Долг

Николенька стоял посреди темной и безлюдной столовой. Он не помнил, как он здесь оказался. По всей видимости, на дворе была глубокая ночь – в доме висела зловещая тишина, все свечи были потушены, и один лишь слабый огонек трепыхался на дне камина. Этот огонек-то и позволил Николеньке увидеть, что в темноте что-то есть. Точнее, кто-то.
На полу у камина сидел человек, повернувшись лицом к огню.
Может, папеньке не спится, и он решил скоротать время у камина? Но тогда он бы наверняка расположился в кресле, как это делают все взрослые... Может, лакей Пантелей пришел погреться?
Только Николенька всем нутром чуял, что тот, кто сидит и смотрит на пламя, - это кто-то чужой. И что лучше к этому чужому не подходить. От него как будто исходил неестественный холод; только теперь Николенька заметил, что вся столовая покрылась тонкой корочкой инея. Вот и искрящаяся наледь на стенах, и замысловатые морозные узоры на подсвечнике... К тому же изо рта у мальчика с каждым выдохом вылетало облачко пара, а голые ноги в домашних туфлях заледенели, словно он ступил босиком на снег.
Николеньке вдруг захотелось сорваться с места, оказаться у себя в спальне и укутаться в теплое пуховое одеяло с головой. Но скованный неведомой силой, он продолжал стоять на месте и смотреть на неподвижный силуэт у камина.
Тут незнакомец зашевелился и слегка повернул голову назад, только лица все равно рассмотреть не удавалось. Николеньку охватил необъяснимый страх. Любопытство отошло на второй план, и он больше не стремился разузнать, кто сидит у камина. Теперь ему стало казаться, что, как только незнакомец покажет ему свое лицо, произойдет нечто ужасное. Поэтому, когда человек у камина повернул голову еще сильнее, Николенька закричал и изо всей силы зажмурил глаза.
А потом все куда-то исчезло.
Следующим, что он увидел, было испуганное лицо Даши, освещенное слабым огоньком свечи, которую служанка держала в руке. Ее длинные волосы, всегда аккуратно собранные под чепчик, волнами рассыпались по плечам.
- Николай Алексеевич, что стряслось, как тут вы оказались?
Даша взяла, было, Николеньку за плечи и тут же отдернула руку:
- Батюшки, какие вы холодные! Ужель на улицу бегали? Да как же вы вышли-то?
Николенька пропускал треп служанки мимо ушей. Он как будто все еще находился в покрытой инеем столовой, где напротив камина сидел кто-то незнакомый и страшный... Мальчик огляделся вокруг: столовая выглядела как обычно, огонь в камине был потушен, и на полу никто не сидел. Во всяком случае он не заметил ничего необычного, насколько он мог судить об окружающей обстановке в скудном свете Дашиной свечи.
Получается, что все это ему просто привиделось?
- Сейчас же пойдемте в кровать, пока Варвара Александровна не услышали! – Не унималась Даша.
Только спешка служанки оказалась тщетной. Маменька уже проснулась – она стояла на пороге своей спальни и прислушивалась к возне на лестнице. Тревожные блики от свечи трепетали на ее щеках. Как только Николенька с Дашей оказались на втором этаже, маменька тут же бросилась к мальчику, выдав свою порцию вопросов и причитаний.
А утром Николенька проснулся больным: горло саднило при каждом глотке, дышать было трудно. Вскоре приехал доктор с большим кожаным саквояжем. Он достал ушастую деревянную трубку и, прикладывая ее то к одному, то к другому месту на груди и спине Николеньки, внимательно слушал.
Наконец, доктор закончил осмотр и обратился к маменьке:
- Не беспокойтесь, Варвара Александровна. Сильного жара нет, хрипов – тоже. Вот сироп от кашля. А по поводу ночного происшествия могу предположить, что это детский сомнамбулизм. С возрастом это пройдет.
