100 ЛЕТ СО ДНЯ РОЖДЕНИЯ МОЕГО ОТЦА ЩЕРБАКОВА ИВАНА ПЕТРОВИЧА
(28.10.1923-10.06.1964 гг.)
Северо-Западный фронт.
Новгородская (Ленинградская) область.
Старая Русса—Демянск—Рамушево. Западный берег реки Полисть.
19, 20, 21 августа 1943 года.
Последний месяц лета. Заключительное трезвучие урожайного времени года. Хлебород. Палящий зной далеко за тридцать. Жара, мочи нет.
Пекло. Абсолютное безветрие. До тошноты уму непостижимый парёж.
Среди новгородских болот трудно дышать — испарения сероводородных купелей забили глотку. Тухлятина сивушного метана набила оскомину до блевотины. Реагенты аммиака кружат голову, туманят глаза, забивают носоглотку.
Однако накануне прошли дожди. Из воздуха сочится водяная пыль, под обжигающими лучами светила превращаясь в обильную росу. До этого изнывающие, опалённые зноем растения теперь немного повеселели, цветы расправили лепестки, мокрая земля возрадовалась подсолнечной жизни.
Удивительно терпкий запах разнотравья взмывал к небесному простору, потоками ветра разносился вовсю ширь, расстилался по глади мутных потоков. Словно ожидая предсказуемых благоприятных изменений, природа замерла.
За ближайшей излучиной прижатое к зеркалу воды белесым лёгким туманцем видится диво дивное. Словно девка на выданье, перламутровыми соцветиями красуется разноцветная дуга-радуга.
Глядя на широченную, беспечную улыбку природного явления, люди в ответ тоже наслаждаются жизнью, радость поселяется в душах, грусть и заботы уходят куда-то далеко-далече.
Удивительное ощущение, как будто на дворе нет всенародной беды. Наслаждение, испытываемое свидетелями таинства, сродни вкушению терпкого вина из лучезарного виноградного нектара. Картина маслом.
Так ли на самом деле? Никому ещё на свете не удавалось прикоснуться и погладить божественную красоту. Скептики говорят, что цветное роскошество не может существовать наяву, поскольку это всего лишь иллюзия, обман зрения, который людям только кажется.
Ни одно живое существо на грешной Земле не способно увидеть божий дар. Человек уникален: он наблюдает радугу, он восхищается ею, он верит, что неземная прелестница именно его способна оградить от невзгод и принести счастье.
Видением семицветного чуда принято наслаждаться. Согласно народной молве, природные силы обещают избранным баловням судьбы, увидевшим феномен природы, светлое беспечно-радужное будущее, счастье через край и омытое хрустальными водами здоровье.
Говорят, где начинается радуга, там зарыт клад. Кто пройдёт под радугой — будет жить в прекрасном самочувствии. А кому посчастливится пройти под чудом природы в обе стороны, тот будет жить вечно.
Считается: если любимец фортуны со всей страстью потерял голову от сказочной хорошавушки, значит, навсегда воспылал любовью к жизни. Можно не сомневаться, судьба повернётся в сторону романтика, испытавшего божественное начало. Грех насмехаться над родившимся под счастливой звездой, ведь каждый хотел исполнения спущенных с небес желаний.
Вопреки миролюбиво настроенной первостихии, венец творения в массовом порядке вершил свою неуклюжую историю. Вот и мы тоже поротно, повзводно, друг за другом, в суете неотложных, рутинных мужских дел, нет-нет да и поглядывали на бескрайнюю ширь небосвода.
Как ни странно, но почти все идеалисты общества равных прав и возможностей, страдающие от колдовского болотного влияния, были объединены единым убеждением о превосходстве внеземных сил над бренным миром.
Всё-таки была в среде горе-умников слабость. Хотели того или нет, но даже самые прокоммунистически настроенные красные воины безоговорочно попали в коварно расставленные сети чаровницы.
Свидетели на зависть роскошного явления восхищённо рассматривали небесное волшебное творение. Шикарная прелюдия светлой надежды, вера в благополучный исход тяжкого испытания укреплялись.
Хотя сердце подсказывало о невозможности исполнения безальтернативных благих намерений для всех общим чохом...
