Картошка

В грязной кухне с давно не мытыми полом и окном запах жареной картошки мешался с устоявшимися здесь запахами нечистоты и дыма сигарет.
Вера, растрёпанная белокурая женщина лет сорока в старом замызганном неопределённого цвета халате с рваной дырой в пройме и в грязных стоптанных домашних тапочках, стояла с сигаретой в зубах и мешала в сковороде картошку. Сзади её на корточках, опершись спиной о стену, сидел её сосед Василий, мужчина лет двадцати пяти, тоже очень неопрятный. Сверху торс его был облачён в линялую клетчатую рубашку с короткими рукавами, снизу он был одет в хлопчатобумажные тренировочные штаны грязно-синего цвета с несколькими мелкими дырами на коленях.
- Ве-е-е-р, - просил мужчина, - ты б рассказала чё.
- Чего это ты с утра с рассказами-то пристаёшь? - не оборачиваясь к мужчине, спросила Вера. - Вон, поди, включи телик, там тебе многое порасскажут.
- Ну, Вер, телик... Что мне телик, когда рядом ты - живая.
Василий, учуявший запах картошки, специально выскочил на кухню, чтоб разговорить Веруню, зная, что когда она что-то рассказывает, делается доброй, про всё забывает, лишь бы слушали её. Вот тогда и ему, Василию, картошечки перепадёт. Причём, нельзя выходить рано, а то картошка так и не будет пожарена, а надо знать время. Вот когда она уже доходит, а это Василий определял по запаху, тогда уж можно и подступать. Ну а уж чтоб она не сгорела, он сам проследит.
- Вчера, знаешь, видел твоего Бориса, начал на ходу сочинять Василий.
- Бориса?
- Ну да, невесёлый такой идёт...
- Хм, - хмыкнула Вера и повернулась к Василию, - а чего ему веселиться-то? Поди, Райка его совсем заездила.
- Во, во, - обрадовался Василий, что попал в самую точку, - похоже, что-то у него не ладится. Хмурый такой был. А у нас-то, Вер, помнишь, как всё харахорился. Мы ещё тогда с ним выпили. Он мне всё о тебе шептал. Хорошая баба, говорит, твоя соседка.
- Что, прямо так и назвал бабой?
- Ну что ты, Вер. Он нет, он-то понятно, тебя женщиной называл, это уж я для пущей убедительности, в вольном переводе тебе передаю.
- Да, нравилась я ему...
Василий понимал, что надо ещё подбросить женщине пару зажигательных фраз, и она разговорится, да так, что потом придётся придумывать, как заткнуть её, а всего вернее убежать от неё, но уж это потом, а пока Василия дразнил запах жареной картошки.
- Он говорил, что в тебе есть особая изюминка.
Глаза Веры вспыхнули.
- Уж жутко нравилась ты ему, Вер. А он-то как тебе показался, Вер? - перешёл к вопросам Василий.
- Он-то..., - задумчиво бросив взгляд на стену, собираясь с ответом как старательная ученица, начала Вера. - Он ничего...
Добрые слова, якобы сказанные в её адрес Борисом, поощряли её сказать и о нём тоже чего-то хорошее, но в душе женщины всё ещё жила обида на него за то, что он променял её на какую-то там Райку.
- Ну, знаешь, бывали у меня и получше.
- Да ну?
- Да хоть бы Колька Стасов! Вот силища-то! Я, знаешь, Вась, люблю, чтоб в мужчине сила была, и не обязательно, чтоб физическая, то есть в руках и ногах, а для такого дела нужна другая сила.
- Это энергия что ли?
- Ну, да, энергия. И, главное, чтоб мастерство было. А то вон Гоги взять. Он, конечно, энергичный, сам знаешь, какой он горячий, но...
Вера презрительно махнула рукой.
- А что, ты и с Гоги была?
Вера победоносно посмотрела сверху вниз на соседа.
- Да он постоянно мой порог околачивал. Это ещё до твоего возвращения.
