Уточка

             
              Больше всего на свете она любила рассказывать истории. В её дивной голове обитало невозможное количество всяческих изречений, стихов, сплетен, жизненных наблюдений и прочей бывальщины.


              К тому же никогда нельзя было угадать её появления, так же, как и ход её растрёпанных мыслей. Она была словно гость из «Соляриса», возникая, как сон, в багровых сумерках заката.


                Всё случалось со скоропостижной неожиданностью.  В один из скучных вечеров раздавалась трель звонка. И скоро в проёме двери появлялась её округлая, коренастая фигура. Уставший от долгой жизни голос произносил  таинственные слова, вмиг уводящие в плен чего-то ждущую душу.


               Она незаметно вплывала в дом и присаживалась на своё излюбленное место у кухонного стола. За окном молча плавилась ночь, а она начинала, нет, не говорить, а вещать гипнотическим голосом, который было невозможно не слушать. Никогда не разуваясь и не раздеваясь, в шубе и в пушистом белом платке на крупной голове, будто составлявшей с туловищем одно целое, она была похожа: то на большую мудрую сову, изрекающую истины, то на весёлую бабку на завалинке. Всё зависело от рассказываемой притчи и её настроения. Хотя, в тот вечер, история и напоминала какую-то нелепую трагикомедию.


        - Лет сорок назад довелось мне побывать на Соловках, - морщила она воспоминаниями свой широкий лоб. – Тогда я ещё была свежа как роза. Ну да не об этом речь. Целыми днями бродила я по окрестностям прихватив с собой подружку. Там было на что полюбоваться: суровая природа заполярья, сложенный из глыб монастырь, причудливый лес, каменные лабиринты и будто спящее море, - голос её блаженно замер не в силах передать восторг прошлого. – И вот, в один из дней, набрели мы с Сусанной на рыбака. Стоял такой неказистый мужичонка у самого Белого моря.


             И знаешь, было в нём какое-то тайное очарование вопиющего уродства. Да, именно, среди священной чистоты и блаженства он смотрелся весьма колоритно, притянув нас словно магнит, - её голубиное воркование стало на пол тона выше. – То, что он пьян, было понятно даже и ежу из леса, а когда мы подошли поближе, мне будто послышалось: «Когда я родился и меня уронила мама, с той поры я беспрестанно пахну водкой». К тому же мужичок был безобразно сутул, а непропорциональной длины руки дополняли его сходство с каким-то болотным чудищем. Ростом он был едва ли выше болотных сапог, в которых тонул по самую грудь. Далее следовала музейной древности штормовка, а щетинистое, истерзанное лицо прикрывала грязная кепчонка. Облепленный, как кикимора, водорослями и тиной, он пошатывался над снастями, разложенными у прибрежных камней. Немного на отдалении, в такт его телодвижениям, покачивались рыбацкие лодки.


           Не знаю, что нашло на мою подругу, но взывать к её благоразумию было бесполезно.
           - Красивых девушек не хотите покатать? - изрекла она, нарисовавшись перед маленьким владельцем больших сапог.
           - А кто красивый, ты что ли? – осадил козявистый, - или ты? – ткнул пальцем уже в меня.  – Мечтательно порозовевшие щёчки с головой выдали волнение рассказчицы, а голос окреп до учительского, -
           - Зачем же вы так?  - кокетливо парировала Сусанна потупив косенькие глазки.   
           - А чо я такое сказал, - застыдился сблёвочный мужичишко, - хотите садитесь, мне то чё… 


         Зря, конечно, она напросилась, - вздохнула ночная гостья, - лодка у рыбака была под стать ему самому. Это даже не лодка была, а скорее гроб с нечистотами. От неё воняло, словно в ней семеро умерли и истлели, а гнили было по щиколотку. И вот на этом саркофаге Харона мы и тронулись в путь.   


