Вскоре в село пришли эсесовцы. Они стали искать коммунистов и евреев. Евреев в деревне отродясь не было, а двое коммунистов уже ушли на фронт. Увели двух учительниц, на которых указали полицаи. Одну Сашка-мерзавец объявил еврейкой, потому что она ещё до войны не захотела с ним гулять, а другую Лётиха назвала комсомолкой или коммунисткой, потому что была её соседкой и всё время ей завидовала. Потом кто-то говорил, что обеих учительниц расстреляли.
Из соседних сёл приходили страшные вести. В соседнем селе, куда наш офицер отправил жить Ганса, полицаи выследили и выдали немцам семью, которая имела связь с партизанами. Старика повесили, троих детей закололи вилами на глазах у матери и бабушки, а потом женщин расстреляли. Полицаи молча смотрели на казнь. Они не ужаснулись, а сказали своим односельчанам, что теперь сами будут наводить порядок. Жизнь стала страшной.
Вскоре один из полицаев пристал к женщине, получил оплеуху и за это заколол вилами её маленькую дочь.
За малейшее ослушание фашисты (в окрестных деревнях их шёпотом называли только фашистами) местных жителей расстреливали или вешали. Но больше всего крестьяне боялись не немцев, а полицаев. Все поражались, откуда столько злобы и жестокости проявилось в этих людях. Они желали показать свою преданность новой власти и охотно участвовали в казнях своих же односельчан.
Многие из полицаев были недовольны своим прежним положением. Кто-то уже отсидел за пьяную драку, кого-то отвергла девушка, кому-то не хватало уважения окружающих. Причин было много, но тут в одночасье немцы предоставили возможность всё исправить.
До войны все жили бедно, так как в колхозах работали за трудодни. А на заработанный тяжёлым трудом трудодень выдавали так мало зерна, что едва хватало, чтобы не умереть с голоду. Каждый трудодень бригадир отмечал в тетрадке палочкой.
Полицаи говорили:
– В колхозах работали за «палочки», а тут одел повязку «ПОЛИЦАЙ», и деньги платят! Да ещё винтовку дали с правом расстреливать всех, кто против новой власти. А кто власть? Мы – полицаи вместе с немцами и есть власть! Сразу нас зауважали.
Жители старались избегать встреч с полицаями.
* * *
Утром, сразу после ухода немцев, Параскева зашла к соседке Матрёне. Той дома не было. Нашла её на дворе около курятника.
– Доброе утро, Мотя! Я к тебе с разговором пришла.
– Здравствуй Пара! Подожди, я тут курам корм насыплю, и в дом пойдём.
– В дом не надо. Как раз здесь лучше поговорить. Куры кудахчут, никто нас не услышит.
– Говори, коли так.
– Я от моих немцев прослышала, что в лесу есть партизаны.
– Как это ты прослышала? – удивилась Матрёна. – Ты что, немецкий язык знаешь?
– Нет, конечно, но слово «партизан» в их разговоре поняла.
– Может, оно русское? – предположила соседка.
– Может, и русское, но когда мой Сашка к урокам в школе готовился, то говорил, что во время войны с Наполеоном крепостные крестьяне уходили в партизаны. В лес, то есть, и воевали с вилами против французов. Я это и запомнила.
– Да, Пара, я об этом тоже слышала.
– Так вот. Партизаны могут быть только в лесу. Оружие, как я понимаю, у них есть. Вон сколько его после последних боёв в окопах осталось. А еды у них точно нет.
– Ясно. В лесу картошка не растёт.
– Не растёт. А у нас её много. У меня ещё с прошлого года осталась. Нам трудно, а нашим мужикам в лесу ещё труднее.
– Пара, ты думаешь, что это наши мужики в лесу партизанят?
– Откуда мне знать? Мои зятья сразу в Красную Армию добровольцами пошли, а их жёны мне детей на лето привезли. Думали, что мы немцев сразу разобьём, и война через месяц кончится.
– Я тоже так думала, – вздохнула Мотя. – Помнишь фильм «Если завтра война»? Наши танки из-под земли выскакивают, а в небе самолётов, словно грачей по весне...
– Помню. А ноне в небе только немецкие самолёты. Один раз наш ястребок появился. Один одинёшинек против трёх немецких. Сбили его, родимого.
– Ладно, Пара, что об этом говорить. Ты о чём хотела поговорить?
– Да о том же. Крепостные мужики при Наполеоне вилами дрались, и наши теперь партизанят. Надо им помогать.
– А как, Пара? Немецкие патрули с нашими полицаями на обоих концах деревни стоят. Всех проверяют. Полицаи всех знают. Они и без документов определяют кто и откуда. А немцы смотрят, кто что несёт. Не пройти через их посты и ничего не пронести.
– Мотя, я и не предлагаю нам самим через посты ходить. Но мы можем наших внучат с корзинками в лес за грибами посылать. За грибами через посты идти не надо. За огородом через луга прямо к лесу пойдут. В корзинку можно картошку положить. А назад уже с грибами придут.
– Хорошо придумала. Только сначала надо этих партизан найти. Давай пошлём моего Кольку и твоего Сашку действительно за грибами. Пусть походят, пособирают грибы. Авось и наткнутся на партизан.
