Это был третий день после ее смерти. Он стоял у окна и не мог понять, ехать или не ехать ему на кладбище. Голова была пуста, окружающее воспринималось спокойно, очень спокойно, и голос ее матери негромко звучал, следуя за его взглядом по белому от снега миру.
Рама резко хлопнула от порыва ветра. Он вздрогнул, закрыл окно и пошел одеваться.
Кладбище было недалеко за городом. Отходящая от шоссе дорога петляла по каким-то полям, а потом возникли деревья и маленькие изгороди. Он вышел из машины и тут же погрузился в чистый и ясный запах сосен, устремленных в голубое небо. Ветер морозил лицо, все было безжизненно, и странно было видеть тут этих сгорбленных, изредка переходящих туда-сюда людей, словно они были не живыми людьми, а случайно оставленными марионетками, по привычке повторяющими запомнившееся когда-то движения.
Два человека докапывали яму, гроб стоял в стороне, прямо на дороге. Кое-кто из стоявших обернулся на звук его шагов, но большинство стояли, не двигаясь, лишь изредка переваливаясь с ноги на ногу.
Он замялся, не зная, что делать дальше. Из-за того, что он опоздал, он чувствовал себя непричастным к этим молчаливым людям и словно не имел права встать рядом с ними. Потому он посмотрел дальше, на дорогу. Она уходила в лес, постепенно теряясь между деревьями. Он подошел к ближайшей сосне и прикоснулся к черствой коре. Тут кто-то надсадно всхлипнул, и он вдруг вспомнил, что нечто похожее уже было, эта свежесть, ясность, чистота; память скользнула назад, воскрешая пережитое, и только тут он понял, что ее уже нет.
Она была совсем маленькая в этом гробу, и совсем непонятно было, как же так произошло, что она вроде бы здесь, но какая-то часть отсутствует, а потому ее тело положили в этот ящик и теперь справляют какой-то дурацкий обряд.
Он внезапно разозлился на эти идиотские мысли и не заметил, что плачет. Он плакал, люди стояли молча, а ветер гудел среди сосен, гудел холодно и колко.