100 ЛЕТ СО ДНЯ РОЖДЕНИЯ ГЕРОЯ ВОЙНЫ, МОЕГО ОТЦА ЩЕРБАКОВА ИВАНА ПЕТРОВИЧА
(28.10.1923-10.06.1964 гг.)
Северо-Западный фронт.
Новгородская (Ленинградская) область.
Старая Русса–Демянск–Рамушево.
Лето 1942 года.
Не стану вам рассказывать о своей храбрости и героизме. Воевал, как все: ни хуже, ни лучше. Делил с боевыми товарищами горе и радости солдатского быта. Старался напрасно не подставлять голову под пули. Очень хотелось выжить.
Страшная обида возникала у меня на командиров, отдававших простым красноармейцам бездумные, беспощадные и смертельно опасные приказы. Дураков и службистов на фронте всегда хватало.
Понятно было, что с той стороны нам противостояла чёткая организация и дисциплина войск вермахта. Людям в малоуправляемой, плохо вооружённой солдатской массе было ясно, что высокомобилизованной, патриотичной и заточенной на победу армии у нас попросту не было.
Всё было плохо. Никудышный штаб, отвратительная разведка, никчёмно-ограниченная связь и вечно пьяная служба снабжения. Вокруг ходило-бродило, участвовало в боях самое разномастное стадо, призванных с кондачка, не обученных военному делу людей. Резервисты, тюремщики, рабочие, колхозники, интеллигенты, бандиты — на фронте все были одним миром мазаны.
За всю войну никогда Красная армия не блистала кадровым составом. Одни части выбивались полностью, на их место приходило совершенно необученное пополнение. Добровольцы не спасали ситуацию. С их безбашенной провинциальной храбростью это была прямая дорога в «пушечное мясо».
Чуть ли не каждый мобилизованный для фронта новобранец был до крайности озлоблен. Призыв коммунистов: «Один за всех и все за одного» — на войне был неактуален.
Главенствующим постулатом при появлении желторотиков становился невесть какой новизны лозунг: «Человек человеку — волк». Чтобы пересмотреть ошибочное представление об окружающем мире, требовалось время и участие не в одной срубке.
Кто выживал и шёл дальше, тот понимал ошибочность первоначальных догм и особо начинал ценить чувство локтя. На войне без взаимопомощи не прокатит, никак нельзя. В трудную минуту каждый рассчитывал на последний шанс — на помощь боевых друзей.
Но не хочу о грустном. Лучше расскажу о солдатской храбрости, упорстве, смекалке в бою, о том, как мы использовали маскировку, организовывали засады перед позициями миномётной батареи.
Простосердечные солдатские достоинства более чем компенсировали недостатки бездарных старших командиров, которые приводили к огромным потерям. Как могли, мы старались обезопасить позицию своей миномётной роты от неожиданных вылазок фашистов.
Понятно, что и на войне русскую лень не отменяли. Поэтому в позиционной бойне противотанковые рвы у нас были мелкими, расположенными хаотично. Однако самый главный и подавляющий фактор здесь был убойный: котлованов имелось в наличии великое множество. Оставалось ждать. Гадюче-ползучий панцер никак не мог промахнуться и случайно проехать мимо подготовленной ловушки.
При неожиданных вылазках немецкие танки частенько попадали в ямы. Их командиры высовывались, чтобы оглядеться, снайперы их тут же убивали. После небольшой паузы от безысходности сдавались уже сами экипажи.
Бойцы миномётной роты наблюдали за дистанционным противостоянием, как правило, со стороны. В снайперские одноразовые стычки миномётчики не вмешивались. Батарее требовалась фронтальная заварушка.
Меня часто спрашивают, когда ранят или убивают — это больно? Это страшно? Объясню, как получалось, когда смотрели смерти в глаза. Ещё в Пензенском артучилище нас, сто сорок будущих офицеров выпуска, ускоренно обучали основам рукопашного боя. Поговаривали, что после кровавых замесов в живых оставалось двое-трое.
На войне мы быстро распознали, что старая тяжёлая винтовка со штыком уже отжила свой век. Артиллеристам и миномётчикам она была вообще, как помело. Куда с ней? О каком манёвре можно было говорить в ближнем бою?
