- Ой, машинка! Привет!
Лиля высвободила руку, - она держалась за Максима, потому что наступило время настоящего "скользко", - остановившись у серебристого бока многострадальной субару. Она глазам своим не верила, настолько уже привыкла видеть у помойки чёрный корпус БМВ. Хотя было сегодня такое чувство, было ведь, на минуту...
- Какая же ты красавица, какая удобная...
В прошлый раз, подходя к бумеру, она оглядела его и произнесла задумчиво:
- А не такой уж он и уродливый.
Максим слышал. Совпадение, или нет? Она давно убедилась, что он слышит и мотает на ус все, что она говорит и делает, только виду не подаёт, изображая из себя забывчивого, рассеянного. Демонстративно рассеянного - по отношению к ней. Детские игры взрослого, старого мальчика. Сколько уже можно? Да, наша жизнь - игра, но всему есть предел. Хочется определённости, понятного и прозрачного отношения. Доброго, во всяком случае, ибо другого она не заслуживает. Он может любить или не любить, желать стать ближе, или не желать. Но за столько лет пора бы понять, что ей можно доверять, что на нее можно положиться. Что она может помочь, и часто они мыслят похоже из-за схожего опыта; понимают друг друга, как никто. Это во-первых. Хотя даже при таком раскладе люди могут испытывать неприязнь, да. Сердцу не прикажешь. Только вот - и это во-вторых - неприязни быть не может, потому что он ее хочет. И как хочет! Значит, нежность и честное отношение - минимум, на что она имеет право рассчитывать. Именно рассчитывать. Остальное расчёту и логике уже неподвластно.
Но он до сих пор ведёт нечестную игру. Думает, ее заводит интрига? Вначале так и было. Но сейчас подобное поведение вызывает у нее досаду, уменьшает желание. Мачо не понимает, что, несмотря на свое обаяние и харизму, успех у женщин, благоговение (когда-то) пациентов; несмотря на манеру разговора, притягивающую людей (сам сказал недавно: "Советы у нас все любят давать. А когда человеку надо выговориться - все сразу идут ко мне."), - он постарел. Все-таки. Это заметно даже Лиле, а что говорить о тех, кто не влюблён в него? Кстати, и у нее та же самая манера разговора. И знает она, отчего он выслушивает, но не дает советов. Чтобы давать советы, надо либо очень хорошо знать ситуацию, буквально влезть в чужую шкуру, и обладать при этом каким-то большим знанием по существу вопроса, что бывает редко. Либо наоборот - абсолютно не представлять чужую шкуру, чужую душу и ситуацию, зато обладать наглостью и тупоголовым бахвальством, считать других людей быдлом (то есть, являться быдлом самому). В этом случае советы советы звучат так:
- Забей! (На смерть близкого, например)
- Не парься! (Когда у человека нет денег, а ему завтра платить кредит)
- Будь проще, улыбнись! (Когда человек болен)
- Да ну, плюнь ты на все это (детей, родных); живи для себя!
- Все это фигня! (Душа, мысли, рассуждения, любовь, чувства, честь, совесть, эмоции),
- и тому подобные советы.
От подобных советчиков Лилю просто трясёт, ей не хочется даже здороваться с ними. Это не трусость, это просто нежелание вступать в ненужный, бессмысленный контакт - ведь в этих людях (так называемых) ничего человеческого не осталось. Они с превосходством долдонят свое, не слыша собеседника. Они способны прийти на похороны, и начать высокомерно поучать плачущих: "Хватит париться! Что вы такие унылые тут все? Будьте проще! Берите пример с меня - бабок нарубите и на курорт! И еще надо чаще сексом заниматься, и все будет окей!"
Для первого варианта - надо знать ситуацию, и еще напрячь мозги, подумать, что, возможно, не было испробовано собеседником, представить, как он себя ощущает, сообразить что-то (умное или не очень). Но для этого нужно усилие. Лиле зачастую просто лень (если речь идет не о самых близких людях, и если совета не попросили впрямую). Проще просто выслушать, и дать понять, что услышала. Ну, так и Максим - мастер на изображение эмпатии. Хотя изредка он может дать конкретный совет тому, кого хорошо знает - Лиле, например. Как и она ему.
Господи, да она, кажется, понимает теперь его во всем. Они ведь так похожи. В одном не понимает - как ему не надоест игра. Она уже чувствует дыхание зимы возле своего плеча. Она устала. Изображать что-то.