- И чего же ты его отвадила? - При этом Василий подразумевал другой вопрос - и чего же он тебя бросил?
- Отвадила, - как-то легкомысленно махнула Вера рукой. - Говорю же, не было в нём мастерства.
- А это как, Вер? - спросил Василий, косясь на картошку.
- Как, как? Ну как я тебе объясню..., сам понимать должен. Ведь мужчина, Вась, должен правильно уметь подойти к женщине, найти её эрогенные зоны.
«Ишь, куда хватанула», - подумал Василий, - «начиталась книг где-то».
- Возбудить женщину надо, - продолжала Вера. Она уже стояла спиной к картошке, похоже, та уже её не интересовала, и как-то мечтательно смотрела в сторону Василия, но не на него, а куда-то мимо. Её немного раскосые голубые глаза были озарены и оттого поблёскивали. В них читались загадочность, мечтательность и превосходство, которое где-то в глубине души раздражало Василия.
- А потом, Вась, женщина любит ушами, ты понял? Надо женщине говорить красивые ласковые слова.
«Ну, да», - думал Василий, - «бабе скажи, что она красивее всех, она и верит, можно подумать, что она себя в зеркало ни разу не видела».
- Ты знаешь, - продолжала мечтательно Вера, - сколько мне Колька разных слов говорит!
- Это какие же? - без особого энтузиазма спросил Василий.
- Разные. Вера застенчиво улыбнулась. Ну, что ему грудь моя нравится, что...
- Кому ж она не нравится, - ввернул Василий, чтоб больше раздобрить Веру. - У тебя ж, Верунь, сама знаешь.
Вера помолчала секунды четыре, давая возможность Василию высказаться, но, поняв, что более он не хочет ничего добавить, заговорила.
- Так ведь и Гоги нравилась, но он-то не говорил мне этого, а только всё мычал как чёрт.
- Ну, ты, Верунь, даёшь, да разве черти мычат? - развеселился Василий. Вера слегка поморщилась, и он понял, что загнул не туда, и надо выправлять положение.
- Так ведь Гоги-то, поди, по-русски не умеет выразиться.
- Гоги-то?! Да ты что, Гоги не знаешь? Да он лучше тебя по-русски шпарит.
- А... Ну я его так, несколько раз видел, но с ним не разговаривал. А может, Вер, у них не принято ба...женщинам комплименты говорить, у них же они навроде, - Василий хотел сказать скотов, но вовремя передумал, инстинктивно понимая, что это будет сказано не кстати, и произнёс - не людей.
- А..., - махнула Вера рукой, что означало, да ну его.
- Вер, а что, Колька-то, самый лучший что ли? - поднимаясь и двигаясь к картошке, спросил Василий.
- Ну да! - фыркнула Вера. Скажешь, то же!
Колька жил этажом ниже и слыл хамом. С Верой он тоже обращался по-хамски, что, естественно, не скрылось от глаз соседей, и признавать, что он её лучший мужчина, ей, естественно, не хотелось. Был бы ещё Колька всеми уважаемым, обращался бы с ней по-хорошему, то, конечно, можно было бы признать за ним превосходство, а так.
- Так, значит, и лучше бывали? - спросил Василий, но, угадав, точнее, даже почуяв, что Вера не готова рассуждать на эту тему, скорее перевёл разговор.
- Так, значит, Колька-то ласковый в постели? А с виду не скажешь.
- Знаешь, Вась, - с готовностью отозвалась Вера, - виду мужиков верить нельзя. Бывает, мужик с виду здоровён, а сам хилый, и силы-то в нём мужской никакой нет, вон как Данила Кузьмич.
- Данила Кузьмич? - неподдельно удивился Василий. - Так ты, Вер, и его знаешь?
- Думаешь, раз уж он директор фирмы, я ему не могу нравиться? - заносчиво спросила Вера.
 «Вот, козёл», - подумал Василий о Даниле Кузьмиче, - «у него ж жена-красавица, и он туда же».
