Первый грех
На импровизированном плацу, образованном жилым корпусом колонии №5 строгого режима, административным корпусом и хозяйственной частью в полном молчании, словно перед объявлением расстрела замерли триста осужденных. В своих черных робах, черных шапках и черных же ботинках они были одинаково обезличены, словно общество напрочь стёрло приговором их прошлое и объединило одной судьбой, судьбой отверженных.
Они не один раз выстраивались здесь перед представителями администрации единым строем по тому или иному случаю. Но этот случай был далеко незаурядным. И это на плацу ощущалось почти физически. Осужденные, не шелохнувшись, стояли, не сводя напряженных взглядов с крепкого, коренастого человека, стоявшего напротив них. Это был чужак. Не из администрации колонии, и вообще не из пенитенциарной системы. И этот чужак в камуфляже и с боевыми орденами на груди, нисколько не сомневаясь, что решает здесь и сейчас судьбу этих людей держал негромкую речь. Речь, в которой каждое слово как никогда падало в самую душу каждого из трехсот осужденных.
– Первый грех –это дезертирство. Никто не дает заднюю. Никто не отступает. Никто не сдается в плен. Когда вы будете обучаться, вам расскажут про две гранаты, которые вы должны иметь с собой.
Мужчина неспешно, как командир перед строем своих солдат продолжал командным голосом.
– Второй грех – это алкоголь и наркотики в зоне боевых действий. А пока полгода вы с нами, вы всё время в зоне боевых действий.
– И третий грех– это мародерка. Включая сексуальные контакты с местными женщинами, представителями местной флоры, фауны, мужчинами. С кем угодно.
Минимальный возраст, с которого мы берем– это 22 года. Если моложе – бумажка от ближайших родственников, что не против. Максимальный возраст, условно, повторяю, условно – это 50 лет. Но если крепкий, то здесь на собеседовании делаем элементарные тесты, смотрим насколько крепкий. Физическая форма– крайне важна. Смотрим, насколько ты крепок и тогда принимаем решение.
Первые заключенные, которые воевали со мной – сорок человек из Питера. Строгий режим. Рецидив. Сорок человек зашло в окопы противника. Это было 1 июня. Штурм Угледарской ТЭЦ… Вырезали противника ножами. Среди наших – трое погибших, семеро раненых. Среди трех погибших одному было 52 года, отсижено тридцатка. Погиб геройски…
Чужак прошелся вдоль ряда осужденных, пристально вглядываясь в их лица. Сидельцы всякий раз, когда чужак останавливался возле них, отводили в сторону свой взгляд.
– Скажу так, – чужак вернулся в центр плаца. – Если вы, послушав меня написали заявление, решив вступить в наши ряды, а потом передумали– я с пониманием отнесусь к вашему решению. Но если вы, примкнув к нам и прибыв на передовую, решили дать заднюю – вам прощения не будет, и мы поступим с вами по закону военного времени.
***
– Лёха, земеля, как же так? Мы уже в окопах, а моя заява до сих пор без ответа. Это же беспредел!
– А чего ты хотел, Пух? Ты сколько раньше писал заяв следаку, а потом судье? Много получал ответов? А если и получал – то сплошные отписки. Дураков жизнь не учит.
– Но Лёха, здесь же вопрос жизни и смерти. Завтра нас бросят на хохлов и всё, мне крышка. Или мина укровская сейчас прилетит. И кусков от меня не
соберут! Я же сразу написал куму, еще в колонии, что передумал идти на войну. Этот же говорил нам на плацу, если передумаете до отправки на передовую – они поймут и отстанут.
– Пух, не егози, раньше надо было думать.
– Ох, Лёха, ну какой же я осёл! Какой осёл! Сидел бы сейчас в тепле и на казённых харчах, гонял чифир и горя не знал. Всего то пятерик осталось досидеть! Чёрт сладкоречивый! «Помилование!» «Новая жизнь– новая судьба!» Тьфу! И ведь следователь в свое время точно также подловил меня сладкими речами. «В состоянии аффекта, в состоянии аффекта!» Чуть ли не самооборона дескать у меня. Поймут, дескать, простят. Сука! Уболтал на явку с повинной. А не признайся я, шиш бы они нашли в болоте жену с её хахалем. Так бы и гулял бы я сейчас на свободе, ел бы белый хлеб да с бабами кувыркался. Правильно ты говоришь– дураков жизнь не учит.