С каждым визитом к нему она замечает все большую унылость и запустение стоматологии. Нежелание Максима стараться. Он опустил руки. Тоже понятно, в общем. Но почему он не обратится к ней, не расскажет все, как есть, не пытается ничего исправлять? Ведь она все для него сделает... наверное, еще. А может, и нет.
Последнее время и она старается только брать, и ничего не давать. Потому что раньше давала слишком много, и не видела положительной реакции. А еще потому что за ней снова стали ухаживать мужчины. Когда человек, не рассчитывающий даже на поцелуй в щёчку, дарит цветы и конфеты, приглашает в кафе или ресторан, подает пальто - тебе есть с чем сравнить. И это - всего лишь нормальные ухаживания! Не миллион алых роз. Почему Максим не делает такой малости? Даже в день рождения подарил просто коробку конфет. Правда, очень вкусных конфет, надо признать. Вишня в спирте; такой натуральный вкус и вишни, и алкоголя, и шоколада она помнила когда-то с детства, а все, что пробовала позже, казалось каким-то ненастоящим. Но все же - это только еда. К новому году он принес вафельный тортик...
Да, возможно, на самом деле, он тратится на нее больше, оплачивая счета за электричество в служебном помещении, постоянно включая обогреватель и устраивая "безумное чаепитие". Но дело ведь не в том. Была бы не она, он приводил бы туда другую женщину. Это же не подарок лично для нее. Это ее вообще касаться не должно - забота о том, где и как устроить встречу. Это мужское.
Конечно, год назад она не думала о таких мелочах. Вспомни только карантин! Кто вопил: "Увидеть бы! Прикоснуться! Ни о чем не прошу больше, только бы встретиться с ним! Его взгляд, его запах, его руки...".
Все меняется. И это нормально. Любовь убивается не разлукой, любовь убивается постепенно - равнодушием, жестокими (даже случайно) словами, флиртом с кем-то, рассказами о других, отсутствием внимания, глупостью, жадностью, грубой шуткой.
Если бы он уделял ей больше внимания, возил куда-нибудь (пусть даже оба платили бы за бензин, - дело не в выгоде, а в совместных делах, помощи, близости) - она продолжала бы закрывать глаза на многое.
В новый год не стала ему звонить. И эсемески слать не стала. Зачем? Все знакомые мужчины поздравили ее первыми. Чем он хуже? Привык к ее инициативе?
На Рождество от него также ничего не было слышно. Это в прошлый год он понимал, что виноват, что она не просто так замолчала, - поэтому и поздравил. Он ничего не делает просто так.
А она почему-то и не переживала. Ездила к маме, ходила на елки с дочерью, в театр и аквапарк - с новой подругой. Ела, спала... Лишь к концу новогодних каникул, под старый новый год, ей внезапно взгрустнулось. Но к Максиму все равно идти не хотелось.
Да, пять лет назад в этот день их отношения вышли за рамки лечения. Ну и что? Какое это имеет значение? Никакого. Придет она, увидит унылые стены, брюзжащего теперь, не хуже мужа, Максима. Они будут хотеть спать и пытаться изображать недавнюю еще страсть. Когда в ее спальне все еще стоит букет роз, подаренный новым претендентом, и ежедневно приходят от него нежные сообщения по вотсапу.
Правда, их частота и настойчивость тоже напрягает. На нее не угодишь... Зато Максим даже не пытается открыть ее последние сообщения. И так плохо, и так плохо. А хуже всего, что она замужем, и роль гулящей жены из анекдота совершенно ее не веселит. Ей не двадцать лет, она устала бегать, скрываться и вести тройную жизнь, ей хочется, чтобы сердце, разум и физическая оболочка находились в одном месте, уютном, любимом, и это место было ее домом. (И субару стояла бы под окном... Субару - обязательно. Даже если без Максима. Даже если главным человеком станет другой. Здесь сложно, а вот машинку она выбрала.)
Все же она позвонила, и съездила. Вышло все даже хуже, чем предполагалось - все время ушло на пациентку, быстрый секс, и чай с противным клубничным рулетом.
- Зачем покупать такую гадость? - расстроилась она. - Я открыла его лишь потому, что очень голодная. Это же мерзкая синтетика!
- Да вкусный он... Почему синтетика?
- Разве может там быть что-то кроме красителей и консервантов, за тридцать рублей? - возмутилась Лиля. - Лучше уж простые пряники.
