(Для чтения рассказа автор рекомендует использовать настроенную программу для прослушивания документов вслух, а затем прослушать ссылки, приведённые в конце)
Игорь Мерлинов
«Игрок в криббедж наносит новый удар»
***
Название бара «El Fresco» произносили с придыханием: «Эль Фреко». Он находился на перекрёстке, в отдалённой части шумной главной улицы, и упирался фасадом в узкий тротуар. Историю этого владения было уже трудно проследить. Прежде здесь располагался магазин подержанной одежды. Держащийся на плаву за счёт пожертвований магазин переехал в новое крашеное здание. Новая барахолка – старые блохи. Вдоль пяти отвешенных пролётов бара под цветочными горшками тянулись доски стоек. За ними теснились разнообразные несуразные стулья. Они достались от разных хозяев: треснувшие пластмассовые и массивные железные с узким круглым сидением, одни со сварным обручем в подножии ножек, а другие с ножками, соединёнными накрест.
На одном из столиков скатерти не было. Стояли латунная пепельница, минеральная канадская содовая и салфетки. В криббедж играли трое: сутулый Степан, страдающий одышкой краснолицый Кларенс и Антоша, толи полу-грек, толи полу-турок. Степан всегда записывал. На вышибале Антоше была майка с Бодровым. Он пил какую-то сладкую оранжевую газировку и мял дешёвые салфетки. Кларенс разменял восьмой десяток. Мокрый от пота и пива, в гавайской рубашке, он говорил громче всех. Степан рылся в матерчатом мешочке. Он носил в нём подзарядку для телефона, набор для игры и прочую мелочь.
Игра для Степана не ладилась. Он нервно присматривал за кормушкой и жаловался Кларенсу:
«Вот Роберту тоже последнее время везло. Он всё время выигрывал. При этом никакой стратегии. И что? Воспаление лёгких. Всего разрезали. Мучали целый месяц. А когда деньги кончились, отключили от аппарата.»
«Стоит температуре упасть ниже шестидесяти восьми, и у них здесь объявляют чрезвычайную ситуацию», - отвечал Кларенс. Он вытирался платком, когда вкручивал колышки в отверстия на доске.
Антоше как новичку везло. Он набрал двадцать пять очков с последней руки. «Удачливый в картах страдает в любви», - посмеивался над собой Антоша.
***
Первый час приезда Никиты сопровождали приглушенная тишина и усталость. После дождя в предзакатном небе стремительно проносились ласточки. Розовые тяжёлые неизмеримые облака по-слоновьи караваном шагали над океаном. Предстояло разобрать чемодан, вновь привыкнуть к сладковатой страстоцветной влажности воздуха, принять душ, переждать вечерний ливень на террасе со стаканчиком откупоренного солерного рома. Впереди была ещё не существующая неизвестность, а на руках – бесконечность сиюминутности, эта смесь тревоги со льдом из кабаре.
Гостиничное лобби под гексагональным пролётом было выложено шестиугольной плиткой цвета варёного сгущённого молока. К восьми утра ночного портье уже не было на месте. Никита поздоровался с Ириной Михайловной, со-управляющей. На ней были большие чёрные солнцезащитные очки в форме кошачьего глаза. На её ладони, словно кот на подносе, лежал широкий яблочный телефон с золотистой каёмочкой. «Да-да, конечно, доброе утро!» - будто это телефон, произнесла Ирина Михайловна в ответ на Никитино приветствие. Ирине Михайловне, на глаз, было примерно столько лет, сколько могло быть, если сложить вместе тот возраст, который начинается, когда о нём уже не принято говорить, с тем, с которого вновь становится уместным его упоминание, и затем поделить пополам. Одним днём, четырнадцать лет тому назад, она решила, что так дальше продолжаться не может, и у неё есть непременно сейчас, первый, своевременный и единственный шанс оторваться от притяжения насиженного, собрать две сумки, рискнуть и уехать. Это был свободный выбор, о котором она не жалела, по крайней мере пока. Да ведь и выбор то был, либо уезжать, либо оставаться, и убедиться в правильности или ошибочности можно было бы только по прошествии очень длительного времени, или, убедиться нельзя было бы совсем никогда, ибо, прожить ту самую невыездную жизнь уже было бы нельзя. «Кошка несомненно мертва», - подумал Никита, переводя глаза на офисную стойку, за которой Андрей, супруг Ирины Михайловны, выписывал Никите квитанцию.
