвардии Преображенский полк, – правда, простым солдатом.
Москвичу Денису Фонвизину ко времени открытия Московского университета и университетских гимназий было 10 лет. С 1755-го по 1760 год он проучился в дворянской гимназии, а затем в течение года занимался на философском факультете университета. По его воспоминаниям, уровень образования и в этих заведениях был невысок. Так, на экзамене по географии никто не знал, куда впадает Волга; одни говорили, что в Чёрное море, другие – в Белое. Денис честно сказал «не знаю» и получил медаль за самый правильный ответ. «Как бы то ни было, – пишет Денис Иванович, – я должен с благодарностию воспоминать университет. Ибо в нём, обучась по-латыни, положил основание некоторым моим знаниям. В нём научился я довольно немецкому языку, а паче всего в нём получил я вкус к словесным наукам».
В 1760 году в числе лучших гимназистов Денис Фонвизин ездил в Петербург. Там он познакомился с Ломоносовым и с основателем русского театра Сумароковым, впервые увидел театральное представление – комедию датского писателя Людвига Хольберга «Генрих и Пернилла», по его воспоминаниям, довольно глупую, но которая показалась ему тогда произведением величайшего разума, а актеры – великими людьми, знакомство с которыми должно составить его благополучие. В следующем году университетский книготорговец предложил ему перевести на русский язык басни Хольберга, пообещав в качестве платы иностранных книг на 50 рублей. Фонвизин басни перевёл и книги получил, но какие! Сплошную порнографию, отлично иллюстрированную эстампами, которые, по словам Фонвизина, «развратили моё воображение и возмутили (в смысле «смутили». – А. А.) душу мою».
Отметим этот момент. Европейское, а значит, и американское образование располагало многовековой культурной традицией, основанной на латинских и греческих образцах. Недаром, создав в конце века собственное государство, американцы назвали здание Конгресса Капитолием, а верхнюю его палату – Сенатом. Русские же дворяне с античностью только начинали знакомиться; вот и приходилось им хватать, что подвернётся под руку, – от датских басен до французской порнографии.
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
Пока Державин и Фонвизин совершенствовали свои знания в новых учебных заведениях, Болотов в чине поручика принимал участие в Семилетней войне (1756-1763). Постоянно находясь среди немцев, он научился говорить по-немецки так, что те принимали его за своего. В качестве знатока немецкого языка его прикомандировали к генералу Корфу, которому императрица поручила управление оккупированными прусскими землями. В Кёнигсберге Андрей познакомился с университетскими профессорами, брал у них книги и даже слушал в свободное время лекции.
В декабре 1761 года умерла императрица Елизавета Петровна. Новый государь Пётр III вернул Пруссии все завоёванные земли, а Корфа назначил петербургским генерал-полицеймейстером. Болотова Корф взял к себе адъютантом. Григорий Орлов, старый знакомец Андрея, настойчиво звал его для частного разговора, но у того всё времени не было. А ведь если бы они встретились, жизнь Андрея, вероятно, сложилась бы иначе, и он попал бы в ближний круг Екатерины II.
Вскоре по велению Петра III у всех невойсковых генералов отобрали адъютантов, и Болотов остался не у дел. Не желая возвращаться в полк, он в возрасте 24 лет вышел в отставку и отправился в Дворяниново. На выезде из столицы Андрей услышал, что государь Пётр III отрёкся, и на российский трон вступила его жена Екатерина Алексеевна. Так Россия, возможно, потеряла лишнего вельможу, зато приобрела философа-моралиста, учёного ботаника и лесовода, одного из основоположников русской агрономической науки. Может, оно и к лучшему.
В Казань весть о кончине Елизаветы пришла в начале 1762 года, когда Джефферсон заканчивал обучение в Колледже Уильяма и Мэри, а Франклин, представлявший в Лондоне интересы Пенсильвании, собирался вернуться в Филадельфию. Державин в это время получил из канцелярии Преображенского полка паспорт, выписанный, как оказалось, ещё полтора года назад. Там значилось, что дворянин Гавриил Державин отпущен для окончания наук до 1762 года. А поскольку указанный год уже наступил, ему пришлось срочно ехать в полк. В столицу он попал как раз тогда, когда Болотов её покидал, – накануне «июльской революции», вознесшей на престол Екатерину II. В составе своего полка Державин принял участие в перевороте. Но поскольку он был простым солдатом, никаких выгод это ему не принесло, и офицерского чина он ждал ещё 10 лет.
Фонвизин, служивший переводчиком в иностранной коллегии, в начале 1760-х гг. активно занимался переводами. Работы его привлекли внимание, и в 1763 году он был взят к кабинет-министру Елагину. Только после этого Денис Иванович решается представить публике собственные сочинения. Появление в 1769 году комедии «Бригадир» произвело фурор; автора пригласили читать комедию вслух самой императрице.
*****
Здесь, на пороге главных свершений, мы распрощаемся с нашими героями.
Мы видели, как они взрослели, как обстановка и обстоятельства помогали или мешали им в поисках жизненного предназначения. В Америке до последней трети XVIII столетия жизнь ещё текла по привычному руслу. Россия, напротив, с начала века переживала эпоху перемен. Правда, основ национального менталитета модернизация не коснулась, и образ жизни россиян по-прежнему в корне отличался от западного. Афанасия Фета, стоявшего с полком в Прибалтике через сто лет (!) после Андрея Болотова, тамошние порядки поразили не меньше, чем его предшественника. Например, дочери богатого немецкого графа сами обносили гостей кушаньями – вещь в России совершенно невозможная. А слуга Фета Иван, привыкший спать в углу на коврике, был крайне смущён тем, что ему, как и барину, отвели отдельную комнату с постелью, столиком и графином с водой, а утром подали кофе с булочкой!
Зато в области образования Россия двигалась вперёд гораздо быстрее, чем можно было ожидать при данных обстоятельствах. Спустя всего полвека после начала петровских реформ страна обрела М. В. Ломоносова – первого учёного, стоявшего на уровне высших достижений европейской науки. В конце XVIII – начале XIX века усилиями прежде всего Фонвизина, Карамзина, Пушкина и Гоголя сложился литературный русский язык, способный переварить всю мудрость античности и новой европейской культуры. А во второй половине XIX века русские писатели и драматурги обеспечили нашей стране прочное место в мировой культуре.
Сумеем ли мы сохранить то, чего ценой огромных усилий и больших жертв добились наши предки?