Воспоминание первое. Швянтойи
Если посмотреть в микроскоп, то язык стрекозы выглядит как радуга. Мы с Витькой нашли дохлую стрекозу и рассматриваем ее через пластмассовый детский микроскоп, который мне подарили недавно на день рождения.
Мне восемь лет, Витьке — тринадцать. Витька — сын Галины Леоновны, маминой подруги, моей первой учительницы. Мы отдыхаем в Швянтойи, на базе отдыха завода «Пятерки».
Август. Жара. Песок, море, сосны.
Мы живем в деревянном домике, тут этих домиков целый городок. В отдельном домике — туалет с умывальником, точнее, там целый ряд туалетов, а напротив них ряд умывальников. Между домиками дощатые дорожки-трапы. Между досками - сантиметровые промежутки. Ходить по этим трапам нужно очень осторожно: вот мама зацепилась ногой и сильно побила пальцы, теперь хромает, на ноге - повязка. По вечерам из соседнего домика на дорожку-трап выносят стол и стулья, и мы идем туда пить чай. Там, за чаем, бодрый седой дяденька каждый вечер читает стихи Маяковского. Красиво читает. У него странное имя - Октябрь Осипович.
В другом домике живет яркая пожилая женщина, она ходит в роскошном блестящем шелковом халате с диковинными красными цветами. Мама говорит, что это китайский халат. Женщина отдыхает с внуком Митей. Мите три года, он очень непослушный. Мама говорит, что женщина — это теща космонавта Егорова, а Митя — его сын.
***
Единственное большое каменное здание тут — это столовая. Там мы едим три раза в день. Я ем очень медленно и очень плохо. У Галины Леоновны нет терпения на это смотреть. Она очень энергичная, веселая и говорит, что не собирается проводить весь отпуск в столовке. Для ускорения процесса она кормит меня, восьмилетнюю, с ложки. Я пассивно сопротивляюсь, как могу. Тогда Галина Леоновна пытается оптимизировать процесс: сует мне ложку в рот и командует:
- Марина, жуй!
Я долго-долго жую.
Тогда Галина Леоновна дает следующую команду:
- Марина, глотай!
Я давлюсь, но проглатываю пережеванное. И так — ежедневно, три раза в день.
Под руководством Галины Леоновны процесс еды набирает темпы. Чтобы дело шло веселее, она ритмично командует «Марина, жуй!» и, для еще большего ускорения, вместо «Марина, глотай» говорит в рифму «Марина, плюй!»
В общем, кормежка происходит под команду-речовку «Марина, жуй — Марина, плюй».
Однажды за соседним столиком оказывается Митя с бабушкой. Митя совершенно не слушает бабушку и не хочет есть. Бабушка обращается к Галине Леоновне:
- Ой, вы так славно кормите девочку. Может, можете заставить поесть и моего Митю?
Галина Леоновна — человек веселый и общительный. Она немедленно соглашается, садится напротив Мити и с обворожительной улыбкой запихивает ему в рот ложку каши, приговаривая: «Митя, жуй!» Митя радостно жует. И тут, по привычке, Галина Леоновна отдает следующую команду: «Митя, плюй!» И Митя, совершенно счастливый от новой игры, послушно плюется кашей через весь стол...
***
… Мы на пляже. Витька ловит мух и пугает меня мухами. Я очень боюсь мух: когда-то давно, чтобы я лучше ела, меня пугала мухами моя няня. Говорила, что сейчас прилетит муха и съест — то ли меня саму, то ли мою кашу. Подходят два крупных жизнерадостных дядьки. Я их видела, они тоже живут где-то в соседских домиках. Спрашивают у мамы и Галины Леоновны: «Девушки, а вы почему не купаетесь?» Мама показывает на забинтованную ногу. Огромный дядька подхватывает ее на руки и несет к морю...
Стоп, стоп, стоп!
Это я чего? Это я к чему? И вообще, было ли это?..
Воспоминание второе. Ленинград
Мы приехали в Ленинград и живем в квартире маминой подруги, тети Оли, на Васильевском Острове. Мы — это мама со мной и Галина Леоновна с Витькой. Мне почти девять лет, Витьке — четырнадцать. Витька при каждом удобном случае пугает меня мухами. На Ленинград у нас всего десять дней, а мама хочет увидеть и показать здесь ВСЁ. Мы встаем в шесть утра, быстро завтракаем. Чтобы получалось «быстро завтракаем», Галина Леоновна кормит меня с ложки и уже не шутит, а сердится. А потом мы уходим гулять по городу на целый день, до позднего вечера. Весь день — по музеям, а вечером — обязательно в театр. Эрмитаж, Русский музей, Петродворец... Театр музкомедии - «Пигмалион», концертный зал «Октябрьский» - «Ромэн» и Махмуд Эсамбаев...