Андрей, долговязый худой мужчина, раскланялся, сложившись туловищем под каким-то загадочным углом. Он улыбался узким серым ряблённым лицом. «Взорвались мы, да, так-то вот», - иногда с неловкостью он отвечал на немые паузы при взгляде на его рябое лицо. Андрея выручали дотошность, сообразительность и несложное умение держать руку на пульсе времени, те качества, которые помогали поколениям тех же немцев или голландцев выживать в тропиках.
За завтраком было всего несколько постояльцев. Открытый ресторанчик под вторым этажом с вентиляторами под потолком выходил на открытый бассейн. Официантка подала кофе с молоком, апельсиновый сок, жареный плантан, омлет с овощами, сыр с ветчиной и тарелку с нарезанными дольками фруктов. Возле шезлонгов со шлангом в руках босиком работал Николай. Его выдавала ранняя неровная седина. Он уволился после аварии в том же году, когда уехала Ирина Михайловна. Пятью годами спустя он списался с Андреем и оставил Владивосток. С ним он был знаком по службе. Итак, Николай уже девять лет по выслуге жил в пентхаусе на четвёртом этаже. Он и помогал Андрею по техническому обслуживанию. Николай неторопливо смёл засохшие листья, выловил несколько сачком из бассейна, полил большие цветочные кадки, нагретый утренним солнцем каменный парапет возле бассейна, брызнул из шланга в сторону свернувшегося калачиком котика графитового цвета. Он двигался с необъяснимой ритуальной задумчивостью. Он часто останавливался, смотрел в стену, ввысь, на гладь воды. Потом присаживался и закуривал. Своё он уже отдал. Он выжил. Но теперь, далеко, он всё чаще задумывался, как оно там сейчас, на передовой.
Никита попросил горничную навести за четверть часа быстрый порядок и поменять полотенца. Он прилёг в гамаке, развешенном между пилонами у кромки воды. Графитовый котик с пониманием наклонил голову в его сторону, зевнул и облизал лапу. Никита прикрыл глаза, прислушиваясь к ретро, к голосу Хавьера, мягко льющемуся из динамика у стойки бара между винтажными постерами: «Si Dios me quita la vida antes que a ti…» Если бы в этот час Никита оказался бы на кушетке в Риколето, в частной клинике какой-нибудь высохшей психотерапевтички, то, возможно, был бы диагностирован как подверженный зарождающимся кризисом старшего возраста. Никита более не собирался брать на себя никакие обязательства. Если быть, то только там, где бы ему хотелось. Если быть, то только с той, с которой ему хотелось. В пятиминутной полудрёме, словно к Ади Шанкаре, Никита повторял: «В тени мамей и гранадиллы встают над духом вод Антилы. Не надрываю больше жил. Уснул мой ум, уснул я мило. Я чистое сознанье и любовь. Мне знанье вечного открыло блаженства блага глубину. Я есть; ничто мне больше не мерило.»
***
«Нет-нет, я за игру не сажусь. Привет, Степан! Привет, Арсений!», - приветствовал Никита. Друзья собирались на втором этаже, в сигар-баре «Стальной Конь» по вторникам, к полднику, по давно заведённой традиции, ещё с тех пор, когда Степан был регулярным курильщиком.
Арсений курил Торо 6х54. На пятьдесят девятом, с венчиком волос и белой бородкой, он напоминал Никите монаха, брата-проповедника, средневекового тюрингского философа. В последнее время Арсений был самым частым и везучим оппонентом за карточным столиком. Пять лет тому назад у него была работа, вилла, Харли и огромный дог. Три года тому назад, когда родился его первый сын, у него была вилла, Харли и любимый дог. Два года тому назад у него была вилла и Харли. В прошлом году Арсений продал Харли. В прошлом месяце по разводным документам он отписал жене виллу и теперь она привозила ему сына дважды в неделю, по средам и пятницам.
Никита следил за губами Арсения, когда тот что-то нашёптывал про себя, толи подсчитывал, толи разговаривал с кем-то невидимым. «Девятнадцать»? Показалось. Уже уходя из-за столика, Арсений всё продолжал эту невнятную беседу с самим собой.