- Да, Верусь, - подчёркнуто миролюбиво ответил  Василий, сидя за Вериным столом и занося вилку в её сковороду, пышущую посреди стола паром, - ты всем нравишься. Кому ж ты можешь не нравиться, - мусолил он фразу, подыскивая более убедительные слова. Он понимал, что сейчас, когда картошка готова и уже стоит на столе, настаёт самый ответственный момент, надо получше раздобрить Веру и заговорить её.
- Я ж видел тут как-то, - обрадовался Василий своей новой выдумке, - ты шла тут как-то из магазина, так на тебя все мужики пялились.
- Это когда? - заинтересовалась Вера.
«Вот дура, поверила», - насмехаясь в душе, - подумал Василий, а вслух ответил, - Да я точно-то не помню. - И поспешно спросил, жуя горячую картошку:
- Так Данила-то Кузьмич, значит, того... не очень.
- Сла-ба-ак! - ответила Вера, подсаживаясь за стол. - Да ещё, знаешь, Вась, слюнявый такой.
- Это как, Вер?
- Да слюни у него текут.
- Куда?
- Да никуда, изо рта текут.
- Прямо текут? - Василий радостно лыбился. Он представил, как  на голое Веркино пузо изо рта Данилы Семёновича стекает слюна, и ему стало весело.
- Ну, конечно уж не текут, что он, телёнок что ли? Но много у него во рту слюны, он даже брызжется, когда разговаривает.
- Во! Это как наш географ.
- Какой ещё географ?
- Да ты не знаешь, в школе у нас был такой учитель.
- А...
- Вер, а как у Данилы Кузьмича мужская энергия?
- Сла-ба-ак! - повторила Вера всё с той же интонацией, но на этот раз ещё и махнув в знак уничижения рукой.
Тем временем картошки со стороны Василия значительно убыло, а Вера всё ещё и не приступала к еде.
- Верунь, ты ешь, ешь, - задвигал сковородку Василий, изображая, что движет её к Вере, на деле же он развернул её к Вере тем краем, где убыло, - а то похудеешь ещё, а мужики, знай, тощих б...женщин не любят.
Не любила Вера, когда женщин называли бабами, а Василий не любил это какое-то уж очень не русское слово - женщина, то ли дело - баба!
- Сейчас, Вер, ты в самом соку!
- Да нет, Колька говорит, что мне надо похудеть.
- Много он понимает, твой Колька-то! Я ж видел, как на тебя мужики пялились! Да хоть и Кольку твоего взять, - говорил Вася, жуя картошку, - что-то он не больно к Светке-то идёт. А ведь тоже - одинокая! Но нет в ней, Вер, добротности, пышности то есть. Сухая, как вобла.
В действительности же и Василий, и сама Вера знали, что с самого детства Николай ухлёстывал за Светкой, но та всегда воротила от него нос, а сейчас, когда она стала настоящей балериной, она почти и не смотрит в его сторону. Но по лицу Веры было видно, что слова Василия ей приятны. Было приятно то, что её Коля «что-то больно к Светке не идёт», и то, что «Светка - как вобла», а она – «в самом соку».
- Вер, - неожиданно сменил тему Василий, - а, может, Данила-то Кузьмич голодным был?
- Когда?
- Ну, когда ты с ним встречалась.
- С чего ты взял?
- Ну, сама ж говоришь, слюни.
- Ну и что, слюни, думаешь, они у него с голодухи?
- Ну да, когда голодный, всегда во рту слюни.
- Так он, выходит, всегда голодный.
- А что, очень даже может быть.
- Что его жена-то не кормит, что ли?
- Не знаю, Вер, я тут её как-то видел,  - начал новую байку Василий, - она в магазине консервы брала, банок пять вроде. А что это за еда для мужика, консервы? Может, у него с плохой еды и энергии-то нет! - с радостью открытия предположил Василий.
- Может, я больно знаю, - вяло жуя, отвечала Вера.
