Юлька.
Юлька поднялась по ступенькам крыльца и неторопливо вошла в сени, а потом и в горницу. В горнице было тихо, а вот из спаленки родителей доносилась непонятная возня. Она осторожно заглянула из-за занавески в комнату и обомлела от увиденной её картины. Около деревянной родительской кровати стояла с подвёрнутым подолом детского платьишка младшая сестрёнка Светка, растирала по лицу грязными кулачками слёзы, а на тканом половике расположился брат Колька с верёвкой в руке.
-Сымай портки, сучка! Счас воспитывать тебя буду! - словно подражая кому-то взрослому, срывающимся баском проговорил он. – Отрабатывать у меня будешь. И не ленись. Всё равно вертухай тебе задницу измочалит!
Увиденная картина оказалась для Юльки настолько неожиданной, что первые несколько слов глубоко застряли в горле и никак не могли выйти наружу.
Самую малость придя в себя, она ворвалась в спаленку и отвесила такого леща по белобрысой голове брата, что он отлетел в сторону.
-Ты где всему этому научился, негодяй! – взвизгнула Юлька. – Кто? Кто тебя научил!? Говори, гадёныш!?
Преодолев боль от увесистого тумака и растерянность, Колька скуксился и пробубнил:
-Чего дерёшься, Юлька!? Это отец в прошлом годе, когда из тюрьмы вышел, мамку так наказывал. А ещё нас со Светкой заставлял смотреть и орал пьяный: «Смотрите, сучьи дети и учитесь, всё равно вам не миновать кичи»! А потом мне велел Светку почаще так воспитывать, а то, говорит, вертухаи ей задницу раздербанят.
Юлька ужаснулась услышанному. В тот последний и недолгий выход отца из тюрьмы она, будучи пионервожатой, жила с пионерским отрядом в детском лагере. Отца она тогда не видела, он после нескольких дней пьянок и гульбищ избил тракториста и был увезён милицией в райцентр, где его и осудили на очередные четыре года.
Отца Юлька помнила плохо. Первый раз его забрали около десяти лет назад, в первые годы коллективизации. Он, лихой рубака из Чапаевской дивизии, пройдя демобилизацию после гражданской войны, решил осесть в родных смоленских краях.
Обладая умением складывать печи, полученным им от отца, он в сложные Нэповские времена очень неплохо зарабатывал и прослыл на родине завидным женихом.
Женился отец неудачно. Жена являлась поповской дочкой, что в условиях новой, советской, власти получилось дополнительным отягощением. К тому же, и сама поповишна оказалась женщиной высокомерной, считавшей свой брак неравным, а мужа – бедным примаком в богатую поповскую семью.
Тесть заведовал большим сельским приходом, который удалось сохранить и в новых условиях. Семья жила в двухэтажном каменном доме на территории церкви, имела основательное подсобное хозяйство и служек из церковной черни, которые содержали дом и хозяйство в порядке.
Сам отец к христианской вере относился прохладно, но, уступая наставлениям жены и тестя, по церковным праздникам храм посещал.
В первые два года супружеской жизни потомства с поповишной у них не получилось. Ремесло печника предполагало его отлучки на отхожие промыслы, где он, нужно честно признать, вёл себя не образцовым семьянином.
Некоторые его свободные отношения с другими женщинами постепенно становились известны поповской семье. Поповишна после очередного известия закатывала очередной скандал с битьём посуды, с попыткой исцарапать лицо венчанному мужу, с обещанием тестя придать зятя анафеме. Только попытки оказывались бесплодными. Отец продолжал устраивать встречи на стороне, пока не познакомился с матерью.
К середине двадцатых отец отца отошёл в мир иной, а мать умерла ещё в гражданскую от сыпного тифа. Все дедовы печные приспособления достались отцу, как единственному наследнику ремесла и печного умения. Небольшой отцовский дом с пристройками для изготовления кирпича, с конюшней и навесами для сушки, располагался на окраине малого городишки Смоленской губернии.
К тому времени начались очередные гонения на церковь. Приход тестя закрыли, самого с попадьёй отправили в Кирилло-Белозерский монастырь, а через некоторое время следом за ними отбыла и поповишна, потому что поповский дом переделали в клуб для сельской молодёжи.
Отец вместе с женой не поехал. Необходимо заметить, к тому времени он успешно сожительствовал с Юлькиной матерью, а Юльке было два года.
Расписались они позднее, по-новому, в Загсе, и, конечно же, отец скрыл, что до этого был венчан церковным браком с поповишной. Это потом, когда отец находился на первой отсидке, мать поведала подросшей к тому времени Юльке.
К концу двадцатых родился Колька. Отец этому обстоятельству очень радовался. По его понятиям, было теперь кому передавать основы печного ремесла, мастерство и навыки.
В начале тридцатых родилась Светка, и отец к матери основательно охладел. Он по-прежнему ездил по окрестным волостям и уездам, выкладывал печи и по-прежнему вольно вёл себя с другими женщинами.
Мать, забрав детишек, перебралась жить в дом, доставшийся ей по наследству от тётки, сестры матери, расположенный поблизости от отцовских строений.