Как и положено иллюзорному видению, радуга была выше человеческой незамысловатой суеты и беспечно наблюдала за происходящими земными катаклизмами со стороны. Внизу ничего не менялось. Каждый день одно и то же.
Вот судьбоносная речонка неспешно и плавно несёт свои вялые мутные воды в сторону Старой Руссы.
А здесь множество людей копошится вдоль берегов с обеих сторон речного прибрежья. Лошади, запряжённые в телеги с ящиками зелёного цвета, на ладан дышащие тягачи, механизмы с выступающими за стальные щиты трубами и средства передвижения с тяжеленными грузами.
С виду хаос, но, если присмотреться, нелепая суета подчинена строгому исполнению желаний царя природы.
С бескрайней высоты радуга видела на земле всё, а люди попросту любовались небесным видением. Богом меченные везунчики даже умудрялись по нескольку раз сбегать или пройти под акварельным коромыслом. Наверное, родились в рубашке. Отчаянные ребята: сильные, храбрые, ловкие.
Особое удивление вызывал сорвиголова, который, засматриваясь на беспечную улыбку посланницы бога на земле, прополз на животе сначала в одну сторону, а затем вернулся на исходную.
И зачем ему эта суматошная катавасия нужна? Хотя одержимость и целеустремлённость удалого парня завораживали. Необыкновенно. Странно. Совершенно необъяснимо с точки зрения небесной канцелярии. Чудеса, да и только.
Действительно. Красоту жаркого лета между водой и лесом никто не отменял. Хотя в рукотворно созданной ситуации совершенно недосуг было восхищаться идиллией мироздания. Прекрасные чувства остались где-то далеко-далече в другом летоисчислении.
В реалиях глаза бы не смотрели на блестящую поверхность слюдяных водотоков, по всей округе зеркаливших развесёлых солнечных зайчиков.
Понятно, что это наивная обманка. Даже при самых благоприятных раскладах не удастся искупнуться в затоне. Не ровен час, расслабишься и тогда жди беды. Бесплотные русалки дивной красоты, не испачканные земными грехами, с помощью девяти грамм свинца увлекут в кривое придонное отображение. Не накликать бы на свою голову неудачу в делах или того хуже — несчастье.
Видимо, у меня девять жизней, если до сих пор во здравии. Закрепиться бы в одной, остальные восемь ни к чему вовсе, одна обуза — воспоминания.
Страхи, видения, бесперспективные надежды — тоже побоку. Посмотрим, как оно здесь и сейчас сложится…
19, 20, 21 августа 1943 года на западном берегу реки Полисть бой был кровопролитным, жертвенным и безысходным. Но приказ мы не выполнили.
14-й гвардейский стрелковый полк 7-й гвардейской стрелковой дивизии почти в полном составе лежал здесь, на очереди в братский погребальник, в сыру землицу. А немец как замер, словно вкопанный на своих позициях, так и отдыхал там спустя некоторое время после схватки.
По глади реки издалека слышались стукотня и бряканье полевой кухни. Послеобеденный неспешный перекус у фрицев: шоколад баварский кушают, тушёнку с гречневым сухпайком едят. Кофе пьют победители, между делом балуются, играют на губной гармонике.
Вдоль станового течения, у топких берегов с окоёмом из тростника и осоки, стелется совсем неширокая полоска земли. Не умиляет с виду неказистая, извилистая ленточка божьей тверди шириною от пятнадцати до тридцати метров. Именно на этом месте, вдоль реки обрели покой и встретили смертный час ратные однополчане.
Кто бы мог подумать, что невероятно гиблое место предназначено для человеческой трагедии вселенского масштаба. Не на картах, а из солдатских уст воняющий тяжёлым духом, ужасный и проклятый всеми клочок земли получил название «излучина смерти».
Людям, не побывавшим на поле боя, трудно вообразить истинную картину результатов кровавого противостояния. В кошмарном сне невозможно представить пристанище могильного упокоения. Однако вот он — наяву солдатский погост на изломе реки — результат безысходной срубки. Траурный вид побоища. Кладбище.
Под летним палящим солнцем смертью пахнущее, смрадное месиво. Сплошная винегретная мешанина из тысяч протухших человеческих кусков мяса покрыта трупными червями, обвязана раздёрганной на волокна суконной материей, утыкана кольями расколотого на щепки оружия, переплетена вдоль и поперёк кореньями, вырванными с плодородным слоем, унизана по высоте подствольниками молодых осинок, гибкими вицами ободранного чапыжника.