Николенька не знал, что обозначает такое странное завораживающее слово «сомнамбулизм». Только после визита доктора старая няня Агафья стала проводить каждую ночь в кресле рядом с кроватью Николеньки. Первое время он никак не мог привыкнуть к ее посапыванию, которое назойливой мухой витало в ночной тишине. Но потом мальчик привык, и ему даже стало спокойнее, что теперь по ночам ему не надо было оставаться в полном одиночестве в большой темной комнате.
Кошмар про незнакомца у камина никак не выходил у него из головы.
...Через несколько дней Николенька окончательно поправился и встал с постели. Но как только он ступил в столовую, где был накрыт стол к обеду, и увидел зажженный камин, впечатления той жуткой ночи накинулись на мальчика с прежней силой. Он с опаской поглядывал на языки пламени, словно ожидая, что вот-вот у камина появится темный силуэт и станет так же холодно и страшно, как тогда...
Но огонь беззаботно взмывал вверх, а сухие поленья весело потрескивали в такт оживленным разговорам за столом. Шла святочная неделя, и у всех было хорошее настроение, поэтому никто не заметил, что Николенька ведет себя странно. Взрослые вообще всегда были заняты своими бесконечными, одним им понятными разговорами.
А между тем мальчик уставился на небольшую связку дров у камина. Он был уверен, что в темных щелях между поленьями что-то есть. Он уловил мимолетное, едва заметное движение и какие-то блики, словно сказочные лилипуты бегали по поленьям с миниатюрными свечками. Только взрослые ничего не замечали, продолжая вести непринужденные разговоры.
Тут блики исчезли, и между поленьями заклубился черный дым. Николенька испугался – неужели огонь каким-то образом перекинулся на поленья? Надо было сказать взрослым, но мальчик мог лишь беспомощно сидеть с широко распахнутыми глазами, будучи не в силах оторвать взгляд от происходящего у камина и заговорить.
Тем временем дым становился все гуще и толстым столбом клубился вверх, к самому потолку. А в следующее мгновение Николенька понял, что происходит. Он изо всей силы вжался в спинку стула, словно ища защиты у мягкой обивки.
Столб дыма принимал все более четкие очертания. Человеческие очертания. Это был тот незнакомец из сна Николеньки – теперь в этом не оставалось никаких сомнений (да и сон ли это все-таки был?). Только тогда он сидел на полу, а сейчас стоял, и в глаза бросалось то, насколько огромен его рост – голова незнакомца высилась у самого потолка.
Мальчик хотел, было, открыть рот и заговорить с маменькой, но к своему удивлению обнаружил, что сидит в столовой совершенно один. Куда все подевались? Только что за столом звучали голоса и бренчание вилок, а теперь все как будто вымерло. Николенька вновь оказался один на один с тенью у камина, а столовая, как и в тот раз, вдруг стала холодной и пустой. Даже еда со стола куда-то исчезла – перед мальчиком была лишь голая белая скатерть, робко поблескивающая искринками инея.
Между тем человеческий силуэт у камина окончательно оформился – теперь Николенька четко видел и голову, и плечи, и руки, одну из которых исполинская тень тянула к нему. Только лица не было.
Кто это такой? Что ему нужно?
То ли Николенька, сам того не осознавая, произнес эти вопросы вслух, то ли тот, кто стоял у камина, прочитал его мысли, но по пустой столовой вдруг разнесся шепот:
- Я тот, кто дал тебе жизнь. Ты должен пойти со мной.
От этого вездесущего и холодного, как сквозняк, шепота мальчик еще сильнее вжался в стул. Руки, ноги и даже язык задеревенели и не слушались. Как бы сейчас Николеньке хотелось снова оказаться в безопасности, рядом с родителями, чтобы слушать их беззаботную болтовню за обедом! Но мальчик не мог ни отвести взгляд от силуэта у камина, ни управлять своими конечностями.
Но что означают эти слова? Это папенька дал Николеньке жизнь, а не эта жуткая гигантская тень! Мальчик снова попытался пошевелиться, но не смог. Его тело словно было перевязано невидимыми тугими веревками.