«Ну хотя бы перелом коленки, или операция на жёлчный пузырь. Ну хоть что-нибудь. Вот Абе тоже выигрывал. Потом Роберт всё у меня выигрывал. А теперь везёт тебе», - Степан никак не мог успокоиться. Он ёрзал, плевал в сторону и поправлял массивные очки. За игрой было несколько разговорных табу. О политике, играх за другую команду никто бы говорить не стал. Поэтому говорили в том числе о девицах, о боксе, о ресторанных меню, да и о различных незатейливых мелочах повседневной жизни.
- Одно расстройство. Тебе Роберт звонил? Мне нет.
- Нет, Никита. Они не звонят. Они мертвы. Стали бы ещё они тебе звонить!
- Возьмём, например, Шатнера. Какой парень! Ты бы полетел?
- Нет. Я дома-то уже три года не был.
- Всё суетишься, всё горбатишься за карточным столиком. Вот сюда хотел, и на, решил и живёшь здесь. Также и там, в космосе. Как котейка вот эта ты не проживаешь, глаза смыкаешь и без воды и еды не можешь. Ты влип, ты крутишься здесь на этом шарике, и, как ни старайся, через себя не перепрыгнешь.
- Человеку человеково.
***
Это была одна из последних сред, перед самым полдником. На разогретый песок ласково набегала тёплая молочная океаническая волна. Можно было окунуться в эти водные объятья с разбега, родиться заново, очиститься от всего прежнего, соприкоснуться со всем вечным и всемогущим, ощутить себя причастным к этому большому великому человеком. Моторная лодка стремительно, с разворотами, тащила за собой на тросе надувную жёлтую в форме банана, с кричащими от восторга детьми. Как поплавки, на якоре, недалеко от берега, дремали две старенькие яхточки, «Рубен Дарио 2» и «Эль Тигре». С бостонского китобойца «Госпожа Варвара» лилась музыка регги, возле неё, с пластиковыми стаканчиками с пивом, плескались две русалки и кормили рыбок с рук хлебными крошками.
Арсений, с сигаретой, под шезлонгом у самой кромки воды, уговаривал маленькую бутылочку пива в рукавчике на молнии. Его кучерявый сынишка строил песочную крепость напротив. Её то и дело омывала набегающая волна. Она размывала стены и башенки и оставляла в следах рядом маленькие озёрца. На столике были смятое полотенце, пачка сигарет, пустой кокос с трубочкой, мобильный телефон и пляжный стакан-термос для холодной воды на 24 жидкие унции.
***
Пятничное утро – а это был день Арсения – уже с восьми утра сопровождалось вертолётным гулом. Вертолёт с диктатором приземлился на бейсбольном поле. К его приезду, на набережной, в получасе ходьбы от бедного посёлка, уже готовили подмостки. Под пристальным присмотром национальной гвардии в тяжёлых чёрных ботинках вокруг суетились телевизионщики, музыканты и прочая шантрапа. Надо сказать, что местечко давно стало пристанищем беглецов из недобитой Британской Империи; сосланных подальше, пока всё не уляжется, калабрийцев; проворовавшихся ещё во время финансового кризиса ипотечных управляющих, отвергнутых жён, начинающих скромных пенсионеров, залётных алкоголиков, мечтателей, сектантов, адептов благотворительности, и прочая.
Когда к десяти утра на лазурной глади залива, в пятнадцати минутах саженками от берега, нарисовались сторожевой катер военно-морского флота и армейская яхта «Регул», диктатор, поправив усы, появился на сцене в белой льняной гуябере. Прерываемый овациями восторженных слушателей, он говорил почти сорок минут. Упоминая Святую Деву, он говорил о своей любви к народу, о том, как благодаря его усилиям появится, наконец, в случае его переизбрания на очередной срок, самая лучшая бесплатная больница, а у местных рыбаков будет улов аж по пять тысяч рыб. Ещё он говорил, что возведёт непременно самую большую стену на западе, что армия победит этих заклятых врагов, которые выпили всю питьевую воду, подожгли мусорные свалки, украли электричество и предались самым тёмным силам зла. А под занавес диктатор объявил, что запрещает играть в криббедж с подсчётом до двадцати девяти, и отныне нужно считать до двадцати одного, ибо это и есть самые гуманные правила, ниспосланные на страну свыше.