Другое дело — автомат или трофейный немецкий карабин. Мы же всегда находились на прямой видимости с фашистами. На самом переднем «передке». Конечно, доводилось схватиться с гансами и в рукопашных. При заходе на островок в болоте никто же не знал, чья там сила? Вот и сталкивались в лесах нос к носу с непримиримым врагом.
По большому счёту и по теории боевых действий, было не до кулачно-ножевого месилова. Нас учили, что возможно допускать сближение с противником лишь до броска гранаты.
Но если махалово случится, то противника в ближнем бою необходимо было уже колбасить по полной программе и безжалостно уничтожать под самый корень. Из траншеи, с дерева, с чердака здания — не щадя живота своего убивать ползучую гадину.
Или ты, или он тебя, даже смотря глаза в глаза. Другого расклада было не дано. Истина.
Если пьяный командир-дуралей приказывал кровь из носу всеми силами стрелкового батальона овладеть позициями фрицев, то нас, артиллеристов, никто и не спрашивал. Лычки же были пехотные. Значится, вперёд, миномётчик, а сейчас — боец, по совместительству — стрелок. В атаку!
Кто разберёт впоследствии, прав или не прав был садюга-майор? Для бестолковой крысы человеческая жистянка не имела цены. Тем более, что в случае удачного расклада на его груди могли дзынькнуть заветные медальки. И самое-то обидное, что такой отморозок ещё мог всех пережить, а после войны взяться книжку писать о личных подвигах.
Трудовые коллективы, пионеры-школьники замучают вниманием и ласками «героя» войны. Однако никто не удосужится принюхаться к правдивости его сказочных повествований. Красиво говорящий мозгоблуд на гражданке уже не будет пахнуть порохом, железом и кровью. Настоящая правда будет разлагаться вместе с телесной массой абсолютного большинства душ, загубленных, в том числе, при его помощи.
Перед схваткой человеческий мандраж никто не упразднял. У каждого был свой потолок героической составляющей.
— Ты чё скис, парень? Гликося, ещё над ухом не стрельнули, а ужо напугали ёжика.
— Дадим жару фрицу. Дерево в огне сгорает, а солдат от огня только крепче бывает.
— Не за страх, а за совесть бьёмси, робятушки.
— Одно и то же командир талдычит. Когда его правда верх возьмёт, похоронная команда уже без спроса прикопает всех в сырой землице.
— Дурак, спрятаться негде ему. Вправо-влево глядь, твой хрен как вершок и ещё три пальца поперёк. Ха, ещё место есть, где чёрному ворону сесть.
— Обиделся? Полезай в п…ду, там свидимся!
— Умник нашёлся. Ты лезь первый, я второй. Ты застрянешь, хрен с тобой!
– А я вам так скажу. Если даже всю глотку зальёт свинцом, не встану на колени перед вражьей силой. Мне ишшо поквитаться надобно за погубленную родню.
— Братцы! Да не кипешитесь вы. Гансы ничего не спишут, они только припишут: одни медали получат, другие облажаются. Так что держите хвост пистолетом, мужики.
— Камня на камне от батальона не останется. Знамо дело, что фашисты питаются по ночам котлетами из мяса русских солдат и упиваются бедняцкой кровью.
— Мудак. И хто тебе такую ересь прогундосил? Трус. Или будь мужчиной или умри. Из двух зол выбирай лучшее для себя.
— Да ты не смотри на него. Когда людям совесть раздавали, его просто дома не было.
— Я так же считаю: наш Бог не в силе Москвы, а в нашенской, солдатской справедливости.
— Точно. Бить супостата надобно. Без победы стыдоба домой вертаться. На родимой сторонке без победы не житьё, а несчастное вытьё станется.
— Ты дурью не майся. За одного битого в твоём колхозе к революционному празднику будут сразу выдавать пачку больничных. В мирной жизни погуляешь, оттянешься от пуза.
— Слышь, сержант. А что, если я стрельну из своего винтореза в ногу? Глядишь, шанс в живых остаться представится.
— Буханку хлеба тебе надобно раздобыть. А где пшеничную в окопе сыщешь? Через батон пальнуть — кожу огнём не опалит. Иначе особист вмиг к стенке поставит. Вся маята коту под хвост.
