Надежда прожила в Лавре ещё два дня и, когда последний раз покупала свечи и заказывала требы, поняла, что денег у неё осталось только на обратную дорогу. Узнав о её отъезде, дежурный монах в иконной лавке от души насыпал ей в сумку просфор и пожелал счастливого пути. На Литургии Надежда с грустью смотрела на людей, к которым так привыкла за это время. Она часто беседовала с батюшкой Лазарем и всегда исповедовалась у него. Этот священник непроизвольно стал для неё духовным отцом. Её восхищал длинноволосый умный Андрей, который всё время прижимал алчного Петра. Пётр же всегда стоял на службах, как гриф исподлобья высматривая очередную жертву. Надежда полюбила бесонутую Наташу с её весёлым сынишкой Ванькой и обещала при случае приехать к ним в Оптину Пустынь. Всей душой она прикипела и к своим приятельницам Анастасии и Пелагее. Надежда жила здесь, словно в огромной родной семье! При мысли, что ей необходимо отсюда уезжать, у неё грустно щемило сердце. Но вспоминая о том, что дома её ждут оставленные дети, которых она никому не отдала бы ни за что на свете, рвущееся к ним чувство сразу гасило всякую грусть, как уксус соду. Последний раз сидя у источника с Анастасией и Пелагеей, Надежда говорила:
- Хорошо здесь, спокойно, люди доброжелательные… Я только сейчас поняла, что такое «как у Христа за пазухой». Так бы жила и жила здесь.
- Это уж точно. Так оно и есть, – единодушно согласились с ней женщины.
И Пелагея пояснила:
- Вот поэтому мы и едем каждое лето по святым местам с Анастасией, – и, сравнивая, засмеялась: - Кто по заграницам, кто по санаториям, а мы в паломничество в святые источники окунуться, от грехов очиститься, Богу послужить и спасти таким образом свою душу!
- А не съездишь, так прямо всё сразу не так. Ни дела не спорятся, ни жизнь не ладится, хвори одолевают, – вздохнула Анастасия, а потом похвалилась: - А поживёшь даже денька три в монастыре, как заново народился и жизни радуешься!
Окончательно разгоняя свою светлую печаль, Надежда посмотрела на них с улыбкой и призналась:
- А мне уже домой надо ехать. Я ведь детей на чужих оставила. Соскучилась по ним – сил нет!
- Смелая ты, однако, – подивилась Пелагея. – Детей оставила, а сама в такую даль улетела.
- Необходимость была, – вспомнила Надежда за чем приехала на поклонение к мощам: - И иначе поступить не было вариантов. А дети оставлены на тех, кому, как себе доверяю.
Анастасия и Пелагея не полезли ей в душу, а лишь помолчали, глядя в ручей.
- Вы меня простите Христа ради, если я что не так сделала, может, обидела чем… - нарушила молчание Надежда, заглядывая им в глаза.
- Да Бог с тобой, Наденька! Он же тебе и в помощь на твоих дорогах! – по-матерински обняла её Анастасия за плечи и пообещала: - Мы за тебя молиться будем.
- И дай Бог тебе, Надя, только всего хорошего в жизни! Ты очень добрый светлый человечек! – тоже обняла её Пелагея и поцеловала в щёчку.
- Надумаешь в паломничество в Печоры приехать, нас в церкви тамошней и найдёшь, – радушно пригласила в гости Анастасия.
- О, да, Надюша! - сразу подхватилась Пелагея: - Мы там всегда работаем, все нас знают. Так что, приезжай в гости!
- Спаси вас Господи, дорогие! – благодарно приложила Надежда руки к груди.
На том они и распрощались.
Тем же днём Надежду увезла электричка из Сергиевского Посада. Перед её глазами на высокой горе осталась величественная белокаменная Троице-Сергиева Лавра в лучах яркого солнца по золоту звёзд синих куполов. Надежда уезжала отсюда наполненная самыми светлыми чувствами и верой в чудесную перемену своей жизни. Безрадостная серость в селе под Новоградом сейчас нисколько не тревожила её душу мрачными воспоминаниями. В них оставалось только то, что погнало её к мощам Спасителя в эту чудодейственную Лавру.
К православной вере Надежду привело отчаяние, когда она, наконец, поняла, что муж просто сбежал от семьи и прячется от алиментов. Последнее время он прикидывался, что таксует после работы по ночам, когда, якобы, самые хорошие заработки. Сам же возвращался с каждым днём всё позже и позже.
Мгновенно вспомнилось, как за окнами стучал осенний октябрьский дождь. Мучаясь бессонницей и коротая тоскливое время, Надежда резала на засолку капусту и прислушивалась к каждому звуку за окном. Наконец двор осветился фарами «Жигуля». Увидев, что он въезжает во двор, Надежда ощутила неимоверное облегчение и кинулась щупать кастрюли на припечке. Довольная тем, что они достаточно тёплые, она встретила мужа у порога поцелуем в прохладную щеку.