- За пятьдесят! - притворно грозно поднял бровь Максим. - Где это ты за тридцать видела? Я бы купил за тридцать! - рассмеялся.
- Не важно... Это невозможно есть. Я привыкла к хорошей кухне... - вырвалось невольно. Хорошо еще, не добавила про королевских креветок, шампиньоны и чизкейк. Не привыкла, конечно, но после ресторана и доставленной ей на дом пиццы на завтрак, видеть убогий рулет было невыносимо.
- Привыкла к хорошей кухне, - задумчиво и многозначительно повторил он ее фразу. - Конфетки есть. Будешь?
- Карамельки? Вот эта, вроде, мягкая. Господи, опять клубника в шоколаде.
- Что ты имеешь против клубники?
- Мне она будет сниться сегодня... - "Точнее, меня будет ею рвать..." .
Даже в машине не пообщались - непрерывно звонили зубострадальцы. Никто не виноват, но встреча отдалила еще сильней, кажется. Даже посмотреть ее, подправить пломбы, не успели. Точнее, она села в кресло, и он принялся объяснять, каким образом пломба прилегает к зубу.
- Вот это зуб, - он положил руку на ее бедро, и смеясь, начал нежно гладить другой рукой то же бедро сбоку, - а вот это - пломба. Все, все, прекращаю, - заметив ее укоризненный взгляд.
- Да пошли уже, некогда совсем! Я же сказала мужу, через пятнадцать минут буду!
- В следующий раз сделаем.
Но делать ему ничего не хотелось, вот разглагольствовать о зубах - пожалуйста.
...
Она не вспоминала о нем неделю. В среду собиралась на свидание с другим. В ресторан, конечно. Свидание сорвалось - новый поклонник задержался на работе, и в качестве извинения вновь прислал ей с курьером материальное утешение - подарки. Может и хорошо, что сорвалось. Лиля была не в форме, не нравилась сама себе, чувствовала себя старой, некрасивой и больной. Косметика, кажется, только подчёркивала все морщинки и синяки под глазами. Она поймала себя на мысли, что впервые не чувствует пустоты из-за того, что в свободный вечер она не у Максима. Вот ничколечко о нем не тоскует. Правда, и о новом тоже. Господи, хорошо то как! С одной стороны.
С другой - не признак ли это старости, абсолютной, бесповоротной?
"Наевшись луку, о поцелуях не мечтается", - вспомнился их студенческий мем. С такой опухшей, и какой-то старо-развратной, физиономией, мечтается лишь не показываться никому на глаза никогда. (Развратность лицу добавляла косметика - такими ужасными ей всегда казались эстрадные "звезды": Алла Пугачева, Лолита Милявская, даже Ирина Аллегрова, хоть та и получше. "Зачем они так сильно красятся, все равно ведь только еще хуже выглядят?" - всегда недоумевала Лиля. Теперь она понимала, зачем. Привычка. Попытка что-то исправить. Оно не исправляется, а ты, в отчаянии, стараешься снова и снова, но становишься страшной раскрашенной куклой вместо страшненькой серой мыши...)
Пожалуйста - сплошная самодостаточность! Никто не нужен, а мне и не надо! Господи, как жить-то с таким ощущением?
Нет у нее больше чувств. Не больно, а скучно и тошно. Перегорела, пережила. Одно чувство осталось - к субару. Видит машинки в городе, и радуется. А все остальное, все свои былые терзания по Максиму - кажутся теперь беспросветной глупостью. Она за него жизнь готова была отдать, а он оценивает ее как рулет ценой в тридцать рублей на распродаже в "Фикспрайсе".
А если так... если все остальное она придумала - то зачем ей жизнь за него отдавать? Чем он это заслужил, чем он хорош? Скучные шутки, злость и раздражение на бабку, больных. Мелочность, старческая неуживчивость. Он тоже стал швырять предметы и ругаться на них... что-то до боли знакомое. Ей теперь даже не хочется музыку включать, романтику создавать. Метать бисер... Одно радует - пациенты появились. Зато теперь у него опять меньше времени на нее.
И все-таки ей нужно к нему сходить. До встречи с новым. Ибо не нравится ей, что под пломбой запах появляется, да и вообще там мешает, тут побаливает. Это с ним ей ничего не стыдно (кроме, конечно, отечной физиономии): если у нее во рту что-то не в порядке - кто виноват? Ясное дело - стоматолог.
