11
На следующий день Ивана окликнули и попросили в директорскую. Иван уж речь заготовил, что никаких сапог ему не надо, надо только расчет, но, войдя, осекся. В кабинете рядом с начальниками стоял человек в погонах. Стоял крепко, словно вырос из пола и всегда там был. Начальники засуетились и мигом исчезли. Остались Иван и этот всегдашний, что звал его товарищем, но совсем не по – товарищески.
Спрашивал долго, как Соня, которая телефонистка, оказалась в Ивановых показаниях машинисткой, зачем он правда пошел так поздно к женщине, хаживал ли раньше, как с женой живется и много чего еще. Иван сначала говорил все про бумагу, но так и не смог вспомнить, что за бумагу Соня должна была ему напечатать, да и кто посоветовал именно к ней обратиться, тоже не помнил. В итоге каким – то чутьем преступника, может, генами деда – каторжника, Иван догадался сказать, что Соня принимала у себя мужчин, а у него сынок умер и с женой все плохо, вот и решил он сходить за тем делом. Сказал и покривился, когда понял, что Митя и Соня встали у него в одно предложение и произнеслись вслух. А наврал, потому что суда нравственного не хотел выносить, ради жены не хотел, не для себя. И потел еще все время, как говорил.
Милиционер все хмыкал, но как – то разочарованно. Предлагал Ивану сознаться в убийстве, в ревности, в тайных мыслях. Но Иван, как зачарованный, твердил одно и то же, и с каждым разом все ладнее получалась, а через час он и сам уже верил, что так и не познал Сони, не мотал ее кудри – стружки себе на палец и вообще никакой женщины, кроме жены, и знать не знал, а на намеки даже уже и оскорбляться выучился.
Милиционер вырос перед ним, пообещал вызвать и ушел, а Иван вдруг стал маленьким и слабым, легким, как перышко, да и повалился на пол.