— Ещё слово и я вас обоих дристунов заложу энкавэдэшнику.
— Однажды мы самолично такого же раздолбая после боя порешили. Гранату взорвал в левой руке, обнявшись с деревом. Ничего, у взводного клешня не дрогнула. «Приласкал» как надо инвалида девятью граммами свинца из табельного ТТ.
— Тупой, всегда недоволен собой. Чего каркаешь. Шанс уцелеть денно и нощно сохраняется. Вот и пользуйся даденными преимуществами. Выживай, как сможешь.
— И то верно. Где храбрость, там и правда. В народе говорят, что герою не бывает наказания. Так что смотрите сами.
— Точно. Глядишь — выживем, а там и награду схлопочем.
— Ша! Заткнулись, пацаны. Приготовились!..
Костяк миномётной роты был уже обстрелянным в боях. По команде комбата обычно стартовали из своих траншей молча. Дружно и враз, общим чохом. Зачем было излишне тратить силы на показушное горлопанство типа: «Ура»? Адреналин и так сверх меры у всех зашкаливал.
Чтобы выжить в бою, надо было как можно скорее сократить расстояние с неприятелем. Эта немудрёное правило становилось обязательным условием для действий, связанных с простецкими инстинктами самосохранения.
Уже на дистанции 50–40 метров мы обычно прекращали огонь из трёхлинеек, ППШ и карабинов, чтобы вихревым, решительным броском достичь траншей захватчиков. Если удавалось — замечательно. Отличное начало, перспективное.
С дистанции 25–20–15 метров в ход шли ручные гранаты, которые метали на стремительном бегу, с ходу. По пути уже готовились к использованию по прямому назначению боевые ножи, различные колюще-режущие предметы, вроде заточек.
Чтобы вытащить стилет из-за голенища сапога, надо было на секунду остановиться. Секунда — целая вечность. Некоторым это короткое промедление стоило жизни. Шютце-стрелку как раз хватало доли секунды на прицельный выстрел. Считай, что повезло, если вражина случайно промахнётся.
Дальше следовал выстрел в упор в немца и удар его ножом, либо штыком, малой или большой сапёрной лопатой. Прикладом. Не важно было, чем ударить в абсолютно любую часть тела: в голову, грудь, под лопатку, можно даже полоснуть остриём стали в руку, подставленную для защиты. Главенствующим здесь становился не убойный элемент рукоприкладства, а ужасающе стремительный натиск, решительность и злоба с ожесточённостью. Наглость становилась определяющим фактором.
Все компоненты штыковой атаки должны были вселять страх в души противника. Он просто обязан был дать слабину и устремиться наутёк из своих обжитых траншей. Отмечу, что 95 процентов рукопашных схваток происходили в лесистой и болотистой местности. Иногда только схлёстывались нос к носу в населённом пункте и крайне редко в открытом поле.
Практически все бойцы подразделения были рабоче-крестьянского происхождения, далеко не хлюпики. Ещё с гражданки пацаны владели шанцевым инструментом, топором, ломиком. Их удары были слитные, резкие, порой настолько сильные, что в рукопашном противостоянии перерубали конечности врагу.
Остервенелый удар по шее фомкой мог вырвать из тела голову фрица. Главное — мочить супостата со спины в шейные позвонки. Лезвием лопаты следовало бить напрямую под кадык в горло. При решительном натиске всей массой тела шансов у арийца не было никаких. Голова слетала на раз, словно лист с черешкового стебля июльского лопуха.
Срубить кусок черепушки, воткнуть под каску нож или вонзить малую сапёрную лопатку в горло противника для участника драки было сущим пустяком. На раз плюнуть. Это же был фашист, оккупант земли русской, а на кону стояла собственная жизнь: кто кого.
Причина частых яростных коротких рукопашных схваток крылась в рельефе болотистой местности. К подобным неожиданностям мы бывали уже готовы. Потихоньку пробравшись на островок в болоте, можно было вплотную подойти к фрицам на расстояние 20 и даже 10 метров.
