Мокрое солнце. Четверг, 28 июня 2007 г. 13:53:54
Всё-таки приятно читать Стругацких и неприятно не высыпаться за одну только ночь. Или так только у одной меня? Такое чувство, что мне добрых сто тысяч лет, а то и того больше, потому что в моей голове кажется, найдётся всё что угодно, от простой фразы, до большого и многотомного справочника по любому вопросу.
Я сегодня ничего толком из сна не запомнила, наверное, потому что последнее время ловлю себя на мысли, что перестала любить сны, и что бодрствовать мне нравится гораздо больше, чем спать. Странный я всё-таки человек, люди любят прилечь, поспать, посмотреть во сне какую-нибудь дурь, а мне нравится день, смотреть на то, как кучи людей копошатся на улицах города. Я вижу жизнь. А то, что снится, это словно выдуманный мир мёртвых. Так и есть мир мёртвого. Ведь не зря смерть называют вечным сном. Да уж – сравненьице.
Вот поэтому я всегда выбирала жизнь, в конце концов, скорее всего я никогда не любила своих собственных снов. Бывает же так, живёт человек и своих снов не любит, почему бы, мне не оказаться таким человеком?
Читать книги совсем не скучно, если книга попадается на редкость интересная. Вот так начинаешь, бывало, читать и всё, втягивает. Неотрывно глаза бегают по строчкам, пытаются представить сюжет, рисуют картины событий и складывают их в замысловатые сценки мультфильмов.
Нет, люблю я мультики. Смотришь их, каждый герой вроде на своём месте и зовут этого героя так и так и нигде, его по-другому уже звать не будут, и нигде кроме как в этом действе ты его не увидишь. А то смотришь кино, а актёр в другом кино играет кого-то другого, а ты уже не можешь, к нему иначе относится и зачастую так и ждёшь от него старых фраз и выходок.
Дожди сегодня. Время от времени тучки начинают собираться в одну большую кучу, напоминая стечения народа на демонстрацию, и полило. И ведь тоже время от времени. На пользу, когда жара, надо охладиться, ещё бы вода та была полезной, я бы стояла под дождём и получала неописуемое удовольствие, а так кратковременно, ну какое можно получить удовольствие – кратковременное?… Нет, я люблю, когда удовольствие длиться долго и ещё дольше, чем может быть.
Наконец мне становится легче, разум проясняется и всё играет в новых непередаваемых ничем на свете красках. Потому что это краски всего мира. Сколько прошло, как я была там последний раз, сидела в этом полутёмной маленькой команутшке, словно за решёткой в общей камере 3 на 4. Да это напоминает камеру или клетку, сидишь, смотришь на эти странные стены с фотографиями или стеклянный шкаф… Как же оно там всё было то.
Коридор не больше 3 метров, какая-то комнатушка с правого боку, в которую пускают только очень, доверенных людей и не разрешали смотреть посторонним, там стоял компьютер, и куча вещей была набросана, вместе с настольной лампой, которая почти постоянно горела. Чем там занимались – загадка. Хотя в штабе кто-то хоть занимался бы чем-нибудь дельным. Казалось всегда, что они целый день все повкалывали где-то, а сюда пришли чайку попить и поприкалываться над тем, кто позволит и, оторвавшись над ним по полной смотаться обратно домой. Наверное, я поняла это с самого начала, как вошла туда. У меня не было ни одной мысли относительно того, что там кто-то занимается делом, или же что-то воспринимает всерьёз. Нет. Я постоянно чувствовала там ложь, она словно витала в воздухе, а на лицах людей читался оскал и насмешка, почти как у гиен. Эти люди ни на минуту казалось, не расслабляются, даже утратив серьёзность и шутя, они продолжали нести свою маску и кусать первого, кто расслабиться, не считаясь с тем, как этот человек себя чувствует, что с ним происходит, а самое меньше кто он есть вообще и почему он пришёл сюда.