Отец иногда заходил к ним переночевать, приносил гостинцы, реже обновки, но чаще водку и закуски. Иногда, напившись, он устраивал матери скандал, ломал скудную мебель и несколько раз обижал мать побоями. В таких случаях она наскоро одевала детей и уводила их к своим родителям, оставаясь у них до тех пор, пока муж не отоспится, не протрезвеет окончательно и не отправится на очередные заработки.
Начало тридцатых. Это было время великих свершений в стране. Строили Днепрогэс и Магнитку, тракторные и авиационные заводы, железные дороги и мосты, паровозы и машины, прокладывал каналы и сооружали плотины. В сельском хозяйстве проводили коллективизацию и раскулачивание, лошадку пытались заменить тракторами и другими механизмами.
Молодёжь жила в едином порыве социалистического строительства, повсеместно училась, участвовала в комсомоле и пионерских организациях, радовалась успехам Родины. Новая власть всячески поддерживала и поощряла великие начинания и неустанно боролась с пережитками прошлого.
Дошла очередь и до Юлькиного отца. В один из последних дней мая к нему пожаловал финансовый инспектор и начал производить опись инвентаря и животных. Собственно, из животных были только лошадка, старый мерин и жеребёнок двух лет, который должен заменить в ближайшее время мерина. А ещё инспектор описал всевозможную конскую упряжь и разного рода телеги, без которых в печном деле обойтись очень сложно.
Отец молча глядел на происходящее, и только после того, как опись составили, поинтересовался:
-И что мне теперь делать?
-А ничего, - ответил фининспектор, - соберётся некоторое время спустя комиссия и решит, что будет необходимо изъять из вашего хозяйства в пользу вновь образованного в соседней деревне колхоза. Так что ждите решения, а скотину никуда не продавайте.
Спустя два месяца явилась комиссия в составе нескольких человек в сопровождении двух милиционеров. Отцу предъявили постановление, по которому ему предстояло передать в распоряжение образовавшегося колхоза мерина и жеребёнка, две повозки и соответствующую упряжь.
С утра отец был под хмельком. После прочтения постановления настроение у него резко ухудшилось. Он принялся орать на всю улицу:
-Вы кого пришли раскулачивать! Меня, героя гражданской войны?! Да меня лично Василий Иваныч революционной грамотой награждал и именным оружием! Что, не верите, черти?! Я же сам за новую власть боролся и кровь проливал! – он рванул на себе рубаху-косоворотку, обнажая плечо с косым шрамом от сабельного удара. – А вот это, это вы видели?! Я опосля ранения больше месяца в госпитале отлёживался и чуть от тифа не подох! А вы? Вы, морды жидовские, раскулачивать меня явились!? Ну ладно – мерин. Чёрт с ним. А жеребёнка-то почто забираете!? Мне с моей профессией без двух лошадок ну никак нельзя!
-Успокойтесь, товарищ! – грозно рыкнул в ответ старший комиссии. – Не просто так забираем. Вам за животных и инвентарь будет выплачена сумма в сто сорок восемь рублей двадцать восемь копеек.
-Да вы чо, идолы, творите!? Одни телеги больше стоят! Ну ладно, мерина забирайте, а жеребёнка не отдам!!! Как хотите!
-Перестаньте орать, гражданин! – заявил старший. – Решение принято, и никто ничего перерешивать не будет! Откройте конюшню и отойдите в сторону.
-Ах вы так, суки! Меня, героя, решили обокрасть! Ну так знайте, не достанется вам жеребёнок.
Отец в бешенстве заскочил в дом и оттуда выбежал с шашкой наголо. Состав комиссии в испуге брызнул в разные стороны, а милиционеры схватились за кобуры с оружием. Он кинулся в приоткрытую кем-то дверь конюшни и со всего маха рубанул по шее гнедого жеребёнка.
Из раны фонтаном брызнула алая кровь. Жеребёнок призывно заржал, передние ноги у него подкосились, и он рухнул на солому в углу стойла.
Один из милиционеров наконец-то выхватил наган и направил на отца.
-Брось шашку, дура! – прохрипел он. – Брось, дурак, ни то щас в башке дыру сделаю!
Отец отбросил наградную шашку и, понуро опустив руки, стоял с перекошенным лицом, неприязненно поглядывая на начавших собираться со всех сторон членов комиссии.
Старший дал команду второму милиционеру связать отцу сзади руки и сопроводить в отделение для разбирательства, а секретарю комиссии записать, что гражданин Иваньков оказал сопротивление представителям власти, напал на них с оружием и зарубил насмерть одну единицу скота, предназначенную для передачи в колхоз, чем нанёс значительный материальный ущерб государству.
Все эти события происходили на глазах у малолетней тогда ещё Юльки и оставили серьёзный след в памяти, запечатлев в ней образ отца, с которым ей больше не придётся пересечься по жизни.
Спустя несколько недель состоялся суд. Отца за нападение на представителей власти и за злостное уничтожение социалистической собственности приговорили к семи годам заключения с конфискацией имущества.