Внезапно Николенька почувствовал, что стул, на котором он сидит, пришел в движение. Словно кто-то невидимый тащил его за спинку, он вдруг отъехал от стола и пополз к камину, туда, где простиралась сотканная из дыма рука. Чуть слышный скрежет ножек о паркет разбивал неестественную тишину. Сейчас этот ничем не примечательный звук казался Николеньке невыносимым и пугающим.
Тут с огромным силуэтом у камина произошла перемена. На его пустом лице, там, где должны были быть глаза, внезапно вспыхнули два оранжевых уголька.
По столовой вновь прошелестел шепот:
- Ты мой. Ты должен пойти со мной.
До камина оставалось всего ничего, и горящие глаза-угольки хищно пылали на безликой голове тени. Вот-вот жуткое существо схватит Николеньку и утащит за собой, в свой потусторонний мир, из которого нет возврата. Переполняющий грудь ужас требовал выхода, и мальчику наконец удалось открыть рот и закричать:
- Нет! Нет! Ты не мой папенька, я никуда с тобой не пойду!
Вырвавшись из ступора, он закрыл лицо руками, чтобы не видеть ослепляющие угольки, которые становились все ближе и все ярче. Может, если он перестанет видеть жуткое существо у камина, то опасность пройдет стороной? Именно так бывало по ночам, когда ему становилось страшно и он укутывался в одеяло с головой...
Силы покинули мальчика, и он больше не мог кричать, а лишь шепотом повторял одно и то же:
- Ты не мой папенька, я никуда с тобой не пойду...
Наконец, Николенька почувствовал, что окружающая обстановка изменилась: в комнате стало по-прежнему тепло и откуда-то издалека послышались человеческие голоса. Он опустил руки и открыл глаза. Подействовало! Над ним склонились встревоженные лица родителей. Отец хмурился. Рядом сновала Даша с какими-то склянками.
- Папенька... Маменька... – Чуть слышно произнес Николенька и лишился чувств.
...Вечером Николенька очнулся в своей кровати. Голова была тяжелой, тело ломило, каждый вдох отдавался в груди приступом боли. Он снова был нездоров.
Маменька сидела в кресле Агафьи. Увидев, что мальчик очнулся, она улыбнулась какой-то нервной, натянутой улыбкой и сказала:
- Дорогой мой... как ты себя чувствуешь?
Во рту было сухо, и Николенька с трудом мог пошевелить языком. Его голос прозвучал глухо и отдаленно, словно говорил вовсе не он, а кто-то другой:
- Я болен... Маменька, ты видела тень у камина?
Глаза маменьки округлились, и ее лицо приняло еще более встревоженное выражение:
- Какую тень?
Она опустила взгляд в пол и добавила:
- Ответь, Николенька, почему ты сказал это отцу?
- Что сказал?
- То, что он не твой папенька и ты никуда с ним не пойдешь. Мы увидели, что тебе плохо, и он хотел отнести тебя в спальню, а ты принялся вырываться и выкрикивать страшные вещи. Твой отец очень расстроен.
Превозмогая боль и усталость, Николенька обо всем рассказал матери: и о гигантском силуэте, и о горящих глазах-угольках, и о зловещем шепоте в обледеневшей столовой. По мере рассказа ее лицо бледнело и вытягивалось, а когда мальчик закончил, она лишь тихо произнесла:
- Я все поняла. А теперь спи, мой дорогой.
Не глядя на мальчика и не поцеловав его в лоб, как она это делала каждый вечер, маменька спешно поднялась из кресла и вышла. Неужели рассказ про тень так опечалил ее? Николенька не знал, что делать. Он видел, что чем-то расстроил родителей, не понимая, в чем именно он виноват. Он мучительно думал, как исправить ситуацию, чтобы все было как прежде, и голова разболелась еще сильнее – так, что стало больно смотреть. Он закрыл глаза и вскоре забылся тяжелым сном.
...Худшие опасения Варвары подтвердились. Рассказ сына не оставлял сомнений в том, что он вернулся. Если прежний припадок можно было списать на детский сомнамбулизм, как предположил доктор, то теперь все стало кристально ясно.
