Как бы искусство, или Искусство как симулякр
После начала перестройки, когда в России, казалось бы, развалилось всё, что могло развалиться, эта же участь постигла и искусство. Исчезло кино, традиционные формы театрального искусства, уровень песен понизился, если не сказать упал, потеряв смысловую наполняющую. Особенно печальная участь постигла литературу.
Продолжали выходить книги, но исчезли книги с большой буквы. Появилось много чтива, но то, что мы называем чтением, связывается в сознании только с классической литературой. Процесс чтения оказывает на читателя магическое духовное воздействие. Художественный образ (а искусство – это создание художественного образа), вовлекающий в себя читателя (слушателя, зрителя), преображает его, обогащая и развивая. У чтива – другая задача, чтиво развлекает или отвлекает от наполненной трудностями действительности. Тем самым чтиво сыграло даже положительную роль в 90-х годах, когда многим приходилось выживать в новой постсоветской реальности. Но если читателей кормить только чтивом, они привыкают к нему, потому что потребление чтива не требует ни интеллектуальных, ни душевных усилий. И отвыкнув трудиться душой, читатель перестаёт читать литературу – потому что трудно, потому что это требует определённых усилий.
Приведу лишь несколько примеров «новой» литературы.
Пелевин. Пелевин в своих первых книгах («Жёлтая стрела», «Жизнь насекомых», «Омон Ра», даже «Чапаев и пустота») был очень талантлив, был по-настоящему многообещающим писателем. Именно писателем, а не просто литератором. В своих произведениях Пелевин создавал собственные миры (художественные образы), покидать которые по прочтении не хотелось. Окончательно уйдя в последующих произведениях из реализма, даже условного, Пелевин потерял ту привязку, которая соединяла его с реальным миром и с читателем. Даже в кафкинских придуманных мирах есть болезненные душевные струны – нужно только не бояться их показать. А Пелевин прячется – ему так комфортнее. Без потрясения нет литературы, считал Кафка. А Пелевин потрясать перестал.
Водолазкин. «Лавр» Евгения Водолазкина, увлекая сначала необычным сюжетом, оставляет привкус, в котором нелегко разобраться. Это привкус ненастоящести. Фантастика или фэнтези тоже далеки от реализма, но действительность, придуманная Водолазкиным, не просто такая, которой не было, но и такая, которой не могло быть. Сюжет, в котором мальчик-травник, преодолев все перипетии своей жизни, становится монахом, вроде бы имеет право на существование. Но атмосфера средневековой Руси, какой мы её себе представляем, не удалась абсолютно. Чем, кроме прочего, хорош «Рублёв» Тарковского? Именно воссозданием атмосферы Средневековья – грязного, страшного, бесчеловечного. Из нашего времени Средневековье видится невыносимым ужасом. И из этого невыносимого страдания в муках рождается «Троица». Она не могла возникнуть, но она возникла. У Водолазкина же декорации Средневековья. Мальчик-травник потерял деда, но пейзане приносят ему в лес пропитание, и жизнь могла бы пройти легко и безмятежно, если бы не смерть любимой. Пейзане в средневековой Руси не могли снабжать травника продуктами питания, потому что сами дохли от голода. И такие декорации на каждом шагу. Писатель не живёт жизнью своих героев, а любуется картинкой, которую рисует. Он создал не мир (художественный образ), а симулякр мира. Это как бы мир. Он ненастоящий, у него вкус пластика.
Улицкая – неплохой беллетрист. У неё лёгкий слог, она захватывает читателя своими сюжетами. Ещё одно неоспоримое преимущество Улицкой – позитивное восприятие мира. Её творчество, несомненно, имеет право на существование. Но она беллетрист, она не писатель. Как только она слегка замахнулась на философское осмысление действительности («Казус Кукоцкого»), вылезла её слабость: она, во-первых, не умеет философски видеть и обобщать происходящее, во-вторых, её энергетика настолько слаба, что она не «держит» относительно крупное произведение – оно расползается и остаётся ощущение бесформенной расплывчатой массы. Но для малых форм – рассказов – её энергетики вполне хватает. Улицкая хорошо рассказывает и пересказывает, её рассказы развлекают, но духовно они не обогащают и ничему толком не учат – это не литература.