В тридцать восьмом после отсидки отец вернулся. Идти ему оказалось некуда. В его доме к тому времени была организована артель печников при госкомхозе, поэтому он заявился к матери и несколько дней прожил у них в доме.
Вернулся он злой. Каждый вечер напивался, бранил Советскую Власть и всячески выражал недовольство новым временем, новыми свершениями. Почти каждый день бил и насиловал мать, ничуть не стесняясь ни Кольки, ни Светки.
Неделю спустя все его безобразия закончились. В пивнушке он сцепился с трактористом из МТС. Сначала они просто ругались, потом перепалка переросла в настоящую драку, в которой отец пивной кружкой проломил голову трактористу.
Вызвали милицию, отца задержали, а немного позднее осудили на очередные четыре года за нанесение побоев средней тяжести.
Юльки в это время дома не было. Она со своим пионерским отрядом, в который была назначена пионервожатой, находилась в детском лагере.
Что ещё рассказать про Юльку? С малолетства она росла серьёзной помощницей матери. В школе училась легко и успешно. Без задержек её приняли в пионеры в образовавшуюся в школе детскую пионерскую организацию, а когда ей исполнилось четырнадцать лет, вступила в комсомольскую организацию и была назначена пионервожатой в младший класс своей школы.
При всей загруженности комсомольскими и пионерскими делами успевала помогать матери вести домашнее хозяйство, управляться в огороде, руководить младшими в присмотре за скотиной и птицей.
Про скотину громко сказано. Из скотины жили в хозяйстве боров Стёпа, который редко достигал полутора лет, и постоянная кормилица семьи коза Маська. А из птицы – петух с десятком куриц.
Небольшое хозяйство, но ведь и за этой живностью и уход, и присмотр нужен.
Колька и Светка тоже были серьёзно включены в семейные заботы, и всё-таки основные нагрузки ложились на Юлькины плечи.
Как ранее говорилось, к моменту возвращения отца из тюрьмы Юлька работала в лагере пионервожатой, и всех тех ужасов, что творились в семье в эти дни, не видела и даже не знала о них.
Когда она вернулась домой после лагерной смены, синяки на лице и теле матери сошли, а Кольке и Светке было строго-настрого наказано ничего не сообщать Юльке о происходившем дома после прибытия отца.
Мать посадили в тридцать девятом году. Она работала поваром в столовой общепита. Время от времени она приносила остатки приготовленной еды, которые в течение дня не были проданы, а на следующий день по санитарным нормам использовать их было нельзя. По-правильному, их должны были вместе с объедками вывозить на подсобное хозяйство, но с негласного разрешения заведующей объедки разрешалось уносить домой для животных. Из-за остатков и объедков работники постоянно ссорились. В конце концов, кто-то написал донос в соответствующие органы, а под раздачу попала Юлькина мать. Она была задержана с ведром отходов милицией. При обыске в ведре обнаружили свёртки с нормальной едой.
На заведующую наложили взыскание, а над Юлькиной матерью организовали показательное судилище, как над расхитительницей социалистической собственности. И хотя на суде всем стало очевидно, что процесс утилизации отходов и остатков будет организован таким же образом, решение о реагировании по такому делу приняли на местном верху, и мать осудили на два года.
Вот так, в неполные шестнадцать лет на Юльку свалилась ответственность за младших брата и сестрёнку.
Над ними была назначена опека со стороны родителей матери, и потому в детдом их не забрали, оставив жить в доме матери.
Нужно ещё добавить, что к своим шестнадцати годам Юлька превратилась во вполне сложившуюся, взрослую девушку с оформившейся, пусть и небольшой, грудью, с длинной русой косой ниже пояса, которую укладывала на голове; с симпатичным лицом, оснащённым выразительными серыми глазами, тёмными бровями, чуть курносым носиком с редкими веснушками; небольшим ртом с ровными зубами и улыбкой, от которой на щеках образовывались ямочки.
Красивая выросла девушка: с тонкой талией и небольшой грудью, со стройными ногами и неширокой попкой.
В июне сорок первого она предполагала окончить десятилетку и намеревалась поступить в педагогический институт в Смоленске, чтобы, по окончании его, стать преподавателем русского и литературы, стать такой же, как любимая учительница Клавдия Ивановна. Мечты, мечты…
И ещё несколько слов о родителях матери. Дед, Никифор Емельянович, всю сознательную жизнь проработал ветеринаром в ветлечебнице городка. Он считался хорошим специалистом и успешно лечил крупную рогатую и копытную, среднюю и мелкую животину от болезней, слыл уважаемым человеком и содержал большую семью, позволяя жене, Марии Николаевне, не работать, а заниматься воспитанием детей и домашними делами.
К Советской Власти относился с прохладцей, потому, как считал, что и без неё прожил бы вполне достойно и безбедно. Честно сказать, почти все братья и сёстры матери получили хорошее образование, и лишь мать, рано выскочив замуж, лишилась этой привилегии.
Отца дед ненавидел. Не мог ему простить, что тот плохо заботится о семье, унижает дочку. Потому и к Юльке, Кольке и Светке относился, как к Иваньковскому отродью.