            Мужик на удивление слаженно работал вёслами исподлобья поглядывая на нас мутными зрачками. И чем дальше уплывала земля за кормой, тем боязней нам становилось. В какой-то момент я ощутила под ногами предательский холод воды и совсем пала духом. Подруга и вовсе истерила, прося вернуть её назад.
            - Чёрт болотный, вези нас сейчас же на берег, - орала она, - мы же потонем!!!
            - Да чё то не просмолил, - безучастно констатировал рыбак, будто вспоминая давно забытое детство; и тут же распорядился, для вескости, перемежая слова отборными ругательствами,  - давайте, бабы, не тушуйтесь, вычерпывайте! А то и правда, ко дну пойдём. - Нам даже показалось, что он немного протрезвел.


                Как ненормальные, мы кинулись на дно вонючки, загребая ладошками воду с грязью и выплескивая её за борт. Мутный мужик, приосанившись на лавке, лишь злорадствовал, - от женщин на корабле одни неприятности. И зачем я вас только взял? – но к берегу всё же и не думал поворачивать, - дуры, вы хоть банки из под лавки возьмите, всё ловчее будет.


                Жестяные банки оказались с острыми краями и больно резали руки. Мы трудились как рабы на галерах и всё же вода прибывала.


                - Чо так медленно! Быстрее давайте!! – возмущённо кричал прорезиненный, когда вода поднялась уже по щиколотку и добавил несколько слов для повышения тонуса. А под конец, разухарившись, и вовсе начал декламировать трёхэтажные интересности. – Последние слова у гостьи вырвались с таким чувством, что у неё невольно округлились глаза, завершив сходство с возмущённой совой. – В какой-то момент наша лодка оказалась у камышей, и мужик, как ни в чём не бывало, принялся проверять сети. На нашу беду, улов оказался не велик, и бродяга разозлился ещё пуще, кляня весь свет за то, что взял нас на борт. А у нас, непрестанно черпающих воду, даже и сил не оставалось пререкаться. Да и страшно было вдали от суши.


                И тут из камышей появилась крохотная, видимо недавно народившаяся уточка, а за ней вдогонку припустившая мамаша, - голос рассказчицы от умиления начал умягчаться и немного успокоился, - а следом выплыл и весь многочисленный выводок. Утка в большой обеспокоенности доплыла до лодки, и принялась кружить и громко крякать, превозмогая ругань и маты. Можно было подумать, что утиная мамаша стыдила разошедшегося мужика, читая ему нотацию и уча хорошим манерам, мол:      «Тут же дети, а ты выражаешься!»

           - Это она мне? – удивился матершинник.
           - Вам, вам, - поддакнула я.
           - Надо же, будто говорит чего-то, - и вдруг что-то смекнув, замолчал.


              Отреагировав на тишину, утка как-то по особенному крякнула, поблагодарив сквернослова, а может за одно и нас, и тихо исчезла с выводком в камышах, - голос рассказчицы умиротворённо затих. – Всю обратную дорогу мы плыли молча, каждый думая о своём. Мужик сосредоточенно грёб к берегу, задумчиво глядя в даль из-под нависших бровей, а мы кое-как успевали выкачивать воду из залитой на половину лодки. Руки и ноги наши заледенели, пальцы кровоточили, ныла спина, и уже не верилось, что этот ужас когда-нибудь закончится. И когда лодка заскрипела днищем о прибрежный гравий, надо ли говорить, с какой радостью мы покинули ненавистный чёлн, принесший нам столько физических и моральных страданий.


           Напоследок, совсем уже протрезвевший вёсельник изрёк нам: «Вы не смотрите на то, что я плюгавый и мутный, когда-то и я был очень даже ничего. Ну, бывайте, кумушки…»
     - Да пошёл, ты… урод ненормальный, - только и вырвалось у меня в ответ.


          Выбравшись на берег, мы испытали безмерное ликование и в нахлынувшей эйфории, почти не чувствовали израненных рук и содранных коленей. Вся окружающая природа казалась нам грандиознее и красочнее: жарче сияло солнце, веселее зеленела листва, и звонче щебетали птицы, а мы, довольные, брели мимо зарослей жимолости и ежевики, потешаясь над недавним происшествием. – Тихое повествование на мгновение остановилось, замерев на тонких губах рассказчицы, и теперь уже обращаясь ко мне, она продолжила, - если бы это не было так смешно, представляешь, как это было бы грустно?...
          - Да, - с неохотой согласился я, посмотрев в её уставшие, напоенные светлой печалью, глаза.
                Виталий Сирин