Он вернулся забрать долг. Он вернулся забрать жизнь Николеньки.
На Алексее лица не было, когда Николенька принялся выкрикивать ему в глаза, что он не его папенька. Только оказалось, что он кричал вовсе не ему...
Как теперь объясниться с мужем? Можно опять списать все на сомнамбулизм, но... Алексей был слишком умен, чтобы ничего не заподозрить. И слишком прагматичен, чтобы принять правду. Он скорее подумает, что Николенька действительно не его сын, чем поверит в реальность происходящего.
А всё из-за поступка, который Варвара совершила восемь лет назад и о котором никому никогда не рассказывала.
...Николенька родился слабым. Беременность и роды были тяжелыми, и Варвара сама едва не отдала Богу душу. Но все обошлось. И она, и ребенок остались жить. Но на этом проблемы не кончились, а лишь начались. Младенец был болезненным. Он плохо ел и страдал от приступов, во время которых он внезапно начинал задыхаться и синеть, и лишь поцелуй жизни спасал его.
В один из своих многочисленных визитов доктор Покровский честно признался Варваре и Алексею, что их сын не жилец. Можно было, конечно, искусственно продлить его жизнь еще немного, но в какой-то момент спасти его будет невозможно.
Ту ночь Варвара не сомкнула глаз. Она лежала в кровати без сна и обливалась слезами. Она не могла допустить того, чтобы ее единственный сын умер, еще не начав жить. Она с таким трудом выносила и родила его!
И тут ей вдруг вспомнился случайно подслушанный разговор двух служанок. Одна говорила другой:
- У Дуняши младшенький так хворал, что едва не помер, а пришла Ворониха, дала ему какой то отвар, пошептала над ним, и на следующий же день поправилось дитя!
- Ворониха – сильная знахарка, только говорят, что она с нечистым знается... Ведьма она – как есть ведьма! Я бы свое дитя ни в жизнь к ней не отвела!
Варвара рывком села в кровати. Она должна попробовать. Что если это единственный шанс спасти маленького Николеньку? Она знала, что Алексей – горячий противник всяческой ворожбы и знахарства. Он считал все это предрассудками, пережитками прошлого и верил лишь в науку и медицину. Именно поэтому Варвара решила держать все в тайне от мужа.
Поутру она аккуратно разузнала у служанок, где живет деревенская знахарка, а среди ночи отправилась к ней, одевшись в крестьянский тулуп и укутавшись платком. Та как будто бы ждала ее: едва Варвара легонько постучала в дверь ее избы, старуха возникла на пороге.
- Мне твоя помощь нужна, сын болеет, - тихо произнесла Варвара, опасаясь, что кто-нибудь услышит.
- Заходи.
Варвара не была уверена, признала ли Ворониха в ней барыню, но ее это мало заботило. Она поведала ей обо всем: и о тяжелых родах, и о недуге Николеньки, и о том, что сказал доктор. Старуха молча слушала, устремив взгляд в дощатый пол. В скудном свете лучины как изба, так и ее хозяйка выглядели зловеще: под глазами у Воронихи залегли глубокие тени, а нос был острым и длинным, как у хищной птицы. Может, поэтому ее звали Воронихой? Изба казалась неуютной и неухоженной. Варвара никак не могла отделаться от ощущения, что вот-вот из темного угла вылезет какая-нибудь отвратительная потусторонняя тварь и набросится на нее...
Она огляделась вокруг и поняла, в чем дело. В избе Воронихи не было ни одной иконы, а на месте красного угла чернел беспроглядный мрак.
Безбожница. Прислужница нечистого. Права была та служанка, которая не доверяла Воронихе и называла ее ведьмой.
Только теперь было поздно отступать. Варвара сама пришла к ведьме за помощью – к тому же больше обратиться ей было не к кому. Молитвы не помогали, доктора – тоже. В тот момент она была готова пойти на что угодно, лишь бы Николенька жил.
- Твоему сыну предначертана ранняя смерть, но я могу выторговать его жизнь. Только ты останешься должна, - произнесла Ворониха.
