О ВРЕМЕНИ И О СЕБЕ
Глава 50. Спустя четверть века.
Сегодня, спустя почти четверть века в канун 2016 года, я не могу отделаться от мысли, что если нам, мелким руководителям и рядовым рабочим, было тяжело понять и осознать, что происходит в стране, то насколько было тяжело это понять, осознать и принять тем, руководителям, кто был на достаточно высоких управленческих должностях? В партии, государстве, на предприятиях? Кто понимал, или же пусть только догадывался, но не мог ничего противопоставить случившемуся, тщательно подготовленному и потому разыгранному как по нотам перевороту, где многие его участники были использованы просто « в тёмную», тому подло разыгранному и спровоцированному жесткому фарсу под названием ГКЧП? Как они могли противостоять случившемуся, даже если они все захотели бы и были все честными и порядочными людьми, настоящими руководителями и коммунистами, когда их главные штабы и командиры сами были участниками переворота? Как они могли противостоять тому, если были сами все разобщёны, не организованы и потому полностью деморализованы! Что они могли противостоять тщательно замаскированному и организованному перевороту, позже получившему название уже в других странах, как «цветные революции»? Как они могли противостоять ей, даже если бы очень захотели? И тут нельзя не понять насколько было высоко на них давление из захваченных штабов, насколько была высока ответственность и спрос с этих руководителей со стороны государственной машины и партии, уже изменивших свою сущность и направленных на саморазрушение. Насколько возросла их личная ответственность за судьбы производственных коллективов, за судьбы простых людей, работников этих предприятий и организаций! Ведь над ними висела, как дамоклов меч, вся мощь захваченного изнутри государства. Мощь агрессивной и решительной, ещё открыто и до конца не проявившейся тайной силы, рождённой в недрах бюрократической чиновной среде пролетарского государства, охватившей его со всех сторон словно смертоносная опухоль и пустившей повсюду свои метастазы. Мощь новоявленного класса чиновников и буржуазии, сплочённого и организованного не только своей клановой связью, но и имеющимся материальным благополучием, была тем страшнее, что она проявилась неожиданно и особенно явно и организованно, в двух столичных городах, в Москве и Ленинграде, где и было сосредоточенно всё управление страной. Силе и жажде бесконтрольной власти, так называемой обуржуазившейся советской «элиты», ничего не противостояло потому, что случившееся оказалась полной неожиданностью для простых людей, для большинства граждан страны. Для всех честных и порядочных руководителей, остро переживающих в те дни за судьбы своих предприятий. Как они, все эти честные и порядочные руководители, могли противостоять тогда всей организованной мощи партийного и государственного аппарата? Как они могли организованно выступить против случившегося переворота партийно-хозяйственной, творческой и технической номенклатуры? Какое они могли в то время оказать сопротивление воротилам теневой экономики? Главарям организованных преступных группировок и всякого рода спекулянтов и мошенников, недовольных существующим строем, мешающего им своими законами обогащаться и сдерживающего их стремление к роскоши и нетрудовому существованию. Да и среди руководителей производства и культуры среднего и не самого высшего звена, да и простых людей, значительная часть, была не прочь и мама обогатиться, превратившись из руководителей и организаторов экономической и культурной жизни страны, в хозяев «заводов, газет, пароходов», как писал в своё время Маяковский? Пропаганда жить на широкую ногу, как на Западе, ничем экономически не поддержанное стремление жить хорошо, как призывали газеты и телевидение, «достойно», на фоне опустошённых магазинных прилавков, благодаря бездарному руководству страной Горбачёва и его команды, сделали своё дело. У многих больших и у маленьких руководителей таилась мысль стать удельными князьками, пользуясь бесконтрольностью центральной власти, стать хозяевами в пределах своей вотчин. Разве это было не соблазнительно? Тем более, что это в период безвластии и смуты было не наказуемо, а даже наоборот! И как тут не понять то, как трудно было честной части этих больших и не очень больших руководителей, по-настоящему совестливых и ответственных людей, настоящих командиров производства, оказавшихся вне этой духовной коррозии, сохранять чистоту своих помыслов и спасать от развала свои родные трудовые коллективы и предприятия? Причём, в условиях полнейшей дестабилизации производственной жизни, анархии и умышленного развала экономики. Когда власть в стране уже накануне случившегося шла к перевороту под лозунгом «улучшения социализма» и его строительства «с человеческим