Шлифует чудовищную картину светопреставления зловонное крошево раздробленных в прах костей, обсыпанное миллионами жужжащих, зелёных, жирных падальных мух.
Смачные прослойки из дурно пахнущих чёрных фигур, раздутых до размера бочки, начинают приедаться взгляду и не пугают как прежде до беспамятства. В рукотворно сотворённой окрошке с ядрёной закваской многим нашлось неприглядное место.
Вся территория поля боя хорошо просматривается и простреливается немцами. Справа — река, слева — болото, впереди — враг. Нет никакой возможности миновать или обойти чудовищный передовой рубеж. Может быть, это оптический обман или чертовски устрашающее криводушие с элементами упаднических настроений?
Хотя нет. Именно там, на солдатском кладбище, за пирамидами вонючих трупов, дурно воняющих размозжённых фрагментов человеческой плоти пластаются ещё оставшиеся в живых друзья, непокорённые боевые товарищи.
Среди атакующих бойцов должен быть корректировщик, ефрейтор из второго взвода, балагур и весельчак, любимец санбатовских девок Стасик Кулёмин. Жив он или нет уже — неизвестно.
Но кто-то же отстреливается на «передке» от наседающих фашистов? Если Кулёма всё-таки убит, место наблюдателя предстоит занять мне, наводчику.
До месторасположения ротного баловня по грудам смердящей падали тянется телефонный кабель, перебитый фугасной сталью. Во что бы то ни стало и как можно быстрее предстоит восстановить разорванный контакт связи. При атаке на врага, словно воздух, нужна огневая поддержка миномётной роты.
Чтобы выполнить приказ, надо проползти по лишённым жизни телам. Гадко. Побеждая блевотную тошноту и отвращение, заставляю себя пластаться сквозь ядовитое зловоние, между истлевающими, распадающимися, гниющими кусками мертвечины.
Безропотно не раскрывают рта, помалкивают, не возмущаются потревоженные боевые товарищи-кореша, а сейчас дохляки бездыханные.
С ужасом, отчаянием и безнадёжностью озираюсь. Хоть вешайся, в округе только костенеющие субстанции. Омерзительно распухшие туши местами навалены в три-четыре слоя. Мерзко.
Людской перегной, разложившиеся и вздутые истлевающие фрагменты кишат пожирателями пропавшей человечины, испускают тошнотворный сладковатый трупный запах, распадаются в прелую биомассу.
Ни ветерка. Над мамаевым побоищем нависла пелена из гремучей смеси тухлятины, пороховых газов, чёрных облаков сажи от горящей резины, омерзительного духа заживо тлеющих белковых субстанций. Ужасное дыхание боя.
Кровь стынет в жилах, настолько страшно своим нутром чувствовать по соседству неприкрытую, разлагающуюся мерзость неизбежного преставления. Вдруг и моя череда дойдёт околеть бесславно? Тогда грош цена душеньке, растворится тело без остатка под летним испепеляющим светопреставлением.
Страх берёт, когда продвижению вперёд мешают разрубленные осколками синюшные клочья. Плоть убиенных сотоварищей, ставшую комками мяса, истекающую алым клейстером со сгустками хрящей, приходится отталкивать в сторону, откидывать руками.
Как же иначе подготовить свободный пятачок земли для очередного рывка? Бросок-то вперёд должен быть неожиданным для фашистов, резким и быстрым. Если возюкаться, ерундой маяться — это будут кранты немыслимым стараниям. При таком раскладе лучше не начинать пахнущую смертью отчаянную попытку.
Неожиданный разрыв мины загоняет под штабеля мерзопакостных останков. Почва содрогается. Осыпая червями, смердящие тела валятся на спину. В лицо и ноздри бьёт фонтан тяжёлого духа.
От чудовищного тлетворного зловония хочется очистить легкие и вздохнуть глубже полной грудью. Однако не дышится всей диафрагмой, липко и мерзко. Комок в горле.
Ой, как погано внутри отравленной в хлам дыхалки, законопаченной токсичными расходниками с поля брани. Хотя отхаркать уже не получится, головушку бы оставить в целости, сохранности и применительно по назначению.