- Да, конечно, я согласна, дам все, что хочешь...
- Не мне должна, а тому, кто вернет твоего сына к жизни, - отрезала старуха.
Варвара нервно сглотнула. Она не знала, про кого говорит Ворониха, - про самого нечистого или про какого-то его прислужника-беса. Одно было ясно: Варваре придется пойти на сделку с нечистью.
Но ради жизни своего малыша она была готова заплатить даже такую цену.
- Хорошо.
- Я проведу обряд. Мне понадобится твоя кровь и немного волос твоего сына.
С этими словами Ворониха встала и ушла за печь, а через несколько мгновений появилась с ножом и небольшой склянкой в руках. Она молча резанула по ладони Варвары, и женщина сдавленно вскрикнула от внезапной боли. Старуха накапала несколько капель из раны в склянку, после чего сказала:
- Волосы завтра принесешь.
Следующей же ночью Варвара вновь тайно пришла к Воронихе и передала ей завернутую в платок тоненькую прядку волос Николеньки. А через два дня малыш ожил: стал дышать ровнее, на щечках впервые появился румянец. Вскоре Николенька окончательно поправился, и припадки прекратились. Доктор Покровский лишь разводил руками и говорил о чудесном исцелении.
Время шло, Николенька рос, и постепенно Варвара забыла про свой поступок как про страшный сон. В какой-то момент ей действительно стало казаться, что всего этого не было на самом деле и ведьма Ворониха ей просто приснилась.
Так было ровно до тех пор, пока тот, у кого ведьма выторговала жизнь Николеньки, не вернулся. Теперь Варвара оживила эти события в своей памяти во всей ясности, как будто они произошли не восемь лет назад, а только вчера.
...Нужно немедленно идти к Воронихе. Может быть, есть какой-то способ спасти Николеньку и отдать бесу что-то другое в счет долга?
Тогда, восемь лет назад, Варвара и представить себе не могла, что она должна будет отплатить нечистому жизнью своего сына. Ей казалось, что с нее потребуют совершить какое-нибудь темное деяние, и ей было почти безразлично, что это будет – она вступила в сделку с нечистью и прекрасно понимала, что ее собственная душа обречена на муки. Но Варвара старалась об этом не думать и гнала от себя тяжелые мысли о том, что когда-то ей придется возвращать долг. Теперь же оказалось, что Николенька все это время жил взаймы, и теперь бес, который оставил его на этом свете, требовал вернуть то, что по праву полагалось ему.
Подождав, пока все домашние лягут спать, Варвара собралась и тихонько вышла из дома. Воспоминания нахлынули на нее вместе с волной морозного воздуха, ударившей ей в лицо. Тот же тайный визит в бесснежную зимнюю ночь; та же изба, которая угрюмым пятном чернела на краю деревни, словно яма.
В этот раз Ворониха отперла не сразу. Варвара долго стучала, прежде чем заспанная старуха появилась на пороге с горящей лучиной в руке.
- А, это ты. Заходи, - сказала она по-свойски, будто они только вчера виделись.
Варвара рассказала про видения Николеньки и вопросительно взглянула на Ворониху. Та нехотя ответила:
- А что ты хотела? Я же тебя предупреждала, что должна будешь. Вот бес и пришел должок свой забрать.
- Но почему так скоро... Николенька не успел пожить... Ему всего девять!
Старуха усмехнулась:
- Девять, говоришь? А не помог бы он тебе, помер бы твой сынок еще во младенчестве.
Варвара почувствовала, как глаза наполняются горячей влагой:
- Неужели ничего нельзя сделать?
Ворониха пожала плечами:
- Можешь попробовать с ним сама поговорить. Когда он сынка твоего снова позовет, ты за ним иди. Там и встретишь его.
Варвара вышла из избы ведьмы в смятении. Допустим, у нее получится пойти за сыном, когда бес позовет его, но что она ему скажет? Ведь ему не знакомо ни сострадание, ни жалость. Что предложит она ему взамен жизни Николеньки?