После обнаружения противника, от неожиданности практически все с обеих сторон на долю мгновения впадали в ступор. Но наши драчливые бойцы мгновенно приходили в себя. А как вы хотели? Опыт уличных разборок «стенка на стенку» на гражданке сказывался.
Однажды разведгруппе наводчиков нашего 517 стрелкового полка не посчастливилось напороться на отдыхавший немецкий взвод солдат. Гансы тоже были не лыком шиты. Бросили свои кружки со шнапсом, нехитрый закусон с салом, приправленный русским луком, и с диким ором, рычанием и пеной у рта ринулись убивать «хлипких» недочеловеков-унтерменшей.
Со всех ног на меня летел двухметрового роста фриц. Крупные черты лица его были перекошены. Справа по подбородку стекала слюна и скопилась в кисельный шмоток на нижней скуле.
Ужасного вида, обросший рыжей щетиной, с выпученными глазами, огромный тевтонский жлоб надсаживал глотку, орал что-то совсем нечленораздельное, кричал, как недорезанный вепрь. Чистая зверюга-обезьяна, наводящая страх чудовищная горилла.
Мерзавец-фашист выл, шумел на весь лес, визжал, брызгая слюной во все стороны. Край света... Ужас...
Подняв над головой карабин с закреплённым штык-ножом на конце, громила-злодей стремительно нёсся навстречу и выцеливал остриём клинка мою грудь. Промедление или уклонение от схватки было смерти подобно. Выбирать не приходилось.
— Хана дело! Ё-моё, а как хотелось пожить ещё немного! Мамочка моя родная, неужели конец?!
Всё молодецкое существо замерло от страха, даже забыл, что в моих руках тоже есть оружие. Приблизившись, ганс сделал выпад винтовкой, пытаясь поразить острой сталью.
Я же тогда был молод, расторопен и вёрток до безобразия. Поэтому без труда увернулся и схватил «фаллширмягергевер» (FG 42) левой рукой за ствол. При этом неосознанно дёрнул на себя карабин, как обычно в деревенских потасовках вырывал из рук противостоящего хлопца его сучковатую палку-дрын. Здесь всё получилось, как и предполагал — хорошо.
Немец со всего маху пролетел мимо и за моей спиной упал юзом на живот. Тут уж пришлось немедля развернуться и со всей мощью ударить фашиста наотмашь стволом выхваченного из чужих рук фаллшира прямёхонько между рёбер.
До сих пор мне было неизвестно: всё же, какую силу удара надо применить, чтобы насквозь проткнуть человеческое тело? Во время срубки рассуждать некогда, без причитаний всадил дуло трофейного винтореза в живую человеческую плоть. С удивлением почувствовал податливость мышечной ткани неуклюжего головореза.
Когда попытался вытащить своё оружие обратно, сделать это оказалось не так-то просто. Шпалерный дрын карабина насквозь пробил лёгкие фрица, мышечную ткань с наружной «кожурой» и уткнулся в землю с другой стороны. Прицельная мушка, словно рыбацкий крючок, цеплялась внутри грудины за рёбра отморозка. Ни туда ни сюда — застряла в гребёнке рёбер.
Когда-то жестокий, а сейчас беспомощный ариец громогласно надрывался, зычно вопил, сучил ногами, хрипел горлом, харкая по сторонам кровью.
Пока возился с вонючей образиной, другой немец, бежавший следом за первым, ловко приложился мне прикладом в челюсть. Слёзы брызнули из глаз. Прыснувшие искры готовы были поджечь траву!
За доли секунды боковым зрением увиделась выскочившая из гнезда скулы нижняя её часть. Кожа на лице стянулась и готова была лопнуть. Глаза выпучились, повылезав из орбит. В ушах дзынькнул прощальный звон колоколов. Набат сносил «крышу». Неужели смерть и всё кончено? Амба!
Боли не было. На сотые доли мгновения в душе, в крови, в разгорячённых мышцах поселилась тоскливая пустота. В сознании грохнула вспышка потрясения. Мгновенно ощутился ужас перед неминуемой гибелью. Неужто финиш?
Однако помощь подоспела немедля. Фашиста изворотливо подсёк под коленки Венька Бывальцев, шустрый боец из первого взвода. Вёртким оказался малый!