Поблизости оглушающе грохнуло.
Взрыв!
Ещё со свистом долбануло!
Расхерачило воздух так, аж позвоночные диски не выдержали, затрещали.
Снова бьёт фонтан раскалённого воздуха.
Огонь и пепел, взрыв!
Как назло, струя рокочущего жара сифонисто и больно-пребольно ударила в перепонки. Звон в ушах. Над головой облачённые в стальную одёжку провизжали осколками тысячи смертей.
Фы-фы-фыр-р-р-р!.. Фыр-фыр!.. Фыр-р-р!..
В этот раз касатики пролетели мимо. Меня слегка контузило, пришлось разинуть скособоченный рот. Надолго ли привалило счастье грешной душе?
Вновь полоснул вдоль и поперёк жуткий грохот!
Ударной волной в лицо наотмашь хлестануло пламенным смогом от вспышки и детонации, в глотку на коренные зубы кинуло пригоршню опарышей.
Гладкие, белые, хрустящие гусеницы. Безвкусно. С души воротит — муторно. Противные на привкус личинки заполонили рот и шевелили мохнатыми ножками.
Нет сил терпеть, как гадко!
С отвращением вытолкнул языком прилетевший «урожай», отхаркал в изуродованное лицо нависающего трупа с разрубленными костями черепа и выбитыми глазницами. Это вятский учитель математики, рядовой Викентий Палыч Неклюдов.
Из раскроенной железной сечью, искромсанной черепушки предметника прямо на мои плечи сочится сукровица из растекающейся смеси мозга, крови и лимфы.
Как собака, встряхиваюсь, шевелю промокшими, липкими от пота закорками. С поясницы сбрасываю напитанные кровью ошмётки речного ила.
Вот, говорят, умный-неумный мозг. Да кому, какая разница. Содержимое костяной репы у всех одинаково вонючее и мерзкое. Варит котелок или в отстой лобастый бубен послать, всё одна хрень для пули-дуры. Цвиркнет и не уведомит, когда снесёт полбашки.
Дрянную погань, тошнотворную суспензию приходится соскребать с плеч ногтями. Она быстро пропитывает, буквально заливает сплошняком и без того мокрую гимнастёрку. Совершенно очевидно, что солдатское рубище будет мешать выполнению поставленной задачи. Вот только надобно поднатужиться и сбросить с себя навалившийся тяжеленный труп разбухшего товарища.
Поверх изувеченных тел распластался красноармеец Славка Паршиков из первой гвардейской стрелковой роты. Храбрец и ура-патриот в числе первых ломанулся в атаку. Смелый парень.
Однако не повезло. В результате безрассудных действий слякотный труп разбухшего товарища разлагается на солнце.
Эх, Вячеслав, Славик… Верный и добрый мой друг. Скользкий, не разлей вода, чертяка.
От вспухших форм у закадычного брательника гимнастёрка и портки лопнули по швам. В разрывах одежды видно, как под палящим зноем блестит и плавится человеческий жир.
Разжиженное протеиновое масло, словно парафин, затекает в укромные места, капает и застывает хрусткой корочкой на обрубках низлежащих трупаков.
Куски кожи сползают с шарообразной головы тёмно-фиолетового цвета. Скальп искромсан клочьями. Сквозь оборванные и объеденные губы виднеются абсолютно белые ровные молодые зубы. Улыбается бывший не разлей вода-побратимец, наяву — усопший бездыханный жмурик.
Надо же, быстро получилось столкнуть мертвеца. Со стороны выгляжу, наверное, кошмарно: весь в сдобренной чужой кровью грязевой корке из засохшего болотного киселя. Одно слово — чучело болотное.
Переполненный влагой, раскалённый жарой воздух снова лизнули языки пламени. Окружающий мир в чудовищном смятении дрогнул, развалился на молекулы — во все стороны полетели тяжёлые куски взбаламученного придонного дерьма из речки.
Между взрывами мин сделал попытку вскочить, но тут же поскользнулся. Под ногами растеклась полужидкая масса из внутренностей, кишок и требухи в клочья разорванного боевого напарника — желторотика. Это всё, что осталось от новобранца, подносчика мин из третьего взвода рядового Андрейки Суровикина из Удмуртии.
