Диптих об онтологии художественного творчества

               

                1.


     Еще Кафка заметил, что момент пробуждения после сна есть самый рискованный в человеческой жизни. И он, как всегда, прав. Подумать только — еще вчера вечером мы оставили этот хорошо знакомый нам мир и ушли в мир иной : фантастический и сновидческий. И кем бы мы там ни были и какое бы сознание в нем ни имели, у нас в продолжение сновидения не было ни малейшего сомнения в том, что все, что с нами происходит — реальная действительность. Но вот наступает пробуждение, то есть вчерашний, привычный и плотный ландшафт земного бытия надвигается на нас, подобно земле на корабль, когда после долгого плавания вдруг рассеивается прибрежный густой туман. И все вещи, точно живые игрушки, протанцевавшие ночь напролет по мановению волшебника, опять замерли и, прикинувшись неодушевленными, хотят как ни в чем ни бывало скромно войти в наше сознание и занять там прежнее, подобающее им место. Однако как быть с тем миром, в котором мы только что побывали? Был ли он всего лишь прихотью сновидческого воображения? Или мы на самом деле в кораблике ментального (сновидческого) тела посетили заморские (читай : астральные) земли, а теперь возвращаемся из путешествия домой, как бессмертный Одиссей? Но разве Гомер оставляет хоть какое-то сомнение в том, что все эти циклопы, волшебницы, сирены, боги и демоны, с которыми так или иначе соприкоснулся самый великий в мире путешественник, абсолютно реальны : как реальны для нас, скажем, тапочки, стоящие у кровати? И точно так же по крайней мере сомнение в нереальности сновидческого мира входит тонкой иглой в наше повседневное сознание, не покидая его уже на протяжении дня. А вместе с ним и под его воздействием мы обнаруживаем в себе некоторое ничуть не менее субтильное сомнение в реальности внешнего и дневного мира : оба великих сомнения как раз и обеспечивают постоянное, бесшумное и незаметное раскрытие и закрытие той таинственной Двери, которая с лицевой стороны — Жизнь, а с тыловой — Смерть. И если вообразить себе эту Дверь живой самостоятельной сущностью, то, кажется, все ее надежды, усилия и все тайные знаки, которые она нам подает, сводятся к тому, чтобы убедить нас в том, что она — не торжественная храмовая дверь, открывающаяся и закрывающаяся два раза в жизни — в моменты рождения и смерти — а обыкновенная комнатная дверца, распахивающаяся и захлопывающаяся всякий раз, когда мы... засыпаем. Вот из легчайшего сомнения в нереальности сновидческого мира, как равным образом из столь же субтильного и параллельного сомнения в реальности нашего мира как раз и возникло искусство. Его душа — это самосознание человека, который только что проснулся и, находясь под влиянием сновидений, не готов видеть мир так, как видит его человек, не придающий снам никакого значения. В то же время, как мы это усвоили из нашего недавнего опыта, он лишь сомневается в абсолютной «реальности» так называемой привычной действительности, ибо если бы он в ней вовсе не сомневался, у него вовсе не мог бы возникнуть взгляд художника. А если бы он совершенно не сомневался в ее «нереальности», этот взгляд не мог бы долго удерживаться в его душе. И вот нужна именно эта тончайшая грань, состоящая из двух сомнений, чтобы по ней, как по острию ножа, заскользило художественное творчество : нам остается только попробовать сочинить сносное стихотворение или рассказик, чтобы окончательно убедиться в правоте вышеизложенной гипотезы.



                2.         


                Если иной персонаж называем мы гордо бессмертным,
                значит, такое есть в нем, что мы вечно находим в себе.
                Даже и древний герой остается вполне современным,
                если деянья его повторяем мы в жизни своей.
                Вот вам расхожий пример : чем привлек Одиссей богоравный
                – нравом не лучший герой – наши с вами навеки сердца?
                Как получилось, что он – давно умершей призрак культуры –
                родственней нашей душе, чем реальный субъект по родству?
                Дело, конечно, тут в том, что уж больно нам странствия близки :
                те, что достались ему – как он думал, в несчастный удел.
                Мир необъятный богов, но и дальше – волшебниц, циклопов,
                сына, жены, кораблей, благородных далеких врагов,
                близких коварных друзей, величайшей в истории битвы,
                спуска в ужасный Аид, разговоров с посланцем богов,
                как он с богинями жил, как земную любил он супругу,
                то, что героем он был безупречным в деяньях одних,
                и что в поступках других не достоин он наших симпатий :
                все это родственно нам. Но встает и вопрос : почему?
                Что у нас общего с ним? Чем он близок нам так уж по жизни?
                Или влечет нас к нему лишь читательский наш интерес?         
                Истина в том состоит, что любой человек Одиссеем
                вынужден всякий раз быть, стоит только ему лишь заснуть.
                Хочет того или нет, но отправиться в странствия должен
                он. И бывает подчас, что сновидца чудовища ждут,
                так что в холодном поту просыпается он среди ночи,
                путь инстинктивно найдя убежать от ужасных существ.
                И как нельзя утверждать, что фантазией только Гомера
                созданы те существа и в реальности не было их,
                так невозможно решить – подтвердит это также наука –
                что не вторгается в сны кое-где и астральная жизнь.
                Вот почему в наших снах никогда не имеем мы чувство,
                будто сновидческий мир механизмом лишь сна порожден,
                хоть и неясна та грань, что реальность и сон разделяет :
                как по ножа острию, мы по грани той тонкой скользим.
                Умерших встретив во сне, кого в жизни прекрасно мы знали,
                с ними общаемся мы, точно смерти в помине и нет.
                Но возвращаться пора нам из наших сновидческих странствий.
                В гавань родную плывет – к бденью парусник наш золотой.
                Звучное имя ему по науке : ментальное тело.
                И как на берег корабль надвигается в дымке густой,
                и очертанья порта все отчетливей глазу заметны,
                так, отходя ото сна, узнаем мы знакомый ландшафт :
                шторы, окно и кровать. Ну и прочие в спальне предметы.
                Вечером поздним вчера мы покинули запросто их,
                чтобы отправиться в путь и открыть для нас новые земли.
                Мы их открыли – и что? Занести их на карту нельзя.
                А через пару часов мы не сможем о них даже вспомнить.
                Так что откуда куда мы плывем – невозможно решить.
                Странно, ведь вся наша жизнь – пусть не скоро, зато неизбежно –
                станет такой же, как сон. А иначе не может и быть.
                Вот допуская всегда, что реальны, как жизнь, сновиденья,
                жизнь принимая же так, точно снится немного она,
                в тайную входим мы дверь, где иное живет измеренье.
                Дай только бог, чтобы нам чуть подольше остаться бы в нем.