Со всего маху вырученец воткнул в спину падающему навзничь гитлеровцу гранёный русский штык. По-моему, богатырским ударом даже рёбра тому вломил вовнутрь. Сломал прямо в дыхалку, потому что явственно послышался хруст ломающихся костей.
Что-то внутри фрица негромко, смачно лопнуло, из-под зелёного френча потекла река алой крови. Дело было сделано. Немец забился в конвульсиях. Агония завершала сиюминутное светопреставление отдельно взятого поединка.
Я выдохнул облегчённо. Рассусоливать было не с руки. Запрыгнув ногами на гориллообразного долговязого фрица, вдвоём с Венькой с трудом выдернули из его бездыханной туши застрявший карабин.
Тут рядовой Бывальцев взглянул на меня и увидел неестественно торчащую вбок челюсть. Ухмыльнувшись, пацан без разговоров со всего маха врезал коронной левой в обезображенное лицо.
В голове осоловело хряпнуло, в черепе щёлкнуло, в глазах помутилось. Всё. «Операция» прошла успешно, челюсть встала на место.
— Не ссы, взводный. У нас в деревне, отродясь, таким образом опосля драк «лечили». Смотри-ка ты, не пропали навыки.
Сентиментальничать, базарить по пустякам здесь не к месту. Справа уже набегал очередной фриц. Над головой у него была занесена большая сапёрная лопата. Гадство, этот нахалюга-то куда за смертью торопится?
— Ух ты! Деваться-то некуда. А в этот раз чья сила возьмёт? — даже спортивный интерес появился.
Присев, резко отпрыгнул в сторону и в падении ударил набегавшего немца в низ живота, в область паха. Однако примочка оказалась не совсем точной, фуксовый шлепок пришёлся чуть выше.
Что-то хрястнуло, всхлипнуло, а потом и чавкнуло внутри «свиной туши». В следующее мгновение баварский колбасник уже летел руками вперёд, на своё фашистское пузо, заправленное европейским говнецом.
Вскочив, ударом кирзача со всей силы в шею, под каску, окончательно успокоил солдата вермахта. Времени не было любоваться на то, как обречённый несчастливчик выплёскивал изо рта пузырящуюся кровавую пену, пытаясь глотнуть чужой для него, полный кислорода новгородский воздух.
Чтобы помочь товарищам, с рычанием и остервенелым оскалом пришлось ринуться в самое пекло схватки. Мордобой не на жизнь, а насмерть продолжался.
Рукопашная схватка была остервенелой. Ошибка в принятии решения, жалость, отсутствие концентрации внимания несло участнику столкновения верную гибель. Мотивация каждого бойца была фантастически запредельной.
Теперь-то точно стало известно, что заколоть человека не составляло особо большого труда. Всё до примитивности просто. Главным условием здесь было не испугаться, не зассать от страха при виде неприятеля. Как никогда выручали борзота и наглость.
Вроде бы только делал выпад в сторону фрица, а он уже падал и, вполне возможно, больше от страха. После этого кульбита оставалось только приложиться покрепче прикладом между каской и воротником френча, по седьмому шейному позвонку. Такая у меня была смертельная, испытанная на деле зуботычина.
Апперкот! Никакой враг после такого кикса выжить уже не мог. Смертельно для оппонента и несовместимо с жизнью.
В этом бою я понял, как мало надо применить усилий для того, чтобы убить человека. Но что поделаешь, это рукопашный бой. Никакой жалости к противоборствующей стороне. Только кровавая солёная пена на губах от напряжённого прикуса и холодный пот по всему лицу. Либо ты, либо он, враг. Другого расклада не получится.
Совершенно чётко помню, что в любой штыковой или кулачной схватке мысли работали необычайно быстро. Ситуация разворачивалась неожиданно и виделась с разных ракурсов. Возникало понимание, каким образом надо действовать, чтобы спасти свою жизнь и помочь боевому товарищу. Негласный принцип: “Один за всех и все за одного” именно здесь проявлялся в полной мере.
Когда всё закончилось, пора было подводить итоги. Обойдя островок, подсчитали потери. Жаль погибших ребят, но такова участь солдата. Горевать по убиенным не было времени.