Ну, ладно, не только поэтому. Все-таки ей хочется что-то ему сказать, договорить недоговоренное, и так далее. Только расстраивает он ее, разочаровывает. Автобусы подняли цены с нового года. Пятьдесят рублей. Как рулет. Как половина стоимости такси! (Точнее, такси - в ее представлении. Ей кажется, что оно должно стоить сто рублей, а оно давно уже сто семьдесят, а а час пик и того дороже). Но автобус! Поганая десятка, которая ходит ни пойми как, когда левая пятка водителя захочет, - это же ужас! Значит, за сомнительное удовольствие встретиться с Максимом она должна платить полсотни! Такое чувство, что весь мир сговорился и показывает ей, чего делать не надо. Куда уж яснее?
Почему-то ей тревожно. Давно (ну, неделю) не звонила, и опять страшно. Чего, собственно? А просто привычка уже. Бояться, тревожиться. И это тоже не в его пользу.
Она поняла, почему выходит звонить на улицу, даже когда дома нет мужа. Если Максим не ответит, или ответит нехорошо, ей захочется курить. То есть, позвони она из дома, - может получиться так, что затем она выйдет на улицу. И не услышит звонка. Взять телефон с собой после того, как он не ответил - унизительно перед самой собой. Словно она ждет. Не брать, - потом будет очень сложно подойти и проверить, нет ли пропущенного. Очень больно, если СПЕЦИАЛЬНО посмотрела, а его нет. А не смотреть - ждать и мучиться долго-долго, когда он, может быть, перезвонил давно. Сложные у нее отношения с попытками обмана самой себя. Нет, даже не обмана. Каких-то психологических ритуалов, позволяющих меньше страдать.
Ну, что? "Абонент пока не ответил на ваш звонок, мы продолжаем попытку набора номера". Достало. Длинные гудки, и так все ясно, зачем эта бодяга...
"Не ответил, значит,спит", - сказала левая половина мозга. - "Четыре часа, он в это время часто днем вырубается, и телефон выключает. Перезвонит".
"Не важно", - запечалилась правая половина. - "Даже если спит. Так ты ему и нужна. Так он и ждет твоего звонка. К тому же мне надо распланировать дни заранее, что в пятницу, что в субботу. Я хотела подстричься. Записаться. В "Букинист" позвонить. И не могу ничего делать, пока его высочество не скажет, в какой день.".
Прошло полтора часа, а звонка не было. "А вдруг он... " Страшные мысли лезли в голову не первый раз. Ведь ей никто ничего не скажет... Она не может ждать, плевать на все! Игры эти. Вот сейчас возьмёт и позвонит через вотсап. Наверняка его не отключил, и наверняка он у него со звуком. То-то он дар речи потеряет! Даже злорадство разобрало. Набрала скорее, чтоб не передумать. Предсказуемо - длинные гудки. Зато сразу же зазвонил обычный телефон. Почти сразу, через полминутки.
Ни слова о звонке по вотсапу. Смешно стало - как сразу испугался-то, бедненький!
- Ну надо же, живой, оказывается!
- Да спал я, спал. Режим сместился. Ночью бабка разбудила, и не заснул больше.
- И чем занимался?
- Думал... о жизни, о себе... да, ладно.
- В самом деле. С Крещением тебя!
- Да, спасибо, и тебя тоже.
- Погодка самая крещенская, а? Всех искупали, вольно-невольно. Сверху дождь, ноги насквозь, мы шли - ветром просто сносит.
- О, да... Ни говори. И ветер паскудный.
- Вот ты все говоришь "пять лет назад, пять лет назад...". Только сегодня стало - пять лет назад. День нашего... знакомства.
- Да ты что? Неужели?
- Ага. Слушай, мне надо к тебе прийти...
- Приходи. Сейчас?
- Нет, в субботу бы. В крайнем случае завтра утром. Потом совсем никак...
- В субботу не могу. Ну, то есть, там может отмениться мероприятие, но, скорее всего нет.
- Да ладно выпендриваться уже, давай в субботу! Завтра нормально, но придется торопиться, и дела еще. К полдвенадцатому если. И придется на такси.
В каком-то смысле она была рада, что все складывается именно так, и увидит его уже завтра, и будет утро, когда еще не так страшно и холодно. Зимние вечера перестали казаться ей томными. Спать она все равно хочет в любое время суток, уже без разницы. Вот только - муж будет дома и свободен, явно захочет отвезти ее, хотя бы до остановки, после того как отвезёт в школу дочку (раз такая скользотень и мороз, а он как раз на колёсах в это время - трудно будет изображать мазохистку, отказываясь от машины.)