лицом». Когда жизнь в стране, под видом перестройки, менялась незаметно для стороннего взгляда, тайно, но ощутимо, изнутри. Когда и само советское государство изменялось осторожно, под демагогический бред и фанфары, уничтожалось поэтапно. Когда терялись прежние скрепы и связи, уничтожалась прежняя система организации труда и управления людьми, а сами трудовые коллективы захлёстывать начинала митинговая стихия и недовольство. Появились, неведомые до того забастовки и остановки предприятий. Как тут можно было противостоять, когда везде и всюду, как грибы после дождя, начали расти во множестве всякие партии и объединения, подчас меняющие свои названия и пристрастия, как перчатки. Порой даже ничем не отличающимися друг от друга, быть может, лишь только одной демагогией, а по сути бывшими одними и теми же. Как трудно было им, честным и порядочным руководителям, защищать в тех условиях свои коллективы, когда к руководству в областях приходили поочерёдно то «белый», то «красный» губернатор, а стране грозил хаос, и где полностью терялась организация и централизация, где царила экономическая и политическая разруха, торжествовала гибельная анархия, замаскированная под «рыночную экономику». И тут гибель государства происходила на глазах у всех, но многие даже не знали, не подозревали о том и не ведали. То есть, происходило уничтожение прежней общественно-политической системы и советской цивилизации, прикрытое демагогией о совершенствовании социализма. Это была гибель социально ориентированного общественного строя, причём, под радостные славословия новоявленных и неудержимых ораторов, типа Горбачёва и Собчака. Под бравурные фанфары всякого рода демократов и партий, маскировавшихся под народные партии, выступавших, порой, за так называемую, «экономическую», а то и за полную «свободу». То есть, свободу от всего и вся, от всего того, что считалось хорошим или плохим, от всяческих прежних правил и обязательств. Вот когда начинала торжествовать не только экономическая, но и политическая, да и нравственная анархия, под названием «перестройка» и «демократия». Когда началось разрушение нашего сознание и прежнего представления о зле и добре, понимание того, что плохо, и что есть хорошо. Помнится, как в середине девяностых годов я тоже поддался подобной эйфории всеобщей свободы и гласности, когда в СМИ происходили основные дебаты и битвы за умы и взгляды, а телевидение, радио и печатные органы информации стали называть «четвёртой властью». Да и как было тогда не поддаться всеобщей эйфории и ощущению полной свободы, когда газетные публикации читались с жадностью, когда не стало никаких запретов. И не стало никакой цензуры, а лишь суды могли наказать за недостоверную и не проверенную информацию, с обязательными извинениями и опровержениями. И, видимо потому, никто из большого начальства на заводе, да и со стороны самого директора, особенно и не противился подобным публикациям новоявленных «вождей-демократов» на страницах заводской газеты, их сообщениям о проводимых в посёлке мероприятиях и акциях. Вся эти их пропаганда делалась и проводилась под соусом и видом культурных и спортивных мероприятий. А то и под видом различных опросов, собраний общественности и манифестаций, под видом оказания помощи ветеранским организациям помощи в организации различных поездок и экскурсий, а то и в организации всяких местных референдумов, как, например, в нашем случае по поводу сохранения или отмены именем Дзержинского в названии завода. Ведь это можно было тогда посчитать и за «ограничение свободы и демократии», за прежний «сталинский» тоталитарный режим и сохранение прежнего стиля управления? И потому никто не возникал, не возмущался, но стоило мне опубликовать всего несколько строчек объявления о сборе подписей за отставку Ельцина, как, сразу же, был мне учинён жёсткий разнос. Причём в кабинете самого директора завода, когда он судорожно пил минеральную воду стаканами, наливая его один за другим, и грозился мне всеми земными карами, крича и негодуя, если будут какие-нибудь последствия моего такого неосмотрительного шага. « Ведь эту газету читают не только у нас на заводе или в посёлке!..», – кричал он, глазами показывая мне на потолок. А ведь он был совершенно прав – область возглавлял тогда губернатор Севрюгин, ставленник Ельцина, позже осуждённый за казнокрадство и умерший в заключении. И потому вернувшись из однодневной своей поездки в Москву, уже поздно вечером, директор завода В. И.Мартынов звонил ко мне домой и спрашивал, чем закончилось это мероприятие на площади у Дома культуры. Но всё прошло тихо, мирно, без всяких эксцессов. Люди торопливо подходили с паспортами к Дому культуры, где на площади стоял стол с красной скатертью и флагом, оставляли свои подписи и быстро уходили.