Немцев стащили в одну кучу. Вновь прибывшее подкрепление ещё не намаялось, вмиг закопают немчуру в общем погребальнике. Своих положили рядком, накрыли тела плащ-палаткой. Пусть однополчане простятся, как положено.
Раненые, покалеченные бойцы стонали. Кто-то цинично матерился. Радости не ощущалось, видимо, ещё не пробило. Чуть позже эмоции рассредоточатся, придут в порядок. Вот тогда и прорвёт.
После выстрелов, взрывов гранат дым с поляны утянуло в низину возле болота. В воздухе пахло несгоревшими пороховыми газами, кислым потом, человеческим дерьмом и сырой кровью.
Привычная гремучая смесь запахов не обескураживала. Старшина посыльным отгрузил водку. Молоденький салабон-порученец выпученными глазами удручённо переводил взгляд с одного победителя на другого. В воздухе витала гробовая тишина.
Наркомовские сто грамм разливали в жестяные кружки, припасённые в сидорах. Настроения никакого. Полнейшая гнетущая тишина повисла над полянкой.
Каждый перелопачивал в уме неисчислимый объём ужасающих воспоминаний. Кто-то выковыривал чужую кровь из-под ногтей трофейным ножом. Другие споласкивали в соседствующих озёринках обагрённые кровью ладони. Да-а-а-а, натворили мы дел…
— Ну что, мужики, за победу!
— Будем жить, ребята.
— Славно нашинковали немчуру. Жаль только своих пацанов не сберегли.
— Лично я старался, как мог.
— Я тоже бился на последнем издыхании. Правда немец из «вальтера» прострелил руку.
— Ничего, мне случилось за тебя прикокошить парочку. Выписал им проходные аусвайсы в ад кромешный.
— Не плачь, братуха. Ещё представится шанс отомстить за дорогих товарищей.
— Не чокаться. Помянем друзей боевых.
— Не чокаемся…
Рукопашная схватка двух непримиримых противоборствующих сторон — это явление по яркости, жестокости, амбициозности и драматизму совершенно необыкновенное.
После беспощадной штыковой атаки в душе всегда клокотали чувства невероятной остроты. Но уже через три-четыре яростных схлёстки рукопашная схватка становилась обыденным делом на передовой среди болот.
Новое пополнение без особых проблем осваивались и к рукоприкладству привыкали быстро. Сноровистые ребята, хорошо проявили себя. Молодца!
Парни у нас были простецкие, наторевшие в уличных драках, на поножовщине. Нервы у жиганов были сызмальства к мордобою привыкшие. Бока и рёбра не единожды пинками кирзачей вправленные. Скулы и носы даже за километр видать — поломанные. Одно слово, в народе таких циничных нахалюг, бесстыжих горлохватов называли: «Оторви ухо-глаз».
Все пацаны знали, как надо увернуться от прямого удара, вывернуться от захвата, отскочить, чтобы не запинали, вертухнуться на лопатках и всучить промеж глаз противнику. Это было явно нашим превосходством. Бойцы стали осознавать своё господство над ситуациией, при случае не брезговали, даже искали возможность схватиться с фрицами врукопашную.
Смертельную драку надо было начинать до того, пока солдаты вермахта передёрнут затворы своих шмайссеров. Если мы успевали, а так оно и было зачастую, то хана немчуре. В мутузилове спастись и вырваться у них шансов просто не было. Никаких вариантов на сохранение жизни оккупантам не предоставлялось. И поделом, нашим дышалось легче.
При близкой встрече с врагом на лицах наших бойцов появлялась презрительная ухмылка. Обязательным атрибутом перед рукопашной был традиционный смачный плевок сквозь зубы. И понесла-а-ась душонка в рай...
Немцы очень боялись рукопашных схваток на «передке». Они умом не могли понять ожесточения русских солдат. Психика европейцев не выдерживала наглого давления матёрых бойцов-гладиаторов.
Мы уже понимали, что выжить врагу в такой схватке было практически невозможно. Бывалые солдаты вели себя нахраписто, цинично, бесцеремонно. Появилась свойственная для молодёжи бравурность и борзота.
Длина болотистой луговины после такой индивидуальной срубки измерялась не метрами, а количеством немецких трупов, уложенных по пути следования стрелкового батальона, в том числе нашей миномётной роты.