Раздражает только упертость: отказ встретиться в субботу и отсутствие внятных объяснений. Впрочем, она и сама давно теперь не объясняет ему свои перемещения подробно. Дела - и дела. Раньше у нее была дурацкая манера переживать - удачно ли она озвучила версию событий, правдоподобно ли место, откуда она, якобы, идет или едет, время и прочее. А потом задумалась: какого лешего?! И пусть не совпадает! Это его проблемы, если не сложится какой-то мысленный пазл по поводу нее. Думает, что она обманывает? Тем лучше! Он не допрашивает, не подозревает, верит на слово. Так же, как и муж. Только по разным, наверное, причинам. Один не хочет себе боли, другому все равно. Что тоже неизвестно наверняка.
Досаду она осознает лишь после того, как кладёт трубку. Удивительно, что во время разговора голос ее не думает дрожать, она искренне смеётся, беззлобно говорит "хватит выпендриваться", и даже про пятилетний срок отношений сообщает таким образом, что переводит стрелки на него - мол, это ты вечно говоришь про пять лет, а на самом деле это только сегодня... Таким лёгким насмешливым тоном, что, кажется, ей даже это удаётся - заставить его поверить, что ее это волнует меньше, чем его.
Утро начинается с разговора со старичком на скамейке (одиноким Стрельцом), который, смеясь, рассказывает ей про бабку, которая еле идет по льду и тянет к нему руки, мол, помоги. А он отказывается проявлять себя джентльменом: "Раз вышла в такую погоду - рассчитывай на себя. Я не для того иду, чтобы бабок спасать. Еще вместе упадем". Ох, какая знакомая и откровенная песня. Стрельцы не стремятся выглядеть лучше в чужих глазах, они любят себя и не скрывают это, зато их прямота и смех над самим собой подкупает. Они умеют категорично отказывать. Иногда это обидно, но - прощается, потому что их отказ беззлобен, неунизителен. Они умеют быть благодарными. Тот же старичок, приняв от Лили пакетик кошачьего корма, тут же принес ей шоколадку. А еще искренне радовался и благодарил, когда она сказала, что, разумеется, можно забрать выставленную в подъезде книгу о политике - для того и выставила. Ключевое слово - искренне. У большинства людей слова благодарности звучит слишком елейно, или смущенно, или преувеличенно-восторжено, или обыденно-машинально (таким заезженным тоном гундит кондуктор в троллейбусе неизменнное: "Оплачиваем проезд..."). Благодарность истинного Стрельца - не слишком частая вещь, но ей веришь, помнишь, от нее тепло на сердце.
Является ли сама Лиля истинным Стрельцом? И да, и нет. Да - когда становится сама собой, раскрепощается среди... хм, да тех же Стрельцов. Даже с этим дедом ей удивительно легко. Когда она не в духе, она спокойно молчит рядом с ним, или даже не подходит пообщаться, и дед относится к этому нормально. Но в дискомфортной обстановке она начинает зажиматься, может беспрерывно талдычить лишенные интонации "извините" и "спасибо, до свидания".
Затем она, конечно, несколько волнуется о том, как оторваться от мужа, но все проходит довольно спокойно. И внешне она, наконец-то, себе нравится, и собирается не впопыхах. И всюду она замечает субару, словно весь город внезапно заполонился ими. Даже обидно за ее машинку - она всего лишь такая же прекрасная, как другие. И все же глазу приятно видеть столько совершенных созданий на улицах города.
Можно сразу набрать его, скрывшись с глаз мужа. Но не получается. Вот, еще отойду. Во двор, где никто не наблюдает, где тишина. Что переживать-то? Не будет она переживать... и все равно забивается в условную норку, где можно даже всплакнуть.
- Да, заходи!
Он думает, что она рядом, и, видимо, открывает дверь.
- Нет, я далеко еще... Такси возьму.
- А, ну хорошо.
Не очень понятно, что хорошо - что далеко, или что такси. Главное, он на месте. Наличка наверняка есть... Честно говоря, сегодня она есть и у нее.