– А я вот не жалуюсь. Мне по справедливости дали восьмерик.
– Ну ты, Лёха, вообще уникум. Какого хрена тебе-то надо было записываться на войну? Тебе же год всего осталось досидеть? А? Не обессудь, но скажу прямо – вот ты-то дурак набитый и есть.
– Нет, Пух. У меня другой случай. Вот ты, я вижу, нисколько не жалеешь ни свою жену, ни мужичка, которого ты на ней подловил и зарезал.
– Не жалею? Да я жалею, что долго позволял им водить меня за нос, жировать на моих северных, который я исправно жене сдавал. А ты что ли, Лёха, жалеешь хахаля, который твою законную жену чпокал пока ты горбатился на работе? Да правильно ты его завалил, Лёха. Правильно, за дело. Лоханулся, конечно ты крепко, что свою блудливую тёлку не дорезал.
– Нет, Пух. Я жалею. Терпила-то совсем левый мужик оказался. Жена там на хате с одноклассниками пировала. Доброхоты мне шепнули, что она там с любовником кувыркается. Ну я и прибежал прямо с работы и сгоряча не разобрался, пырнул первого попавшего. А он, с другой бабой там был и к моей никакого отношения не имел. Ладно хоть в одном Бог меня миловал – жену хоть и порезал, но не сильно. Легкие телесные повреждения.
– Ох, Лёха! Я- то дурак, да. Но ты-то какой несуразный! Убил – но не того. А кого надо –лишь пощекотал. В мясорубку по доброй воле пошел и ещё радуешься чему-то.
– Я не радуюсь, я надеюсь, что мне простится…
– Ой, Лёха, лучше помолчи, а? Лучше давай затихаримся тут в окопе, может и забудут про нас в горячке-то!
Неожиданный шорох справа от их окопа заставил приятелей прервать свой разговор и насторожиться. Увлекая комья земли с бруствера к ним в окоп спрыгнул сержант.
– Чего разгалделись, бойцы? Вас за километр слышно. Идите за мной. Получите носилки. Пока темно, надо наших двухсотых у лесополосы забрать. Днем укры не дадут, минами закидают. За мной!
***
– Павло, слухай. Тут наши вчора зловили двух орков. В лесополосе шастали.
Мабуть двухсотых сбирали, яких ми раньше вбили. Що с ними робити? У полон направити?
– Боец! Ти як кажешь! Яки я тоби Павло? Треба говорить– пан офицер! Уразумел?
– Так точно, пан офицер! Так ти поясни, Павло мени, що робити з ними? Отправить в тыл?
– Який тыл? Про що ти говориш? Ти знаеш, хто наш противник? Приватна вийсковая компания! Наймиты. Добровольцы. А цэ означае, що ниякой им пощади! Покарать прямо тут!
Казнь решили устроить на крутом берегу Днепра.
Связанных русских вывели из блиндажа уже довольно помятых. Похоже, им уже досталось изрядно. Лица их было в кровоподтеках, а глаза заплыли и превратились в щелочки. Толпа солдат с желто-синими повязками на руках с усердием продолжала пинать их и жестко бить прикладами.
– Ну ка йдите швыдче, свинособаки вы поганые!
– Повесить их мало!
– Отрезать их причиндалы и скормить собакам!
Офицер подошел к пленникам и проверил крепость связки на руках.
– Кидайти их в Днипро! – распорядился он. – Яки робили наши пращуры з ворогами!
– Пан офицер, – обратился один из окопников.– Дай команду сухожилля на ногах свинособакам розрезати. Щоб не втекли в Днипри до своих.
– Не треба. Всё одно потонуть.
