Следствие шло долго. Ивана спасло только то, что толстенький, желая оправдаться придумал какого – то непонятного гражданина, что был не низок – не высок, не толст – не тонок, почему – то рыж. Гражданина такого, конечно, не было, толстенький лгал. А Иван говорил, что видел его, верно описал, опознал, поэтому и оказался прав. Переводя его из подозреваемых в свидетели, следователь презрения и неверия не скрывал, но с инструкцией не поспоришь, поэтому ворота для Ивана однажды распахнулись и из серого здания его выдавили.
Иван поплелся домой, где не был уже четыре с половиной месяца. Нина пришла лишь раз с краюхой хлеба и еще каким – то узелком, а потом ей объяснили, почему Иван здесь. Рассказали про Соню и попросили с мужем крепко поговорить, ведь коли сознается, дадут меньше. Этого Нина делать не стала, но и к мужу больше не пошла.
Когда Иван пришел в общежитие, в его комнате его встретил задорный армянин, который и сказал, что комнату ему эту дали от завода, и только потом на кухне шепотом Иван узнал, что стал поводом страшного скандала, а его Ниночку заставили съехать, так как муж ее больше не работал, следовательно, и комнату надо срочно освобождать. Куда Ниночка делась, никто не знал, видели только, как ее щупленькая фигурка тянула огромный чемодан к арке въезда.
Иван надеялся, что Нина перестала чахнуть в объятьях города и уехала домой. Уехала ли? К себе ли? К нему ли? Наверное, к себе. Раз Нина больше не пришла к нему, единственная, кто всегда приходил, значит, оторвала его от сердца. Вспомнилось вдруг Ивану, как однажды после смерти сына он плакал и просил ее уйти от него, говорил, что плохой муж, бесполезный и бесчестный человек. А она вдруг разозлилась так и вскрикнула лишь:
- Да что же я не мужнина что ли жена?!
Видимо, уже нет. У всего и всех есть предел. И вот он, Ниночкин, настал.
Иван поплелся, не видя дороги. Доплелся до кладбища, до Митиной могилки, да так и уснул, охвативши маленький холмик.