"Через три минуты подъедет Фольксваген Поло, цвет бежевый... Цена поездки - триста двадцать рублей". Почти в два раза больше стало с прошлого раза. И это утро, не час пик, когда цена возрастает (хоть и необоснованно). Как же она будет ездить, когда надо самой за себя платить? Ужас... но об этом она еще успеет порасстраиваться позже. Окей. Почему сейчас ее ничего не трогает?
- Вам радио не мешает? - осведомился водитель.
- Нет.
У нее негромко играла своя музыка, соскучилась по ней. Радио тоже звучало тихо.
- А водитель? - засмеялся.
- Тоже нет...
- Тогда поехали!
Она даже не задумалась, подкалывает или флиртует невзрачный пожилой дядька. И о Максиме не думала. И о пролетающих навстречу субару. Вот какого... она едет не в них? Почему-то мысли ее занимала дочь и завтрашняя стрижка, послезавтрашнее назначенное свидание ресторане. Сегодняшний день воспринимался обыденно, и даже самое красивое платье задумано на воскресенье, а не для Максима. Сейчас на ней всего лишь маленькое чёрное платье, чёрные колготки и сапоги, и длинный светлый кардиган. Идеально, но достаточно строго. Вполне нормально для утренних дел. А в ресторан она наденет облегающее белое платье с вышивкой по краю декольте... Максима она удивлять не собирается, как и он ее.
- Да, вот здесь остановите. У помойки можно.
С другой стороны помойки стояла субару. "Красавица моя!"
- Сейчас за деньгами сбегаю.
Легко сказать: "сбегаю". Она медленно ковыляла по льду, оглядываясь на разворачивающийся фольксваген, чтобы запомнить, куда идти, и как он выглядит. Замечательно, что водитель, видимо, струхнув-таки, вышел вслед за ней, прикуривая сигарету на ходу.
Интересно, что он думал, когда Лиля звонила по телефону, приговаривая: "Да где ж ты есть-то?" "Я передам ваше сообщение абоненту" - заявил новый голосовой помощник, совсем недавно и непрошенно поселившийся в мегафоновских телефонах, и равно раздражающий абонентов и звонящих. Немая сцена - открывающий дверь Максим, Лиля, и курящий под крылечком водитель, разглядывающий обоих.
- Это водитель, что ли?
- Да. Ждет. Триста двадцать... десять рублей у меня есть.
- Что ж так дорого-то, - в голосе Максима не было раздражения и досады, просто задумчивая констатация факта.
- Так я не совсем с привычного места...
Она тоже произнесла это не с целью оправдаться (на самом деле место было самое привычное), а с непонятным желанием запутать, напустить туману. Мало ли какое место...
Он не глядя сунул ей пятисотку. Показалось, что не особо рассчитывал на сдачу? Во-всяком случае, выглядело это так.
- А вам можно сдачу перевести на карту?
Вот те на... "Ага, переведите мне!"
- Эээ... Деньги-то не мои. - Как же быть? В самом деле будет неловко, если она заявит Максиму, что сдачи нет, и перевели ей. - А давайте. Сейчас номер дам. - ("Вдруг у него не привязан к этому номеру? Придется рискнуть.")
- Диктуйте... Вот, смотрите.
Водитель повернул к Лиле разбитый экран смартфона, на котором высветилось родное имя с инициалами...
- Да, все правильно.
"Перевод доставлен"...
- Будете за мной закрывать? - улыбалась Реутову молодая (или моложавая - Лиля не всматривалась, вообще была где-то "не здесь") пациентка. Не глядя на женщину, ощутила ее недовольство. Запаха опасности не было, а может, Лиля находилась в нирване. Зато та, возможно, хорошо все расслышала про деньги и такси.
- Он перевёл тебе сдачу по номеру.
- А, я слышал, как что-то пискнуло... - достаточно равнодушно.
- Чай пить будешь?
Чай пить было не с чем. Лиля нашла пакет с кофе, закрытый прищепкой. Клонило в сон.
- А это весь сахар?
В сахарнице чуть белело на дне.
- Весь. Ой, нет, была заначка. Досыпай этот, сейчас найду еще...
Он появился рядом.
- А можно мне тоже чаю?
Лиля отодвинулась, пропуская его к чайнику. Появилась пара печенек.
- Их точно никто не грыз? В смысле, животные.
- Нет, конечно, таскаю с собой, обсыпались.
Он залез в шкафчик и издал радостный возглас, которому Лиля, как всегда, не поверила:
- О, нашлась!
Перед ней легла шоколадка.