С этого момента место няни в кресле у кровати Николеньки заняла сама Варвара. Она вслушивалась в частое, сбивчивое дыхание ребенка, и ее материнское сердце сжималось от жалости к нему. Позже ей удавалось заснуть, но ее сон был чутким и невесомым, и она просыпалась от малейшего шороха.
Варвара боялась пропустить момент, когда сын поднимется с постели и пойдет вниз, к камину, по зову того, кто когда-то даровал ему жизнь, а теперь хотел забрать ее назад.
...Варвара резко очнулась среди ночи, словно кто-то толкнул ее. Постель сына была пуста – лишь откинутое пуховое одеяло тоскливо свисало с кровати. Варвара вскочила с кресла и бросилась вниз, точно зная, где искать Николеньку. Лишь бы успеть, лишь бы бес не забрал его! Путь до столовой занимал всего ничего, но эти несколько мгновений показались Варваре тягучей, нескончаемой вечностью.
Внизу было темно. Поначалу Варвара не могла разобрать, есть ли кто-то у камина, и метала беспомощные взгляды в темноту. Но вот глаза привыкли к отсутствию света, и она увидела худощавую фигуру Николеньки. Он стоял лицом к камину и не шевелился, плотно прижав руки к туловищу. То, что сын крепко стоит на своих ногах, внушило Варваре надежду – по крайней мере это означало, что он все еще жив и бес не забрал его.
Но стоило ей заглянуть в лицо Николеньки, как преждевременная радость вмиг улетучилась. В глазах мальчика горели адские ярко-оранжевые огни. Это выглядело так пугающе и неестественно в полной темноте, что Варвара на одно мгновение замешкалась и побоялась подойти к нему.
Что если бес уже овладел им?
Но это все еще был ее сын, и она не собиралась сдаваться. Справившись с сиюминутным страхом, Варвара принялась трясти Николеньку за плечи и звать его по имени. Мальчик был холодным, словно провел на морозе несколько часов, и ни на что не реагировал – лишь невидящие раскаленные угольки пылали у него в глазах. Варвара, сама того не заметив, уставилась на них, будто что-то тянуло ее туда, в глубь его горящих глаз.
Все пространство вдруг заполнилось красноватым мерцанием, голова закружилась, и Варвара едва не потеряла равновесие. А когда она пришла в себя, то, к своему счастью, увидела, что перед ней стоит ее Николенька – привычный, родной, слегка напуганный – и смотрит на нее своими обычными глазами без огней в зрачках. Варвара хотела сжать его в объятиях, но он одними губами прошептал слово «маменька» и затравленным взглядом посмотрел перед собой. Она медленно развернулась всем корпусом, и кровь застыла в жилах от того, что она увидела.
Перед Варварой вновь горели два оранжевых уголька, но теперь они были там, где им и полагалось быть, - на лице беса. Если это, конечно, можно было назвать лицом. Кроме глаз, на нем больше ничего не было. Бес огромной черной тенью стоял – или, скорее, висел – у камина, взмывая почти до самого потолка. Ног у него не было – низ тени был размыт, словно бес происходил из дыма от слабого костерка в глубине камина.
Варваре было страшно и очень холодно, но она взяла себя в руки и решительным голосом проговорила:
- Отпусти моего сына! Он ни в чем не виноват!
- Я вернулся забрать свой долг, - был ответ. Он прозвучал призрачным шепотом, заполняющим собой все свободное пространство и щекочущим уши Варвары.
Погруженная в тревогу по поводу сына все эти дни, она так и не придумала, что скажет бесу, что предложит взамен жизни Николеньки. Поэтому она встряхнула головой, чтобы избавиться от назойливого шепота, и выдала то, что первым пришло ей на ум:
- Возьми меня вместо него! Прошу тебя, оставь его жить!
- Твоя душа и так принадлежит мне – таков был уговор, - шепот вновь заполнил столовую, и волна ледяной дрожи пробежала по телу Варвары. Каждый раз, когда бес говорил с ней, температура в комнате как будто бы резко падала вниз. Голос Варвары дрожал от холода и страха, но она изо всех старалась говорить уверенно:
- Но я сама еще жива, значит пока что она моя! Забери мою жизнь, а моего сына не трогай, я умоляю тебя!