Отчим тети Оли, Ефрем Осипович, - бабушкин товарищ по ссылке на Енисее. В квартире тети Оли висит его портрет. Ефрем Осипович очень похож на Эйнштейна, тетя Оля говорит, что все принимают его портрет именно за портрет Эйнштейна. Работает Ефрем Осипович в Доме учителя, то бишь в Юсуповском дворце, электриком. У него два высших образования, но на другую работу после 22 лет ссылки его не берут. В Доме учителя идет ремонт, но, несмотря на это, Ефрем Осипович проводит для нас совершенно необыкновенную экскурсию. Говорит он так увлеченно, что реальность отступает на задний план. В театральном зале дворца идут реставрационные работы. Реставраторы наносят на резные дубовые панели сусальное золото из маленьких таких как бы книжечек. Работают не кисточками, а птичьими перышками. По просьбе Ефрема Осиповича одна из реставраторов дает мне в руки перышко, и я, стараясь не дышать, наношу позолоту на резной деревянный завиток...
Турецкая комната, диванная комната... Под шумок реставрации Ефрем Осипович решил узнать тайну удивительной акустики диванной комнаты — он простукал стены и обнаружил в них пустоты. Раздолбал стену и нашел вмурованные в нее глиняные сосуды. Получил выговор. Потом начал разбирать завалы в подвалах и обнаружил библиотеку Юсупова. Сообщил дирекции Дома учителя. Был послан куда подальше. Забрал библиотеку себе...
Жил он с женой, смотрительницей Петродворца, где-то далеко от тети Оли. Мы ехали туда на электричке. Ефрем Осипович приготовил ужин — корюшку в соусе из тушеной морковки и сгущенки. Его жена, святая женщина Юлия Абрамовна, тяжело вздыхала, когда он подавал это диковинное блюдо на стол. А он взахлеб, возбужденно говорил о том, что «каждое блюдо должно иметь свою ИДЕЮ». Вкус корюшки с морковкой и сгущенкой и тезис про идею в каждом блюде я так и несу с собой по жизни...
От постоянного хождения мы очень устаем, у меня со ступней начинает слазить кожа, но вокруг столько ВСЕГО, что на усталость как-то не успеваю обращать внимание. На Васильевский возвращаемся очень поздно, часов в 11 вечера. Трамвай пуст, но Витька почему-то не садится на сиденье, а всю дорогу стоит.
- Витенька, сядь, ты же устал, - говорит Галина Леоновна.
Витька упрямо качает головой.
- Почему ты не садишься? - спрашивает моя мама.
- Чтобы место не уступать, если сейчас старушка войдет, - отвечает Витька.
Я хохочу на весь пустой трамвайный вагон...
Воспоминание третье. Мамин день рождения
8 марта 1978 года. Мамин день рождения. Юбилей, 40 лет.
Отмечать решили в ресторане – юбилей же все-таки. Выбрали «Дайнаву», второй этаж, отдельный зал. В ресторан, как и в театр, положено ходить нарядно одетой, со сменной обувью, которую нужно держать в специальном чехле из кожзаменителя. Мне 13 лет, я очень нарядная. На мне серая юбка и обалденная американская пушистая белая кофточка, шитая белым же бисером. Когда-то эту кофточку привезла Галине Леоновне ее тетя, чудом прорвавшаяся в гости из Америки в Советский Союз. Галина Леоновна эту кофточку постирала, после чего кофточка сильно села и вот теперь досталась мне. И еще на мне красные лаковые босоножки на танкетке, с открытыми пальцами. Среди собравшейся большой и шумной компании из младшего поколения нас только двое — я и Аллочка, дочка тети Регины, маминой подруги. Аллочке 17 лет, она учится на первом курсе в инженерно-строительном институте. Аллочка – золотая медалистка, мне постоянно ставят ее в пример. А еще, по словам тети Регины, в Аллочку влюблены все парни на курсе, !
причем на ее курсе - практически одни парни. Аллочка пришла в ресторан без сменной обуви, потому что у нее новые замшевые сапоги. О том, что ей купили эти сапоги, тетя Регина рассказывала маме целую неделю. И вот Аллочка решила их обновить и покрасоваться. Новые сапоги жмут и натирают, поэтому Аллочка сидит рядом со мной и морщится. А потом вдруг замечает мои босоножки. И говорит: «Ой, а давай поменяемся!» И мы меняемся. Теперь уже я сижу и морщусь, потому что мне эти сапоги тоже жмут и натирают. Но попросить у Аллочки обратно босоножки я стесняюсь.
За столом весело и шумно. Особенно веселит всех дядя Эдик. Дядя Эдик — чудесный, у него шкиперская бородка, насмешливый проницательный взгляд и трубка, которую он не курит, но постоянно держит во рту. Они с тетей Лерой — очень элегантная пара. Дядя Эдик любит шутки «для взрослых». Он начинает что-то вдохновенно говорить в качестве тоста, все хохочут, и тут он замечает меня и осекается.
- Блин, ну кто это в интеллигентную компанию берет с собой детей? - с укором спрашивает дядя Эдик. За столом — смех впокатную. Тетя Лера в утешение достает из коктейля засахаренную вишенку, изящно держа ее двумя пальцами за хвостик, и подносит ее ко рту дяди Эдика. Дядя Эдик очень эротично подхватывает вишенку губами. Хохот еще усиливается.