Так это было произнесено, или иначе, Арсений не знал, ибо слушал всю эту галиматью в наушниках, в шезлонге, у смоченной волной океанической кромки. Он улыбался. Перед его взором всё расплывалось: «…Мама, сядь рядом со мной. Приготовь мне ужин. Этим вечером я никуда не иду. У нас будет время поговорить…»
***
Воскресным утром, когда Далин ушла, оставив на тумбочке белый с бусинками под перламутр обруч для волос, Никиту разбудил звук входящего сообщения. «Арсений умер,» - писал Степан. В течение дня выяснилось, что нашли его дома одного, по случайности. В котором часу его новая подружка ушла, и знала ли она об этом было неизвестно. Бригада коронера увезла тело в город, где и предполагалось сделать вскрытие. «Какое ужасное слово», - ответил Никита. Арсений был иностранцем, поэтому вскрытия требовал закон. Степан же говорил, что, наверное, это был инфаркт, и эпидемия тут не причём. Теперь он должен был сообщить обо всём старшему брату Арсения и его супруге, ждать их распоряжений и приезда.
***
Степан и Никита повернули в посёлок перед полуразрушенным мостом, по которому движение последние месяцы оставалось односторонним и было закрыто для грузового транспорта. Степан был за рулём. Из динамика лилась лихорадочная музыка. Пели о большой любви, об атрибутах красивой жизни, об изменах и разочарованиях и о разрушительных пристрастиях. Машина остановилась возле похоронного дома. Степан зашёл в заведение, а Никита решил не заходить и остался снаружи, в тени, под деревом. На окне похоронного дома висело внушающее надежду оптимистическое объявление о том, что здесь вам окажут лучший сервис, и вы останетесь довольны. Дескать, приходите ещё раз. То есть, если кремация прошла по высшему разряду, то добро пожаловать вновь.
В воскресенье, около полудня, океан был тих и безмятежен. Над голубой зеркальной поверхностью проносились незнающие морской глубины ласточки. Возле катамарана у рифа барахтались пловцы в разноцветных жилетах. Лодочка «Алехандрина» со стеклянным прозрачным дном уходила в медленный рейс по заливу. Лучепёрые абудефдуфы, жёлто-полосатые «сержанты», все как на одно лицо, кружились в воде под лучами солнца.
В лодке помимо молодого кормчего было четверо, старший брат Арсения, с палочкой, (его жена осталась на берегу), Кларенс, Степан и Никита. Лодка остановилась в трёхстах метрах от берега, там, где уже была видна тёмно-синяя кромка воды вдоль уходящего вглубь океана дна. Степан молчаливо смотрел на берег, на бело-голубую нить расставленных шезлонгов под зонтиками, на яркое оранжевое цветение над спасательной станцией, на кроны деревьев вдоль берегового шоссе, на красные кровли домов на вулканических скалах.
Кларенс, поднявшись во весь рост, повернулся лицом к океану и вытер мокрое лицо спортивным полотенцем, которое он носил заткнутым за поясом за спиной. Он собрался и запел «Дэнни Бой»: «Даня, сынок, я слышу голос горна...» Половина праха Арсения теперь предавалась воде, там, где, может быть, прошли последние лучшие годы его жизни.
Когда брат Арсения открыл стальную серую урну, и протянул Никите руку, чтобы тот помог ему перейти на нос лодки, Никита уже не мог сдерживать слёз. Они пришли как-то сразу, как может наступить без грома дождь, которого ждали восемь лет. Сухие уставшие воспалённые глаза Никиты заполнила резь, и он заплакал, подпирая голову рукой, и нелепо ею кивая в каком-то непонятном ритме.
Лёгкий задиристый, горячий как поцелуй, бриз подхватил пепел и расстелил его по волне, и почти сразу, пепел остался за кормой, разбежался и растворился в волне.
***
2022 – 2023 гг.
Ссылки:
Javier Solis - Si Dios Me Quita La Vida (www.youtube.com/watch?v=yiATSi7Gcik)
Diego Verdaguer - Mama Ven A Sentarte Aqui (www.youtube.com/watch?v=wIakkWZIsbE)
Bing Crosby – Danny Boy (www.youtube.com/watch?v=oEN1gL3kTkE)
"OGNI RIFERIMENTO A PERSONE O FATTI REALMENTE ACCADUTI E PURAMENTE CASUALE"