Пленников потолкали прикладами и пинками на берег Днепра. Уже на самом берегу у одного из пленников подкосились ноги . Упав на колени, он запричитал:
– Не убивайте! Я свой! У меня фамилия Дьяченко! Я украинец! У меня родственники на Украине! Я ненавижу Путина! Я хочу воевать с ним!
– Який нахрен ты украинец! Ты свинособака! Орок из Мордора!
Сразу двое солдат пинками сбили пленника на землю.
– Стояти! – махнул рукой офицер. – Ну-ка пидняти його на ноги.
Когда пленника подняли, офицер подошел к нему поближе.
– Який твой позывной, солдат?
– Пух.
–Пух? Ха-ха-ха! Винни-Пух! Слухай, Винни. Ты просто Винни. Пух. И никакой ты не украинец. Вот утопишь товарища – тоди ты украинец. Тоди беремо до себе.
Видя замешательство пленника, офицер сказал:
– Ти просто скинь його з берега у воду. И усё. Сам потоне.
– Пан офицер! Я всё сделаю! Я специально записался на войну, чтобы к вам перейти и воевать с русскими!
– Ну так починай!
И он кивнул бойцам, чтобы развязали ему руки.
– Лёха, извини. Зачем нам двоим умирать? Может, сам прыгнешь?
– Прыгну-то я прыгну, Пух. Но смотри, обманут они тебя. Лучше умри достойно.
– Ну, прощай, Лёха! – Пух с силой двумя руками толкнул товарища с крутого берега.
Лёха отчаянно, желая видимо, упасть в воду не плашмя, а «солдатиком», замолотил ногами в воздухе. Однако выровняться ему не удалось, мешали связанные руки, и он со звонким шлепком ударился о водную гладь лицом и животом.
– Ось славно! – сказал Павло, и скинув с плеча автомат, передернул затвор. Его примеру последовали и другие бойцы. Они стали всматриваться в водную гладь Днепра, однако пленник не всплывал.
– Хана йому, – сказал минут через десять Павло. – Хоча вин и говно, яке не потонет, усё одно, як зализяка пишов на дно.
И они гурьбой, подталкивая впереди себя Пуха, направились в блиндаж.
***
Лёха отчаянно бултыхая ногами изо-всех сил пытался выплыть на поверхность. Однако стремительное течение прибило его сначала ко дну, а затем кинуло в сторону в грот под скалистым берегом. Превозмогая судорогу в ногах и упираясь ступнями в валуны, он полз вглубь грота, пока его голова не оказалась в воздушном пузыре. Только тогда он поверил, что спасен. Отдышавшись и придя в себя, он пристроил связанные руки к острому камню и не сразу, но всё же перетер пластмассовый шнур. В гроте он пробыл, как ему показалось около часа. Хохлы должны уже были бы разойтись по своим постам. Он мысленно выстроил в голове обратный маршрут, перекрестился и набрав в легкие воздух, нырнул…
***
– Товарищ капитан, вот еще одна папка к личному делу дезертира.
Боец с шевроном частной военной компании на рукаве выложил на стол офицеру несколько листков в пластиковом конверте.
– Хорошо. Свободен, ¬– офицер, разгоняя табачный дым, густым туманом заполнивший приземистый блиндаж, углубился в чтение бумаг.
Затем он поднял голову и молча посмотрел на стоящего перед ним дезертира.
– Ну чего стоишь? Садись.
Он бросил все бумаги на край стола и не спуская тяжелого взгляда с задержанного, сказал:
– Я Грозный.
Слышал обо мне?
– Да. Слышал.
– Посмотри в угол, – офицер кивнул в дальний угол блиндажа. – Что ты там видишь?
– Кувалду.
– Верно. Знаешь для чего она тут.
– Знаю.
– Хорошо. Какой первый грех у нас?
– Дезертирство.
– Верно, – офицер, продолжая курить, не сводил пристального взгляда с допрашиваемого. Но затем, прервав ставшим длительным и тягостным молчание, он произнес:
– Красиво ты тут наплёл конечно про ныряние в Днепре. Но, ладно. Будем считать, что ты прошел проверку. Иди в строй, боец.