Мне всегда хотелось заглянуть под их маски, увидеть настоящие лица, в конце концов, я себя искренне убеждала, что я вижу сквозь их ложь очень умных и добрых людей, которым очень хочется помочь другим. Что в их глазах отражается свет. И что все их шутки и насмешки, просто приняты в их кругу в таком нелепом выражении. Если бы я тогда знала, насколько ошиблась, то, возможно, так больно, как мне было совсем недавно, мне бы не было никогда. Но я продолжала верить в них, а более того в то, что это моё место, потому как всем своим существом я это ощущала, ощущала, как только могла, мне нравилось это чувство значимости и принадлежности, с дуру я решила, что негласно по их общему молчаливому согласию вхожу в их круг и мне они точно врать не будут, да и смеяться тоже. Это ощущение было на уровне интуиции, на уровне чувств. Может поэтому, во мне теперь так прочен прагматизм и реализм, и холодный разум ни на одну секунду теперь не позволяет дать волю каким-либо эмоциям, и убивает едва зарождающееся тепло? Это тем хорошо кто ещё верит, кого ещё не предало само его существо, не предало своё собственное сердце.
Правильно, потому что оно предало меня. Меня предало моё существо, меня предало моё собственное сердце, меня обольстили свои собственные чувства, и разум под влиянием всего этого потянулся вслед за ощущением своей принадлежности, своему месту в мире. Это можно сравнить только с одним действом, с галлюцинацией, гипнотической тягой, с моментом виденья которое тебе упорно внушают, и ты идёшь в болото, чтобы завязнуть там навсегда, с головой уйти под воду и умереть. Взять же, к примеру, ту же О.. Она умерла там, от неё ничего не осталось, а они продолжают свой дикий эксперимент, совсем не щадя ничего в ней. Нигде не работает, занимается сомнительной деятельностью – и кто её пожалеет потом? Использованный мусор сжигают, и уходят, чтобы не чувствовать запаха. Мусор превращается в сожженный пепел и разлетается, ничего особенного несделая, только превратившись в очередной слой торфа, возвращается в землю. Развеянный труп – кремация.
Прошел, наверное, месяц как я не входила в эту странную подсобку, не поднималась по этой лестнице с высокими ступеньками. Делать там нечего, и нечего было и делать. Меня всего лишь звало моё сердце, и я не могла противиться этому зову. Меня так изменили эти люди, хотя и врали, смеялись и хотели только использовать. Но я смогла стать собой, и стать из самой себя, совершенно новым человеком. Это было не только перерождением, но реальное самосовершенствование из того, что было. И теперь я совершенно другой человек. Мне стыдно только за то, что я не могла стать такой раньше. И всё больше и больше я задаю себе вопрос, а если бы я не пошла туда, смогла ли я когда-нибудь стать такой как сейчас, смогла ли я узнать о себе и своей силе столько, сколько узнала там. Вот почему мне было так больно – это место дало мне больше, чем я получала за всю свою небольшую жизнь. Так много, что я не знала, что мне делать с этим. Это было, словно мою клетку открыли и выпустили на волю, открыли глаза, заставали всё увидеть. И даже, кажется, позволили быть рядом – чтобы обмануть. Однако я выиграла. Но какой ценой. Да я много получила. Знание о своей силе, изменение своей собственной личности – но и только. У меня выдрали сердце и душу, выбросили на помойку и сожгли. Выдрали все мои идеалы и растоптали их. Распяли все мои принципы и отдали на съедение воронов. Но лечение калёным железом имеет одно существенное преимущество, оно убивает всю инфекцию, тело восстанавливается с уродливым шрамом на груди, но оно восстанавливается и превращается в нечто новое, ещё более страшное и опасное чем раньше, ядовитое и острое. Чем меньше в человеке остаётся душевности и сердечности, тем хладнокровнее и безжалостнее он становится к людям.
Все мои прежние шрамы блекнут по сравнению с тем, который сейчас на моей груди, он уродливый, кривой и очень глубокий. Он очень страшный и всегда будет пугать любого, кто увидит его. Нет, мой рассудок не так повреждён, как они желали бы, я ещё многое смогу сделать.
Поделюсь маленьким секретом – ни одна рана не делала меня лучше, она делала меня безжалостнее и жестче. Из сладкого торта со взбитыми сливками превращали они меня в сталь. Если бы мне давали больше любви, я была бы более доброй, но меня кормили ложью, подлостью и предательством – так что моё самосовершенствование отнюдь не говорит о том, что я стала добрее или сочувственнее. Вот почему я не люблю раны, они меня делают хладнокровного убийцу, спокойно вырезающего сердце любому, кто попробует поднять на него руку, способного никогда не расслабляться и идти по трупам. Они не смягчают моего сердца, делают его похожим на остро заточенный клинок, который жаждет крови, хочет чувствовать эту кровь и кровь лишь приносит ему покой. Сердце отторгает любовь, заботу и внимание и требует насилия и издевательства. Сердце просто перестаёт питаться любовью. Любовь для него становится ничтожным фактом. Нет никакого страха перед любовью, только желание пользоваться ею. Позволять себя любить, но не любить самой.