Да, очень трудно было сохранять командирам производства единство и крепость коллектива, когда сами люди поменялись в нём, и когда среди них стала возникать социальная и политическая рознь. Хотя партии и всякая там политическая деятельность была запрещена на заводе, но ведь людское сознание неподвластно приказам и думать им никто не может запретить, а за заводской стеной в посёлке проводятся всякие митинги, мероприятия и демонстрации. Помню один наш разговор с активным рабкором газеты Юрием Глуховым, ныне покойным. Это был глубоко ранимый человек, закончивший художественное училище и работавший художником в ТЭЦ-ПВС. Он страстно боролся за экологию и чистоту, как в посёлке, так и в окрестных яснополянских лесах, примыкающих к посёлку. Он не только неплохо рисовал, но и писал неплохие стихи, интересные заметки о людях. Но был он физически очень сильно больным человеком, насколько я знаю, был болен туберкулёзом. И вот однажды, увидев его на трибуне среди наших записных «демократов», я сказал ему: «Юра, вот ты ратуешь за буржуазную демократию, но ты то, как был нищим, так и останешься им! Поверь, никому ты из богатых нужен не будешь! Вот, например, тебя сейчас лечат бесплатно. Дают бесплатные путёвки для отдыха в различные санатории, в том числе и в наш заводской санаторий-профилакторий. Дают в профкоме талоны на бесплатное питание в заводских столовых. У нас, пока нет большой безработицы и инвалидам, пока что, даётся возможность работать, никто их не сокращает. Да и все лекарства тебе бесплатно выдаются. А ведь при капитализме ничего этого не будет?». И он, вот этакий Дон Кихот, решивший сражаться за правду и справедливость с ветряными мельницами, спустя некоторое время, пришёл ко мне в редакцию и сказал: « А ты, Александр Иванович, всё-таки, был прав!».
Правда, командиров производства, действительно «красных директоров», оказалось в Туле не много. Я знаю только одного оставшегося с коммунистами. Это один из бывших директоров Тульского завода «Штамп» Василий Ширяев. Как видно из выше приведённой мною статьи, многие из директоров уже представили себя новыми владельцами « заводов, газет, пароходов…», как тот самый мистер Твистр, отставной министр. И акционирование предприятий давало им такой шанс. Получив и скупив большое количество акций, они вполне могли стать таковыми. Большинство из них явочным порядком приостановили своё членство в коммунистической партии, а некоторые ушли из неё и открыто, перейдя в стан «демократии» и заняв в правых партиях видные места. Видно этим колебаниям был подвержен и сам В. И. Мартынов. По крайней мере, я знаю лишь единицы бывших директоров, восстановивших своё членство в партии, но уже в КПРФ. Но, тем не менее, вот такие мысли, при праздновании одного из юбилеев директора Мартынова, у меня были, когда его не было уже в живых. Однако, нельзя и отрицать много сделанного Владимиром Ивановичем Мартыновым для страны, завода и посёлка, для всех заводчан. О чём свидетельствуют высокие награды Родины, его ордена и медали. Вот это признание его заслуг и надоумило написать меня вот такое стихотворение под названием «Капитан», где я представил себе, что должен вынести в это трудное время любой «красный» директор, хотя точно и однозначно сказать, что Мартынов был им, сложно, как и сложным было то время:
Когда страна разбилась, как «Титаник»,
И мир, как океан, холодным стал,
Каким бы ни был капитан из стали,
Но быть и он на мостике устал.
А на борту, лишь в нём ища спасенья,
Предчувствуя всех бед девятый вал,
В его глазах искали избавленья,
Все те, кого он в путь с собою взял.
Он рулевой!.. Один за всех в ответе!
И спрос с него, державшего штурвал,
И никого, на этом белом свете,
Нет, чтоб кто ему помог и подсказал.
Но нужно плыть, идти надёжным курсом,
Чтоб выплыть к новым, светлым берегам,
Хоть сердце бьётся ненадёжным пульсом,
И всё трудней натруженным рукам.