- "Горький" называется, как мой город...
Почему-то стало очень приятно. Даже если не специально для нее купил, может, даже, вообще не купил, а кто-то принес ему - все равно - отметил значимое для себя название, и отдал ей.
- "И это все - мне!" - голосом Маши из мультика.
- Хочешь - возьми, - нарочито равнодушно.
Можно подумать, она может не взять. Эта его манера дарить... "Хочешь - возьми"... или вообще молча, словно дань отдаёт. Или жене зарплату.... Но она уже привыкла к ней. Уже не стесняется.
Как мало оказалось нужно, чтобы ее охлаждение и разочарование однотипными разговорами последних встреч как рукой сняло. Как безразличны стали шикарные розы, дорогие пиццы пеппероне, новый фен и другие подарки. Разве что ресторан приятный, и готовят в нем вкусно, особенно креветки и чизкейк. Но эта плитка шоколада ей дороже всего, она сердце греет. Также, как и пятисотка, отданная водителю.
И какое счастье, что никто не назовёт здесь тысячу рублей - косарем. "Я должен двадцать тысяч заплатить", - скажет Максим. Не "двадцать косарей". Вроде не так уж важно? Очень важно! Принципиально! Как ни убеждает она себя, что сейчас все так говорят, что это нормально, но НЕ МОЖЕТ она полюбить человека, который считает "лимоны" и "косари".
А еще он всегда извинится за отдельно вырвавшиеся полуматерные, почти нежные, литературно-интеллигентные ругательства: "Опять эта хе...вина потерялась!". На что Лиля ответит с нежностью: "Хе...вина - хорошее слово! Не кричи только... тише."
"Я ору, да?" - покаянно посмотрит он светло-карими, быстрыми, выразительными, как у ребенка или собаки, глазами. - "Вот так. Выключил лампы, перестали гудеть и раздражать, сразу легче. Ору, наверное, потому что привык перекрикивать гул. Хорошо, когда тихо."
Все, что ей было нужно - капельку внимания, выраженного в маленьком подарке без ее намёков, небольшая трата на ее приезд. Минимальное подтверждение того, что она для него не пустое место, не совсем пустое. Что помнит о ней. И она снова полностью в нем. Вся, целиком, без остатка.
- Зубы все в печенье, предупреждаю. Оно равномерно расползлось.
- Печенье, оно такое... Там клиновидный дефект. Ничего не сделать. Ну, вот я залепил материалом без высверливания полости, но он отвалится. Так, пока что будет меньше болеть. Паллиатив.
- А чем он отличается от оголенных шеек?
- Ничем, это и есть шейки. Просто форма такая становится. Можно нитрат серебра попробовать,но зуб почернеет.
- Весь почернеет, целиком? Может, и ладно, если у шейки? Он же в глубине.
- Может... но потом уже. Пока так.
- Я как денщик, - усмехается он, стягивая с нее сапожки...
Можно бы обидеться, но ее умиляет это слово. Никто другой не выразился бы так. Не пришло бы на ум слово из старых книжек.
Что-то невообразимо прекрасное происходит на старом диване, и прекрасность заключается в бесконечности и глубине поцелуев, когда вы готовы просто съесть друг друга, в силе прижатия другого тела к себе, в желании раствориться, слиться. Все-таки это - главный критерий отношения к человеку. После такого - равно неинтересен ни качественный умелый, ни абсолютно бездарный секс с кем-то другим. Ты просто не понимаешь, зачем он нужен вообще. Для чисто механической разрядки хватает одного, собственного тела, если уж приспичит вдруг.
Кстати, грустно - познать такое. После этого ты намертво привязан к единственному человеку, и он незаменим. А еще грустно думать - ты для него тоже единственный вариант, или он полигамен? То есть, может ТАК любить сразу нескольких. Кто знает, люди настолько разные.
Они прерываются передохнуть, он поднимается над ней, она с наслаждением глядит в его глаза, ощущая его в себе. Улыбается. Рассматривает его в этот момент нагло, беззастенчиво, потому что стесняться нечего. Одно тело, почти одна душа. Словно на саму себя смотрит. Какой идиот сказал, что никто нам не принадлежит? Если он - просто продолжение ее самой, порань его - из нее потечёт кровь...
- Опять волосы не расчесать! Вот подстригусь...