Я страшный человек. Хотя с виду и не скажешь, с виду скажешь, что дурочку какая-то недоделанная, а не хитрый и опасный противник. Я люблю своих друзей, за то, что они меня любят. Но они со временем могут стать теми единственными, кого я буду любить, а всякий другой для меня превратиться в экспериментальный материал.
Стало легче, куда легче. Прошёл месяц и мне уже не так больно, но это место теперь я могу вспоминать с завидной долей отвращения и цинизма. А все сны эти – как полезной халявной информацией, которая досталась мне в результате моей хитрости и пронырливости. Я была внимательной и собранной, не упускала ни одного слова, ни одной даже самой гадостной детали и в итоге была вознаграждена – узнав правду. Тут не знаешь даже, как и реагировать. С одной стороны можно расплакаться, что меня предало моё сердце, с другой, цинично бросить, спасибо за ценную информацию, я хорошо притворялась дурой, а вы поверили, приняли меня за другого человека, мне на вас наплевать, теперь у меня есть всё, что я хотела и лукаво улыбнувшись развернуться и уйти.
То ли похвастаться своим умом, то ли поругаться на собственное сердце.
В., безусловно, врал мне. Он хотел, чтобы я не узнала слишком многого, поэтому хотел, чтобы моя голова думала в том направлении, в котором ему легче всего было бы управлять ходом моих мыслей. Надо же он действительно видел во мне скрытую угрозу. Он и сейчас не сомневается, что может заставить меня думать так, как он хочет. Любовь?… Бред какой-то. Это самая большая ахинея, о которой можно было бы подумать. Страх что я узнаю слишком много для незнакомого человека – вот, пожалуй, что он защищал от меня – информацию. Он понимал, что я могу всё узнать. И я узнала. Однако если я даже рот открою, у меня у одной ничего не получится. Однако у меня хорошая память и ещё целое будущее – это то, что никто из них во мне не в состоянии изменить. Они хоть и хитрые, но старые. А будущее принадлежит молодым. И им этого не отнять. Против будущего они всего лишь старые деды. У меня неоспоримое преимущество.
С.. Может он тоже боится, что я узнала слишком много. Я стала другой, а они всё пытаются меня словить на чувствах, которых уже больше нет. Так что я себя обмануть не позволю. Мои знания только мои и никто их не получит, даже если очень большое будет недержание.
Рана зарубцовывается. Меня больше нечем задевать, когда рана зарубцовывается после лечения калёным железом, наступает период, когда я больше не чувствую никакой боли. И тело моё становится окружённым щитом, который невозможно пробить или ранить чем-то, я просто ничего этого не замечу. И ко всему стану относиться с холодным безразличием.
Что же меня заставило начать писать всё это. Я начала читать новую повесть Стругацких, Гадкие лебеди. Только что прочла Отель у погибшего Альпиниста – не знаю, не задело, а вот начало Гадких лебедей задело. Чем же меня это задело. Там вначале рассказала сцена, к бывшей жене приходит бывший муж, их 12-ти летняя дочь не нужна никому из них, и она просит его найти для неё пансионат, кричит, что он испортил ей жизнь – в общем как обычно. Потом пошло описание мыслей мужчины. И это мне так С. напомнило, что меня чуть не вывернуло. А меня вывернуло так – что я столько написала сейчас. Он абсолютно циничен и холоден, похожий на трубу. В которую столько всего втекает, однако всё что втекло просто вытекает и в результате вот она полая труба с входом и выходом, пустая продуваемая труба из камня. И всё. Всё что осталось от него – пустота, холод и текучесть, в которую войдёт и также легко выйдет, не оставив на гладких стенах никаких ран. Ничего нет, только пустота и холод. Когда в неё вливается вода, кажется, что, она наполнена чем-то, но мгновение другое и вот она пуста, словно и ничего в ней и не было.
Просто полая труба.
Он перестал быть сосудом сохраняющим, имеющим и наполненным. У него нет дна, но это не бездонность, а протекаемость. Всё вошедшее улетучивается также быстро, как и появилось. Не это ли значит быть взрослым? Ничего долго в себе не задерживать, ни к чему никак не привязываться, жить только для получения собственного удовольствия – вот правила этих самых взрослых. Вы думаете, они завидуют детям? Нет. Они над ними смеются.
15:39:38