Да, он один! Приказа ждёт команда.
И от него зависит: «Быть?! Не быть?!»,
Сил нет, а есть лишь слово: «Надо!»,
Корабль спасти, а это значит, «Жить!».
Жить, быть, назло ветрам, грядущим бедам,
Назло всевластью рока и судьбы,
Он не пойдёт губительным тем следом,
И никогда не сдастся без борьбы.
И он, как монолит, припав к штурвалу,
Остался верным избранной судьбе,
Спасён корабль, а это ведь немало,
В сегодняшнем жестоком и безумном дне.
Стихает буря, нет уж капитана,
Но есть корабль, ему ведь плыть, да плыть!
К иным векам, на корабле усталом
Команде капитана не забыть!
Но, тем не менее, с этих самых пор, как случился этот мой прокол с объявлением о сборе подписей за отставку Ельцина, жизнь газеты стала ещё больше сложной. Её начали выдавливать, причём под различными предлогами, из самого здания заводоуправления. Некоторое время удавалось нам всё-таки сопротивляться. Но после того, как было переселён отдел кадров завода из помещений «красной казармы», построенную бельгийцами, основателями завода, из красного кирпича, холодного и вечно сырого, ещё в конце девятнадцатого века Отдел кадров был переселён в новое помещения, ранее занимавшиеся дочерним малым предприятием «Строитель». А заводской музей из этой казармы был переселён в помещение поселкового клуба, где до того размещался Клуб юного техника. И в эту казарму переселили редакцию, в добровольно-принудительном порядке, мотивируя это тем, что для нужд завода не хватает ныне помещений в заводоуправлении. Кроме того, видимо считая, что газета слишком вольготно чувствует себя в нынешних условиях. А переселяться нам было, конечно, жаль! Ведь газета много десятков лет изначально занимало эти две небольшие комнаты в заводоуправлении на втором этаже, которые все читатели хорошо знали, как на заводе, так и в посёлке, все к этому привыкли, в том числе и мы.
Оказавшись теперь несколько в периферии от главного заводского штаба, то есть, от заводоуправления, газета продолжала выходить в прежнем ритме и режиме, с той же регулярностью, по-прежнему пользуясь спросом и авторитетом, как внутри завода, так и за его пределами. Ведь она распространялась тогда по подписке почтовым отделением посёлка. Газету переселили в оставленные отделом кадров помещения без всякого перед тем, даже минимумом, косметического или какого иного ремонта. С выдранными электрическими ( с « мясом») розетками и ободранными обоями, без стекол и дверных ручек, с не действующей сигнализации и не работающим отоплением, даже с отсутствием идущей нормально воды, а значит, и канализации. О чём я в ироническом ключе написал в заметке «Наконец-то все вместе!». За что был вызван опять на ковёр в кабинет директора, где ещё до аудиенции был зло спрошен секретарём директора: « На кого ты голос поднял?!». Но всё в жизни проходит, прошло и это. Всё было пока терпимо, более или менее нормально, пока в конце сентября этого же года мы не стали буквально замерзать без отопления в нашей казарме. Толстые сырые стены из красного старинного кирпича, казалось, не только не защищали нас от холода, но и сами из нас высасывали тепло. И мы выходили на улицу, время от времени, чтобы погреться на солнышке. Почему не было отопления? Да потому, что в те времена эта проблема оказалась просто неразрешимой! Ведь система отопления казармы, оказалось, проходила через систему отопления соседней организации «Центрдомнаремонт». А там, из экономии и с требованием оплаты, взяли да и перекрыли поступающее к нам тепло.
Обратиться за помощью было просто уже и не к кому. Отдельные высокие заводские начальники даже заявляли, что газета изжила себя и слишком обременительна для завода, и в сегодняшние трудные времена каждый руководитель должен сам заботиться о благополучии своего подразделении и находить выход из любого создавшегося положения, то есть «выживать», сам уметь создавать нормальные условия для работы своего коллектива. И не знаю, как бы дальше мы существовали? И, возможно, деятельность нашей газеты прекратилась на много бы раньше, чем случилось несколько позже, если бы возглавлявший тогда заводской музей Роман Израилевич Залманович не зашёл к нам и, увидев, в каком мы в бедствующем замерзающем положении, не предложил переселиться нам к нему в музей. То есть, в полуподвальные помещения бывшего поселкового клуба им. Ленина, где в основном помещении только что расположился и сам заводской музей.