Холодеющих тел красноармейцев было в разы меньше. Как правило, на десять немецких — один русский погибший воин.
В сердце появлялась какая-то одухотворённость. Не поверите, но уже никто не сомневался в победоносном исходе войны. Постепенно единоборцы становились матёрыми воинами-победителями. А раз возникало чувство превосходства над врагом, куда деваться, приключалась и беззастенчивая наглость.
Расскажу поподробнее об одном случае в нашем полку. Был у нас боксёр, чемпион Коваленко. Однажды получилось так, что немцы прижали пехотный батальон у небольшой озоринки к болотной трясине. На другом бережке находился мощный немецкий дзот. Пока стрелки прятались по кустам, Коваленко перебрался с помощью подручных средств на другой берег.
Босоногий, грязный, мокрый и чумазый поднял кверху руки. Немцы обрадовались, увидев, что русские начали сдаваться. Окружив, завели невзрачного солдатика внутрь оборонительного редута. Унтер-офицер радостно стал названивать в штаб, сообщая о захвате струсившего пленного крепыша.
Коваленко же улучил момент и одним ударом нокаутировал офицерика. Следом тотчас отправились в глубокий адреналиновый транс ещё четверо других фрицев. Подлюки-фашисты даже не успели загнать патроны в затворы своих шмайссеров.
Ну, а мы тотчас же переправились через озерцо с ряской и заняли важный фортификационный объект. По результатам смертью пахнувшего эпизода войны, победителя-чемпиона представили к награде медалью «За боевые заслуги».
Что касается лично меня, то я не относил бы себя к числу храбрецов. Конечно, всем участникам сражения было страшно: до онемения рук, до мурашек на коже, до холода в сердце. Всё дело в том, как этот страх проявлялся у людей.
С одними случались истерики. Слабовольные плакали, кричали, пытались убежать и спрятаться. Другие переносили тридцать три несчастья внешне спокойно. Но убитых при мне на глазах однополчан невозможно забыть.
В любом случае, как бы ни было до безумия жутко, я старался всегда держать себя в руках и действовать по обстоятельствам, без паники. От моих приказов напрямую зависела судьба и жизнь вверенных людей, боевых товарищей. Поэтому не имел права, просто не мог позволить проявления человеческой нерасторопности или пофигизма. Тем более прилюдно — показать свой страх.
В миномётной роте требовалось быть хладнокровным, внимательно наблюдать за ходом боя. Как бы ни складывалась ситуация, главной задачей было определить местонахождение цели, а затем засечь и уничтожить её. Либо нанести существенный урон противнику. Почти постоянно событийные действия разворачивались в прямой видимости с неприятелем.
Служивые знают, что такое миномёт. Любой маломальский штурм, а тем более оборона невозможна без батальонной поддержки огневыми средствами. В любом случае подствольники небольшого калибра были всегда наипервейшей целью для истребления.
Противник спал и видел, как бы поскорее нас уничтожить. Немногие выжили в этих беспощадных и кровопролитных боях в новгородских болотах. В живых оставались единицы. Страшные, кровопролитные несли мы потери в живой силе.
Впоследствии обычным делом станет, когда от воспоминаний вскрикнешь, застонешь и ужаснёшься количеству вражеской крови на когда-то сильных руках.
Кто скажет вам, что на войне не страшно, тот откровенно лукавит. Скорее всего, перед вами бесхитростный приспособленец из ближайшего тыла прифронтовой полосы. Человеку на генетическом уровне свойственно бояться. Зачастую на войне именно страх спасал солдата.
Только раз в жизни стоит увидеть рукопашный бой, принять в нём участие и потом уже сотни раз неизбежно будешь прокручивать его в самых кошмарных снах.
Самое главное для любой личности — это научиться управлять инстинктами. Тогда всё образуется и будет в порядке. Обязательно случится дожить до победы.
Из воспоминаний моего отца гвардии капитана запаса Щербакова Ивана Петровича (28.10.1923-10.06.1964 гг.)
7-я гвардейская стрелковая дивизия, 14-й гвардейский стрелковый полк.
Апрель 2017 года