- Чего не спишь? – хмуро буркнул он в ответ, стрельнув взглядом ей под ноги, и стал раздеваться.
- Не спится, – ответила Надежда, принимая его курточку, и предложила: - Кушать будешь? Всё тёплое…
- Не буду, – прервал её Шурик и пошёл мыть руки, отворачиваясь спиной и недовольно выговаривая: - Я устал, как собака, спать хочу! Кое-как доехал.
Чувствуя его «таксование», Надежда уставилась ему в спину и специально спросила:
- Ну а ты хоть чего-нибудь заработал?
Шурик молчал, вытирая руки. Таких вопросов супруга ему никогда не задавала, и видно было, что сейчас он попался врасплох. За его заработки отчёта Надежда никогда не спрашивала. И, уворачивая блудливый взгляд, он с усмешкой кивнул на свою сумку у порога и, набравшись наглости, заговорил:
- Ты знаешь… ничего сегодня не заработал. Таксисты сволочи гоняют, места делят! Но зато мне попалась одна тётка без денег и упросила меня отвезти её за город. А за это она расплатилась со мной хрустальной вазой. У неё дома полно хрусталя! – и он посмотрел на жену так, словно перед ним была не жена, а та самая тётка.
Однако пристальный взгляд Надежды был настолько проницательный, что он быстро вытащил из сумки высокую, дорогую, хрустальную вазу для цветов и сунул её ей в руки. А Надежда в открытом презрении продолжала его рассматривать, в упор не видя шикарной вазы. Его шараборство уже слишком зашкаливало! Шурик внезапно шагнул к ней, ласково зажал в объятия и нежно стал целовать в глаза, в губы, чтобы они ничего не видели и не говорили.
- Ну пойдём спать. Я так устал, что меня всего трясёт, – шепнул он ей в лицо, снова целуя.
Потом забрал вазу, сунул её на горку капусты и увёл Надежду в спальню. Она так и не проронила ни слова, и Шурик обиженно высказался:
- Чего ты молчишь? Я, правда, заработал эту вазу. У тётки не было денег. Не оставлять же её было среди ночи одну на улице. И, между прочим, эта посудина стоит в десять раз дороже, чем тёткин маршрут!
На его наглую брехню Надежда не находила слов, потому что от него здорово пёрло женскими духами! И она лишь сухо бросила в ответ:
- Шур, давай спать. Я тоже устала не меньше твоего, – и развернулась к нему спиной.
В тот миг ей вспомнилась яркая губная помада, на тюбик которой она случайно наткнулась в бардачке их машины. Увидев, как Надежда с неприятным подозрением вертит в руках тюбик, Шурик забрал его и захлопнул в бардачок с пояснением:
- Да это мазута матери. Я её подвозил, а она в верхнее зеркало накрашивалась. Вот, наверно, и оставила.
Надежда мгновенно увидела его брехню. Лариса Максимовна красила губы сочными вишнёвыми помадами. Расплата этой вазой чувствовалась точно так же, как и неудачная отмазка с помадой. А Шурик обнял её ногой и рукой, прижимая к себе, и умиротворённо засопел возле уха. Он отлично накатался со своей Алочкой по барам и растренькал на неё все деньги. Затем они оттянулись на её квартире под музыку с горячим сексом, и любовница передала его маме в презент хрустальную вазу, которой ему и пришлось отмазываться перед женой.
Вазу Надежда не любила, чувствуя от неё сильную отрицательную энергию, и посудина пылилась в углу антресолей. Шурик же замучался отбрёхиваться, не появляясь день, два, больше. Он придумывал, что «было поздно, и он заночевал у мамы». Или что «он выпил с другом и остался у него, незаметно пропьянствовав три дня». Или то, что у него «среди поля сломалась машина». И тому подобные выдумки. Наконец настало время, когда он пропал на неделю, вторую, месяц, второй…
Гордая Надежда рыдала по ночам у окна и в осиротевшем супружеском ложе, принципиально ни у кого ничего не выспрашивая. Она не знала, чем кормить детей, птицу, корову и в связи с такими обстоятельствами быстро избавилась от хозяйства. А примкнув к церкви и читая молитвы и православную литературу, она резко изменила взгляд на своё горе и стала жить более спокойно. Хрустальная ваза была пожертвована церкви безо всякой жалости, удивив тем самым прихожан и самого попа.
- Может, себе оставишь? Красивая такая и очень дорогая, – попытался остановить её батюшка.
- Не-не-не, отец Филарет! - категорически замотала Надежда головой и искренне приложила руку к сердцу: - Я по совести жертвую храму. И простите меня, батюшка, но с этой вазой у меня связаны неприятные воспоминания. Я не могу видеть её в своём доме. А здесь она хороша!
- Ах, вон оно что! Ну, пусть будет по-твоему, – сразу понял её священник.
И ваза осталась служить церкви. А позже по совету бабушек-прихожанок Надежда и поехала к мощам святого Сергия за заступничеством.
продолжение след.-------------------