- Именинница, дай я тебя поцелую, - говорит дядя Эдик и направляется к маме.
И тут тетя Регина поднимается со своего места и заслоняет маму от дяди Эдика грудью.
- Не пущу! - говорит она. - Не позволю! Эдик, вы — сексуальный маньяк!
А потом, обращаясь к моему папе, говорит:
- Ты видишь? Я блюду нравственность твоей жены!
Смех за столом становится просто гомерическим. О том, что тетя Регина — блюстительница всеобщей нравственности, знают все.
На первом этаже ресторана начинает играть живая музыка. Там целая толпа танцующих, не протолкаться, поэтому взрослые начинают танцевать прямо тут же, в банкетном зале. Ко мне подходит дядя Боря, очень солидный и импозантный, и приглашает танцевать. На мне уже больше часа Аллочкины сапоги, они мне очень жмут, в них жарко, мне не только танцевать — мне в них ходить тяжело. Посреди танца дядя Боря отстраняет меня и с упреком говорит: «Да ты вообще танцевать не умеешь!» Мне очень неловко и обидно. Я чувствую себя виноватой, возвращаюсь за стол.
Между тем вечер подходит к концу, и вся компания с хохотом и гомоном вываливает на улицу. В этот год зима выдалась морозной, снежной и долгой, 8 марта около «Дайнавы», вдоль расчищенных дорожек, возвышались снежные сугробы чуть не в человеческий рост. Дядя Эдик не подошел — подплыл к тете Регине, нежно взял ее под локоток и очень вкрадчиво, но так, чтобы слышала вся компания, сказал:
- Региночка, у меня к Вам вопрос как к филологу, как к специалисту-русисту! Вот мне интересно, угадаете ли Вы русское слово! Первая буква этого слова — это вторая буква в слове «ухо». Вторая буква этого слова — это первая буква в слове «ухо». А третья буква этого слова — это третья буква в слове «х...»!!! Ну как, угадали?
И дядя Эдик с высоты своего роста доверчиво склоняется к невысокой тете Регине, глядя ей прямо в глаза. Тетя Регина, как загипнотизированная, практически теряя сознание, не отрывая глаз от лица дяди Эдика, оседает в сугроб...
****
А на следующий день — продолжение праздника той же компанией, но уже у нас дома. В разгар веселья приходит Витька. Ему уже 18 лет, он учится в Университете. За столом очень шумно, мы составили обеденный стол, стол-книжку и кухонный стол, одолжили у соседей стулья, но свободного места за столом все равно нет, и детей (меня, Витьку и Аллочку) отправляют в другую комнату. Витька берет гитару — он уже несколько лет ходит в Салон рядом с Универмагом учиться играть на гитаре — и начинает что-то наигрывать. Мелодия классическая, очень красивая. Я вслушиваюсь — и чувствую, что меня начинает куда-то уносить. Уплывает шум за столом в соседней комнате, отступают предметы обстановки. Я слышу только гитару и вижу только Витьку. Я не верю в реальность происходящего. Неужели это — тот самый Витька, который пугал меня мухами и не хотел садиться в пустом ночном трамвае, чтобы не уступать место старушкам? Тот самый Витька, с которым мы под микроскопом рассматривали радужный язык дохлой стреко!
зы??? Меня переполняют странные ощущения. Мне хочется подойти к Витьке, гладить его волосы и шептать «Витенька»...
Никогда, еще никогда ничего подобного со мной не было... Это какое-то волшебство, чудо какое-то...
Меня зовет мама, я с трудом возвращаюсь к реальности и иду на кухню, помогать носить к столу какие-то блюда. Кухня пустеет, остаюсь я одна. Я рада этому одиночеству, мне нужно как-то уложить в голове то, что я думаю, и в душе — то, что я чувствую.
И тут на кухню выходит Аллочка.
- Слушай, - говорит она мне. - Мои родители уже ушли, мама неважно себя чувствует. А я вот посидела — и тоже хочу домой, а уже темно. Пойди в комнату, скажи Вите, что я ухожу. И попроси, чтобы он меня проводил. Только чтобы никто не слышал!
У меня внутри все холодеет. Я осознаю, что сейчас у меня отнимут только что обретенную сказку — точно так же, как вчера отняли босоножки. Это несправедливо. Это нечестно. Аллочка учится в институте, где одни парни, и тетя Регина говорит, что они все влюблены в нее. Зачем ей еще и мой Витенька? Вот это МОЙ я чувствую с какой-то совершенно звериной силой...
Аллочка смотрит на меня вопросительно и ждет. Я поворачиваюсь и выхожу из кухни. Открываю двери в комнату, где гудит бурное веселье, прохожу мимо людей, не видя их. Проталкиваюсь между беседующими и танцующими. Пробираюсь между выпивающими и закусывающими. И подхожу к папе.
- Папа, - говорю я, - Аллочка собралась домой, ее родители уже ушли. Проводи ее, пожалуйста, а то уже темно — нельзя же отпускать ее так поздно одну...