Сам напросился на задание пацан. Думалось ему, что прогулка выйдет из числа «для храбрых», движуха за боевой наградой. Однако печальная, со смертельным драматическим окрасом получилась оборотная сторона медали «За боевые заслуги». Никак не думал, не гадал о смерти ударник первой пятилетки.
С брезгливостью снимаю щепотью, стряхиваю с защитной ткани сгустки крови, брызги мяса, дробь костей, клочья волос, ошмотья кровавой размазни. Но приказа никто не отменял. Снова ползу между взрывами к намеченной цели, пока сам живой-здоровый.
С души воротит, как паршиво и нескладно случается много раз на дню. Скверно до одури, когда подневолен исполнять приказ и сновать неприкаянным челноком до места обрыва телефонного провода: туда-сюда-обратно...
Затишье опять распотрошило. Начался шквальный миномётный обстрел. Над головой раскатисто, звучно грохнуло и засвистело.
Ещё раз жахнуло! Придётся залечь.
Взрыв! Шибануло наотмашь резко, хлёстко. Железки смачно воткнулись в мясо до самых костей. Фонтан кровищи секанул из аорты. Гибельное истязание.
Нечеловеческое страдание. Боже мой, неужели кровавый ад предназначен мученическим крестом? Мамочка моя родная, защити!
А-а-а!.. А-а-а-ах!.. А!.. А!.. А!..
Сука! Я-то почему здесь крайним оказался? Смерть же для кого угодно, но только не для моей персоны. Тварь костлявая, не дотянешься. Не нужны твои поцелуи. Поборемся ещё за право жить на земле. Повоюем!
Грохот! Ч-ч-чёрт, гадство какое. Неожиданно, с размаху хлёстко, наотмашь со всего плеча шибануло по темечку.
Грудь, ноги, руки обвило тяжеленным гнетущим обручем и рвануло к земле. Свинцовой плёткой перепоясало, замертво обрушило навзничь.
Оглушающая контузия. Упав на спину, затылком уткнулся в мерзко пахнущее, развороченное брюхо трупа. Из утробы отрыгнуло свежим запахом человеческих кишок. Глаза залепило ошмётками грязи, лоскутами окровавленной, мерзко воняющей ткани.
Вспышка!
Снова ахнуло!
В который раз жуткое испытание. Мука. Томлёные брызги расплавленного ферросплава воткнулись в грудь. Ужас как больно.
Шарахнуло острым перегаром взрыва!
Жутко полыхнуло!
Обдало жаром, опалило огнём брови, ресницы, волосы.
В обожжённой глотке застрял хрипящий крик от чудовищной пытки. Коса перерезала мышцы на ногах и вжикнула в коленки. Ни вперёд, ни назад — воткнувшись, застряла.
Чёртов нож. Из венозных кровотоков плеснул фонтан кровищи. Больно-то как, даже забылось, что надо дышать, словно за гладкие рёбра оголили разодранное в клочья нутро.
В сердце остриём лезвия по самую рукоять воткнулось нечеловеческое страдание. Мамочка моя родная, гибельная мука ужас какая страшная.
Боже мой, неужели этот кровавый ад предназначен живодёрским испытанием?
От страха тело содрогнулось. Замыленное сознание отказалось воспринимать реальное положение дел, разум на мгновение окунулся в пелену тумана. Перед глазами поплыла искажённая картинка восприятия поля боя…
Эх, оглянусь назад, ведь заглянуть вперед теперь уже не получится. Наверное, заново жизнь не сотворить.
Милая... Милая, помоги же мне!
Помоги дышать.
Помоги увидеть родимую сторонку, пёстрое разнотравье на лугу, синеву лазурного неба во всю ширь, улыбку солнца в зените.
Помоги учуять запах нектара после летнего медосбора, аромат свежескошенной травы на заливной луговине, благоухание пшеничного поля.
Наверное, навязчивое прошение выше благородных помыслов: запредельное, неисполнимое во веки веков, иллюзорное. Это что, поднебесный крик разума или уже агония?
Хотя прикоснувшись в грёзах, поверю в боль твою.
За мгновение до моего края ты не в сиротливой покинутости. Теперь я безвозвратно рядом, в двух шагах позади навсегда закрытых окон. За мутной поволокой миражей отражённых в стекле.