Надо сказать, что в это же самое сложное время проводилась полная и интенсивная реставрация музея, можно сказать, что полное его переоборудование, вписывающееся в общую программу заводских мероприятий подготовки по достойной встрече столетия завода. И в этой большой работе принимала весьма весомое участие и редакция, в том числе и я лично, обсуждая историю завода на газетных страницах. Кроме того, по моему личному предложению и инициативе началась работа по созданию книги «История завода газетной строкой…». С эти предложением я вышел к директору завода, и эта моя идея получила у него полную поддержку. Кроме того, у него уже были написаны некоторые свои личные воспоминания, которые и стали своеобразным введением или прологом будущей книги. В связи с созданием будущей книги о заводе, уже написанной на страницах газеты, я связался с тульским издательством «Левша», где нашёл у руководителя издательства Слипченко полное взаимопонимание и поддержку. Деньги в те времена нужны были всем, в том числе и подобным издательствам. На страницах «Дзержинца» стали печататься воспоминания ветеранов завода, в том числе и директора завода Владимира Ивановича Мартынова, о чём я уже упомянул ранее. Материалы стали выходить под рубрикой: « К 100-летию завода!». Вместе с Романом Израилевичем Залмановичем и группой заводских художников, которым предстояло заниматься музеем, мы ездили в город Алексин на Мышегский чугунолитейный завод, а точнее, в его музей, для ознакомления с ним и использования имеющегося здесь опыта по созданию заводского музея подобного рода. Музея одного из старейших тульских предприятий. Мы даже сняли на память этот музей на видео, как снаружи, так и изнутри, причём полностью и подробно. И мне сегодня очень жаль, что после ограбления моей квартиры летом 1976 года этот фильм у меня пропал. Но должен сказать, что наш музей получился нисколько не хуже, а может быть и лучше, чем на Мышегском чугунолитейном заводе.
Но сейчас речь в моём повествовании пойдёт не о музее, которому уделялось первостатейное внимание, а о положении заводской газете. И вот, однажды, когда директор завода заехал в бывший клуб им Ленина, где совсем недавно ещё располагался клуб юного техника, чтобы посмотреть, как здесь идёт работа по переоборудованию его помещения, то я решил воспользоваться случаем и пригласить его в наш полуподвал. Для того, чтобы он увидел своими глазами: в каких же просто невозможных условиях работает сегодня редакция заводской газеты? К слову сказать, в своё время, клуб им. Ленина носил название Народного дома. А это было до революции. Так что и сам этот клуб является ныне в посёлке, и на заводе, одним из самых старых зданий, и потому можно сказать, что оно имеет для посёлка историческое значение, его интересной достопримечательностью. Ведь был он построен ещё бельгийскими акционерами, видимо, в самом начале двадцатого века, как и три двухэтажных дома подле него готической архитектуры. И если завод был рождён в здешних местах в 1987 году, то можно предположить, что указанные здания приблизительно того же возраста. Но я опять увлёкся и отошёл от темы, вернёмся опять к газете. Почему я не постеснялся и решился пригласить директора в редакционный подвал? Да просто мне больше некуда было обратиться! И это была моя последняя надежда на изменение безвыходной тяжёлой ситуации. Расчёт был мой прост: если в клубе идёт капитальный ремонт, то почему его не выполнить и в его полуподвальных помещениях, где обосновалась редакция? Но надежды мои оказались тщетными. Зайдя в полуподвальные помещения не с парадного входа, а с «чёрного» хода, откуда был вход и для всех посетителей газеты, из самой глухоты заброшенного летнего сада бывшего клуба, и. увидев всю эту разруху и безобразие, директор не удивился, и даже не возмутился. И я с удивлением увидел, как наш замечательный генеральный директор нашего замечательного завода, готовящегося встретить своё столетия, оглянувшись через плечо на жалобы редакционной секретаря- машинистки Светланы Николаевны Чухонцевой, окидывая взглядом всё здешнее убожество, а затем вдруг повернувшись на одной ноге вкруг себя, он сказал, указав пальцем на меня:
– Вот он во всём этом виноват!
А затем, молча, быстро и торопясь, поспешил к выходу, стараясь, видимо, долго не дышать сырым и не слишком приятным подвальным воздухом..