- А, может, он просто стар для тебя? Тебе, Вер, какие больше мужики нравятся, старые или молодые?
- Вась, наверное, молодые, хотя постой, у меня был один ухажёр. Я тогда была ещё девчонкой, а ему лет пятьдесят, наверное, было. - Вера мечтательно уставилась на стену.
«Ну, понесло», - жуя картошку железными зубами, подумал Василий. – «Надо закругляться». Обыкновенно, в таких случаях Василий переводил разговор на себя, и как только речь заходила о его мужских способностях, он «оскорблялся» и уходил. Его последний вопрос и должен был служить переходом на него самого, но Веру понесло. Василий знал наперёд, что она скажет об этом своём давнем пятидесятилетнем ухажёре, слышал уже ни раз. Разве только она ещё чего-нибудь прибавит, каждый раз Вера что-то добавляла к своему прежнему рассказу, а иногда так даже просто противоречила тому, что говорила раньше.
- Знаешь, солидный такой, при галстуке, с животиком, начальник базы, - продолжала тем временем Вера. - Он меня называл всегда Цыпочкой.
- Это почему? - чтоб хоть как-то перебить Веру, поспешил вставить вопрос Василий.
- Нравилась я ему очень, любил он меня, - то ли просто продолжая свой рассказ, то ли отвечая на вопрос Василия, говорила Вера. Василий скорее вставил ехидную фразу:
- Старые мужики всегда молодых любят, а тем более девчонок. Ведь... - Василий хотел ещё что-то сказать, теперь, когда картошки в сковороде почти не осталось, можно с Верой и не церемониться, но Вера перебила его:
- Нет, Сергей Михалыч меня взаправду любил, даже жениться на мне хотел.
- А ты отказалась! - с издёвкой парировал Василий.
Он-то уж точно знал из её же предыдущих рассказов, что жениться на Верке у этого кобеля даже мысли не было.
- Вась, не стану же я рушить чужую семью!
-  А ему, Вер, - чему-то радуясь, сказал Василий, - было бы сейчас семьдесят с хвостиком! А ты-то, Вер, очень даже охоча, а он бы не мог!
- Фи, - фыркнула Вера. Нашёл о чём заботиться, что уж кроме мужа других мужиков что ли нет? Взять хоть твою мать...
Василий перебил:
- Ты не тронь мою мать!
 Он вовсе не имел желания заступаться за свою мать, которую презирал, а просто ему хотелось скорее «обидеться» на Веру и уйти. Когда он уходил обиженным, Вера чувствовала себя виноватой и, стараясь задобрить его, что-нибудь предлагала ему из съестного.
- Нет, Вась, я просто к тому, что живут же женщины с мужьями и имеют любовников, и ничего, - оправдывалась Вера. Василий тем временем обдумывал, как ему перевести разговор на себя. И тут его осенило!
- Да, знаю, меня вон тоже одна приглашала в любовники, - начал сочинять он, с удовольствием наблюдая реакцию Веры, - но я, Вер, послал её подальше.
Вера смотрела на Василия вытаращенными глазами.
- Тебя? - недоверчиво спросила она. Этого-то ему и надо было.
- Да, а что, думаешь, раз уж я зек, я уж никому не нужен? - с истеричной злобой стал наступать Василий.
- Да, Вась, ты же не можешь!
- А что, на мне написано? Написано, да?
Василий вскочил с табурета и, распахнув на себе рубашку, выставил напоказ грудь, вероятно, для того, чтобы Вера смогла убедиться, что на его груди, действительно, ничего не написано, а лишь выколот татуировкой двуглавый орёл. Он украдкой зыркнул на сковородку с бедными остатками картошки, рыгнул и пошёл из кухни прочь.
- Вась, да что ты?! - крикнула вдогонку расстроенная Вера, но в ответ она услышала грубый хлопок двери комнаты Василия.
- Ну вот, опять обиделся, - со вздохом огорчения сказала вслух Вера и опустила вилку в сковороду.