Милая, не думай что сейчас одна. Вот он я — за окоёмом простора, который глазом не окинуть. Хотя с этой поры ты навсегда в притворном самообмане причудливых вымыслов на земле.
Счастье моё. Жизнь моя. Боль моя.
Помоги мне дышать... Всего секунду жизни... Помоги...
Милая... Ми...
Распрекрасненько. Хорошо-то как стало, кучерявенько. На сердце возникло ощущение покоя и тишины. Ясно всё вокруг.
Ещё чуть-чуть, и моя сущность должна наполниться живительной силой. Обязана ли будет наполниться мощью — большой вопрос возникает. Поскорее бы. Замру в ожидании чуда.
Неожиданно для окруживших полуживую плоть свидетелей всем своим раскуроченным и онемевшим телом вздрогнул. Сызнова дёрнулся и вытянул кровоточащие, израненные ноги безмятежно, с упокоением. Правда, ещё не заснул вечным сном.
В небесах, над головой, словно Зевс разбушевался. Вновь загремело, оглушительно ухнуло и загрохотало. Впрочем, ласковый дождичек тут же по привычке ополоснул следы пороха с грязного лица.
Вопреки невесёлому положению дел над головой с благодушием склонилась приветливая умиротворённая лапонька. Чаровница — милая сердцу и такая ласковая, что умирать не надо.
Улыбка бога — радуга — затмила свинцовые тучи.
Благодать неземная. Хорошо-то как на земле! Славно! Может быть, поборемся ещё малость, подождём с уходом в даль обетованную?
...Разноцветная прелестница дуга-радуга желала всем защитникам русской земли счастливой судьбы, обещала добродетель. Пожалуйста, получите. Никакого обмана ангелам-хранителям Отечества.
Выполнить священный долг перед родиной — это ли не главное предназначение солдата. В какой ипостаси — другой вопрос. В любом случае не может быть стенаний или жалоб к свидетельнице жуткого противостояния.
Сквозь замыленное сознание, блевотную тошноту и невыносимую адскую боль в раздробленных конечностях Мишка наблюдал со стороны перекличку ещё не покинувших землю солдатских душ.
У мирного заливного лужка возле самой глади воды на омытом живительной влагой галечнике беседовала группа парадно одетых военнослужащих: разглаженные гимнастёрки, белые подворотнички, до блеска начищенные сапоги.
Бойцы были уравновешенны и спокойны. Речь велась неторопливо, без обычных людских эмоций, свойственных реальному положению дел.
Старший по званию взводный Игорь Салахов взял под козырёк и приказал строиться. С правого плеча у него вытянулся по стойке «смирно» батальонный политрук Марк Эммануилович Глазман.
По порядку рассчитались:
ефрейтор из второго взвода Стасик Кулёмин,
подносчик мин и желторотик Андрейка Суровикин из Удмуртии,
вятский учитель математики, рядовой Викентий Палыч Неклюдов,
ездовой Никанорыч,
батальонный старшина хозвзвода Егор Степаныч Кочин,
рядовой Федорчук,
Вячеслав Паршиков из первой стрелковой роты,
Зина Белослудцева из окопного батальонного медпункта.
Множество других виртуальных субстанций тоже не роптали в шеренгах. Лучшим из лучших в стройных рядах место обеспечено. Торопиться некуда — впереди долгая дорога к всеобщему водоразделу.
За бескрайней линией горизонта на омытом дождями небосклоне для бывших людей-ратоборцев червлёными цветами улыбалась исполнившая свою миссию прелестная назидательница, защитница и оберег — радуга.
Всенародно любимая душенька подарила героям ещё один шанс проявить свой фантом на земле. Низкий поклон за милосердие и доброту, семицветик.
Радуга приняла во внимание перенесённые испытания, у неё не было претензий к наводчику Седову. Хорошо исполнял воинский долг солдат. В то же время сентиментальничать не с руки, война продолжалась и не позволяла расслабляться. Как оно там дальше сложится в Мишкиной судьбе, одному богу известно: жить или умереть.
Однако затягивать уход было неудобно — подпирала очередь.
Без колебаний гвардейское стрелковое подразделение дружно шагнуло в бессмертие...