Яхина. Во время одного из моих кратких приездов в Москву мне не удалось достать для чтения «Зулейху». Зато меня ждала на столе книга «Дети мои», которую я и прочитала. Именно потому, что я прочитала «Дети мои», я не стала впоследствии читать про Зулейху, составив определённое представление об авторе. Те же декорации, что и у Водолазкина. Придуманная действительность, которая не становится действительностью в сознании читателя. Литература – это вообще придуманная действительность. Но при чтении литературы придуманная действительность преломляется через такое качество, как достоверность ( но далеко не только через него), и превращается в действительность, которая могла бы произойти реально. Но вот в сказках нам достоверность не нужна. Поэтому в сказках мы слушаем открыв рот, как по одну сторону реки жители села не только не знают о соседе по другую сторону реки, но и не верят в его существование. Как нестарый мужчина, не Маугли, умевший всю жизнь красноречиво говорить, вдруг лишается этого естественного навыка. Хорошо, спишем на психику. И сцены с умершей женой с шевеляшимися в трупе червями так напоминают Водолазкина и его Лавра... Искусство писателя не в том, чтобы реалистично живописать трупных червей, а в том, чтобы передать читателю состояние героя. А вот состояние мы можем передать только через описание шевеления трупных червей, и никак иначе. Вспоминаю, как Чехов в одном из своих рассказов о том, как некая барыня вынуждена заночевать на постоялом дворе, описывает испорченный крестьянами воздух как нутряной. А мог бы опуститься и до более натуралистичного описания. Но русская литература конца 19-го и даже начала 20-го веков не позволяла себе опускаться до натурализма, не позволяла себе опращивания. А вот в 21-м веке пишущая братия потеряла представление о том, что такое опращивание, а также о том, что в литературе оно неуместно. Возвращаясь к Яхиной, хочется заметить, что сказка, конечно, тоже жанр литературы, но только нужно анонсировать, что это сказка, а не роман.
Если посмотреть списки наград этих писателей, то они очень внушительные. Читатель при желании сам может с ними ознакомиться. Только вот эти писатели вовсе не писатели (за исключением раннего Пелевина), а их литературные произведения – в лучшем случае беллетристика, а в худшем, простите, графомания. Как же так получилось, что они стали «писателями»? Кто их вознёс на такую высоту? Создаётся такое впечатление, что в области культуры есть некое лобби, которое и определяет, кто здесь свой, т.е. писатель, а кто – нет. Это лобби – запутанный клубок, в котором роятся и сценаристы, пишущие по этим книгам сценарии, и режиссёры, снимающие по ним фильмы и ставящие спектакли. Тут же актёры и актрисы, снимающиеся в этих фильмах, и играющие в спектаклях, и они тоже свои. Тут же рядышком притулились и разнообразные жюри, выдвигающие всё это «творчество» на разные премии и награды. И это заявляется как литература, как искусство, а на самом деле это – симулякр. Это как бы искусство.
И ведь такая же ситуация и на эстраде, называемой шоубизом, оккупированной маститыми, знаменитыми, сквозь строй которых практически невозможно пробиться тем, кто не относится к «своим». А фильмы, снимаемые сегодня? Об актёрах в этих фильмах покойный Говорухин сказал, что это не актёры, а ряженые: их одели в сценические костюмы, и они произносят слова. И они не пропустят никого, кто не свой, потому что деньги, которые они получают за своё «творчество», несопоставимы с реальными представлениями о заработках. Миллион за спектакль или сто тысяч за съёмочный день – откуда это? В каких галактиках живут эти люди?
Да и ладно бы, да и бог с ними – хотелось бы сказать первое, что приходит в голову. Да только нельзя так говорить, если речь идёт об искусстве, о настоящем искусстве, не симулякре. Эти самозванцы, эти гришки отрепьевы нам врут и продолжают врать каждый день, год за годом, выпячивая свои поделки и выдавая стекляшки за драгоценные камни.
А настоящий чистый источник – он ведь у нас есть. Это наша великая литература, и она в наших сердцах и на наших книжных полках. И великий советский кинематограф нам тоже доступен. Без искусства человеку жить нельзя – он без искусства перестаёт быть человеком. И питаясь симулякрами, человек не сможет приблизиться к Образу, к которому ему нужно стремиться, стремиться к которому – и цель его жизни, и его судьба.