- Сейчас дам ножницы... Сколько у тебя времени? Я должен уже час назад был заехать за отчётом, и сдать его. Тётенька обещала мне сделать его в понедельник, дотянула до пятницы. А теперь звонит - срочно несись к ней.
- Время у меня есть. Сил нет. Если тебе действительно только забежать и вернуться - поехали за отчётом. Я не хочу, чтобы ты ехал и психовал, что не успеваешь. Но долго сидеть в машине тоже не хочу, если ты там задержишься.
На заднем сидении лежала елка, вполне еще крепкая и живая.
- Бабке неймется, - посетовал Максим. - "Убирай елку, убирай елку!". Стояла бы еще.
- Жалко, - согласилась Лиля. - У нас стоит, пока стоит. Может, расти начнет. Пока живая, как выбросить? Конечно, корни не отрастут. У меня и розы в вазе до сих пор стоят, представляешь, растут! - слишком оживленно и весело, словно забывшись. И, заметив его, ставший напряженным взгляд, не переводя дыхания, продолжила:
- Если бы корешки отросли, можно в землю посадить. Только, наверное, не отрастут, как и у елки.
Субару вывернула к центральной площади.
- А у меня музыка лучше, - сказал он как-то по-детски наивно, и повернул ручку магнитолы. Бодрый ритм классической и совсем не романтичной, как показалось Лиле, композиции, оглушил ее, затопил субару. Она хотела было начать привычный спор о том, что он ничего не понимает, что его музыка ужасна и это просто издевательство, снова включить свою, но вдруг ей стало весело. Возникло ощущение праздника, счастливого сумасшествия.
- Штраус, - сообщил Максим. - Вот под это я езжу один. И потому порой не слышу телефон. Вот эта мне больше всего нравится, "Русский марш". Такая вдохновительная, радостная. Вот здесь, сейчас, слышишь этот момент? - Одной рукой он держал руль, другой размахивал, изображая дирижёра. - Ре-диез.
"И тут вступают скрипки!" - вспомнилась ей фраза из старого фильма, где героиню по-очереди пытаются соблазнить астроном и музыкант, а та, не разбираясь ни в чем, восторженно кивает обоим.
- В диезах и бемолях я ничего не понимаю, - весело сообщила Лиля. - Но, да, прикольно. - Чуть обесценивающее новомодное словечко вылетело из нее. - Но только ехать под такое можно. Бухать или танцевать не будешь.
- Конечно, - согласился он. - Здесь такой вдохновляющий момент, и вот чувствуется прямо - русский марш! Россия! Скифы мы!
- Ага. Представляется мультик про каких-то бобров и зайчишек-пионеров, строящих дом.
- Точно!
- Только мне эти мультики знаешь где уже...
- Да, тебе-то да...
На самом деле ей все нравилось, она нарочно ехидничала. Но не злобно. Вмиг помолодевший, воодушевленный, размахивающий руками Максим, празднично-громкая субару, помолодевшая она сама - словно девчонка-фантатка на рок-концерте.
Странно, что они слышали друг друга, не напрягая голоса.
"А ведь обычно я всегда брюзжу, когда кто-то врубает музыку в машинах так сильно. Мол, других не уважают, и вообще, как так можно... Двойная мораль у меня, однако. Но я не знала, что это так здорово! Когда с ним. И, конечно, когда Штраус, а не какие-то жуткие рэперы или блатняк. А с ним и не может быть иначе, не может быть рэперов и блатняка. С ним будет Штраус. И Битлз. И Джо Дассен."
Заехав в две организации, субару направилась к ее дому.
- Вот почему они нас не пропускают? - шутливо расстроился Максим, стоя на перекрёстке. - Какие-то непонятливые. Видят ведь - люди едут. - Подумав секунду, выразительно повторил и засмеялся собственной фразе:
- Люди едут! Правда же?
Не абы кто, мол.
Честно говоря, Лиле самой казалось, что, когда едет субару, остальные должны стоять, прижавшись к обочине, и снимать шляпы. Как хорошо, что они этого не делают. Еще лучше бы - совсем не пропускали бы, устроили бы затор, перегородили дорогу... Чтобы можно было весь день ехать и ехать.
Возле ее дома Штраус закончился, и раздались знакомые аккорды испанской Pasadena. Теперь уже и Лиля подпевала русский вариант песни, жаль только, плохо помнила слова, и Максим, улыбаясь, продолжал отбивать такт. Дискотека закончилась, но мелодия Pasadena застряла в голове надолго.