- Жизнь? Меня не интересует жизнь, меня интересует душа. Мне было обещано две души.
Только теперь Варвара со всей ясностью осознала последствия своего поступка восьмилетней давности. Она продала бесу не только свою душу, но и душу своего невинного сына, и это было непоправимо. Вот что бывает, когда обращаешься за помощью к нечисти и пытаешься сломать предначертанный порядок вещей...
Шепот стих, и Варвара хотела, было, ответить, но вдруг он зашелестел опять:
- Хорошо, я заберу твою жизнь и душу прямо сейчас. Твой сын вырастет и проживет долго, но за это на нем будет моя метка.
- Метка?
- У него будет часть моих способностей. Пока он будет жив, он будет связан со мной и с Иным миром.
Варвара повернула голову и посмотрела на Николеньку. Он, как и прежде, стоял лицом к камину, не двигаясь и не издавая ни звука. Он оторвал взгляд от беса и перевел его на Варвару, и у нее в груди защемило от безмолвной мольбы в его глазах. У кого, как не у матери, ему искать защиты? Он ждет, он верит в то, что она избавит его от беса.
И тогда Варвара решилась. Если душу Николеньки все равно не спасти, как и ее собственную, то пусть он хотя бы проживет полноценную земную жизнь.
Она вновь посмотрела на горящие угольки на лице беса и сказала:
- Хорошо, пусть будет по-твоему.
Теперь, когда она сказала самые главные слова и почувствовала, что она сделала все, что было в ее силах, Варвара припала к Николеньке и сжала его в своих объятиях. Поначалу он был таким же холодным и неподвижным, как и прежде, но вот тело его размякло, и он обхватил ее своими ручонками, шепча:
- Мама, маменька...
Варвара прижимала его к себе, не замечая стекающих по щекам горячих слез, пока не услышала шепот, на этот раз совсем не Николеньки:
- Пора отдавать долг!
Она оторвалась от сына и почувствовала, как невидимая сила тянет ее назад, к камину.
- Прощай, Николенька, помни, что мама любит тебя! – Лишь успела проговорить Варвара, пока темная столовая и одиноко стоящий, протянувший к ней свою руку сын не слились перед ее глазами в единую массу.
А потом парализующий холод сменился жаром, и все потонуло в непроглядном мраке.
***
То утро разделило жизнь Алексея на до и после. Накануне он уснул счастливым супругом, а поутру, сам того не подозревая, проснулся вдовцом. Впоследствии он корил себя за эту беззаботность и наивную уверенность в том, что впереди – лишь светлое будущее, полное семейных радостей.
Оказалось, что у Всевышнего на его счет были совсем другие планы.
Ранним утром того злополучного дня Даша нашла Варвару с Николаем лежащими на полу в столовой. Мальчик был без сознания, и его кое-как привели в чувство. А вот Варвара...
Еще не успев как следует проснуться, Алексей прибежал на крики. Даша не могла связать и двух слов. Она лишь мотала головой, всхлипывала и бормотала:
- Да как же это... Боже мой!
Алексей бросился к лежащей на полу Варваре и сразу все понял, едва коснувшись ее руки. Она была холодной и задеревеневшей.
Он не знал, сколько времени он тогда просидел на полу, прижимая к себе неподвижное тело супруги и рыдая в голос...
Считается, что настоящий мужчина должен быть сильным и не давать волю чувствам. Но откуда взять самообладание, если той, что была для тебя единственным источником силы и воли к жизни, больше нет?
Позже доктор Покровский что-то говорил про сердечный припадок, но Алексей слушал его вполуха. Слова доктора казались ему злой насмешкой, кощунством над его горем.
Сердечный припадок у молодой и совершенно здоровой женщины? В это было невозможно поверить. Варваре недавно исполнилось 29 лет, и она не страдала никакими недугами.
Зато Николай после смерти матери окончательно поправился: жар и удушье больше не мучили его; исчезли и ночные припадки, во время которых он видел кошмары и ходил во сне. Из болезненного ребенка, которому было достаточно выйти на улицу в морозный день, чтобы слечь в постель с жаром, он вдруг превратился в крепкого, здорового мальчика.
Только для Алексея это было слабым утешением. Его лишили любимой супруги, которая без преувеличения была для него смыслом жизни, и теперь ему было совершенно непонятно, как и для чего жить дальше...
А еще Алексею не давало покоя то, что произошло той ночью. Он не верил в сердечный припадок. Внутреннее чутье подсказывало ему, что случилось что-то страшное, трагичное, невозможное...
И что это было как-то связано с его сыном.
Он неоднократно пытался расспросить Николая о том, что они с Варварой делали в столовой среди ночи, но мальчик ничего не помнил. А может, просто не хотел говорить.
Чем дальше, тем отчетливее Алексей замечал перемены в сыне. Поначалу он гнал от себя дурные мысли, списывая странное поведение мальчика на потерю, настигшую его в столь юном возрасте. Ребенок тоскует по матери, что же здесь удивительного?
Но на тоску это было непохоже. Из разговорчивого, подвижного, легконравного мальчика Николай превратился в молчаливого и отстраненного ребенка, проводившего все дни напролет в чтении и уединенных прогулках. Его светло-голубые – Варварины – глаза, которые всегда горели живым любопытством и доверием, смотрели холодно и как-то надменно.
Алексею становилось не по себе от взгляда сына. У детей не бывает, не должно быть такого взгляда.
В глазах Николая как будто отражалось знание чего-то такого, о чем другие даже не подозревали, и затаенное превосходство над окружающими.
Тогда Алексей вспоминал, как сын кричал в припадке:
- Ты не мой папенька, я никуда с тобой не пойду!
Все это время он списывал эти слова на недуг сына, но теперь они заиграли новым смыслом.
Нет, Алексей даже в самых страшных кошмарах не допускал того, что Варвара могла быть ему не верна. Но с ее уходом между отцом и сыном легла глубокая пропасть, будто женщина, которую они оба любили без памяти, была единственным связующим звеном между ними. Теперь же они стали друг другу чужие.
Чем дальше, тем меньше своих черт Алексей видел в Николае и тем больше странностей замечал в его поведении.
Алексей не раз ловил себя на том, что сын каким-то образом способен читать его мысли. Он не знал, как такое возможно, но это происходило. Стоило ему подумать о Варваре за обедом, как Николай открывал рот и говорил:
- Папенька, не грусти по маменьке. Так было надо.
А однажды мальчик произнес то, отчего Алексей похолодел от ужаса:
- Все проходит. И жизнь тоже.
Это была именно та фраза, которую отец Алексея сказал ему перед смертью. Николай тогда еще даже не родился... Он никак не мог ни слышать того, что сказал его покойный дед, ни узнать о его словах каким-то иным способом!
После этого Алексей стал бояться собственного сына.
Он был рациональным человеком, но все его существо кричало о том, что с ребенком происходит какая-то чертовщина...
Во время очередного обеда Алексей обдумывал, что делать. Позвать батюшку? Свозить мальчика в Петербург и показать лучшим докторам?
Тут его руки похолодели, и он почувствовал на себе тяжелый взгляд. Это ощущение стало привычным в последнее время. Алексей физически чувствовал холод, который исходил от сына.
Он нехотя поднял глаза. Николай смотрел на него своим испытующим ледяным взглядом, от которого Алексею захотелось, как маленькому мальчику, спрятаться в шкафу или залезть под одеяло.
- Ничего не надо предпринимать, папенька. Все у нас будет хорошо. Поверь мне, я знаю, - с холодным спокойствием проговорил Николай и как ни в чем не бывало отправил ложку супа в рот.
И тогда Алексей во всей полноте осознал ту оглушающую правду, которая давно шевелилась в его самых сокровенных мыслях и от которой он отмахивался все это время.
В ту страшную ночь он потерял не только жену, но и сына. И теперь его место занял кто-то другой.