– Я так и думала, Мотя. А пришла, потому что мои внучата не местные. Саша может просто заблудиться в лесу, а твой Коля лес хорошо знает. Он не заблудится. Одному ему идти бродить по лесу сейчас опасно. Вместе они и не заблудятся, и, возможно, партизан встретят.
– Собирай своего Сашу. Только в корзинки нашим мальчикам надо немного хотя бы варёной картошки положить. Нарвутся на немцев, скажут, что себе поесть взяли. Встретят партизана, ему отдадут.
– Всё, договорились. Пойду Сашу в лес собирать. И ты Колю готовь. Предупреди, чтоб о цели похода в лес ни одной душе не говорил!
– Ясно. Он уже большой. Сам понимает, что это смертельный риск. Не проболтается!
– Всё, Мотя, я пошла. Саша за Колей зайдёт.
* * *
К вечеру мальчики вернулись с грибами. Партизан не нашли, а картошку сами съели. Рано утром на другой день Параскева пожарила грибы с картошкой. Немцы с удивлением смотрели, как русские жарят в печи на углях. Ещё более их удивил сковородник, которым Пара подняла и поставила в печь очень большую чугунную сковородку.
Когда хозяйка достала тяжёлую сковородку, вкусный аромат наполнил комнату. Параскева поставила её на подставку, на середину стола. К завтраку сели все. Пара вручила Густаву, как самому старшему, большую деревянную ложку. Он честно разделил жаркое на две половины. Одну половину разложил по тарелкам Параскеве и детям, а другую – своим друзьям. Все были очень довольны. Немцы похлопали Сашу по плечу и что-то одобрительно ему говорили. Он улыбался и говорил, что ещё пойдёт за грибами.
На другой день Параскева и Матрёна опять договорились послать мальчиков за грибами. Перед дорогой снова строго наказали никому об истинной цели похода не говорить. Даже слово «партизан» никогда не произносить ни дома, ни на улице. За одно слово могут расстрелять, повесить или вилами заколоть.
– Да не бойтесь вы. Мы уже большие. Всё понимаем.
– Смотрите, большие, сами-то не заблудитесь! – напутствовала их Матрёна.
– Да что ты, мама? Я в этом лесу уже много раз ходил. Где болото, знаю, обойду. А в другой стороне ручей течёт. Мы его переходить не будем, чтобы в глухой лес не попасть. Не волнуйтесь.
Мальчики ушли. Вечером вернулись. Грибов набрали, но никого не встретили.
Параскева опять пошла к Матрёне.
– Мока, у нас ничего не получается.
– Сама понимаю.
– А что делать?
– Искать в другой части леса. Партизаны не могут жить рядом с селом. Дым от костров виден будет. Мой Коля до болота доходил, но это близко. Старик Митрофаныч ране лесником работал. Надо бы как-нибудь у него узнать, можно ли болото обойти и какой там лес.
– А как узнать, Мока? Доверять-то никому нельзя. Вчера все были добрые, а сейчас полицаи появились. Никто свою душу не открывает.
– Я узнаю, Пара, узнаю.
– Ты что, прямо так Митрофаныча о болоте и лесе спросишь? – испугалась Параскева.
– Зачем прямо? – удивилась Матрёна. – Я же не дура. Ты же сама говорила, что твои немцы детям сахар и конфеты давали. Вот я и скажу, что хочу своих постояльцев грибками жареными угостить. Если Коля хороший лес найдёт и хороших грибов наберёт, а я их хорошо угощу, может, они и нам сахар дадут. Моя Анечка ровесница твоей Машеньке. Она тоже конфеты любит.
– Осторожней спрашивай. Его свояк в тюрьме за что-то сидел. Не известно, как он теперь к новому порядку относится.
– Мне об этом и знать не надо. Я о грибах буду спрашивать, а не о немцах.
– Дай Бог тебе удачи, Мока.
На другой день Матрёна пошла к старику Митрофанычу. Шла и вспоминала: «Раньше его в селе уважали и почтительно звали Петром Митрофановичем. Лесником он был хорошим и человеком справедливым. Понимал, что мужику древесина нужна. Бывало, придёт она в лес, потихоньку спилит небольшую сосенку, потом лопаткой кочку моховую срежет и на пенёк положит. Был пенёк, и нет пенька. Лётиха – подлая баба – пару раз такие прикрытые пеньки находила, и моховые кочки с них сбрасывала, чтобы лесник увидел. А Пётр Митрофаныч и видел да ничего не говорил. Лётиха даже ему на Матрёну указала, а он сказал, что пеньки не подписаны. Не известно, кто там сосенки спилил. Лётиха тогда грозилась на него донос написать. Может, и написала».
Дом старика Митрофаныча стоял в конце села. Матрёна открыла скрипучую калитку, удивилась запустению в палисаднике и взошла на крыльцо. Постучала. Не дождавшись ответа, постучала сильнее.
– Кто там? – наконец откликнулся старик.
– Это я, Матрёна Тимофеевна.
– Входи, – пригласил хозяин.
Матрёна вошла в дом. Видно было, что Митрофаныч старается поддерживать в избе порядок, но сил у него на это явно не хватает.
– С каким делом пришла?
– Да мой сынишка в лес за грибами ходил, да всё больше сыроежек насобирал да подберёзовиков. А мне бы хотелось, чтобы он белых или хотя бы подосиновиков принёс.
– А я чем помогу? – развёл руками старик. – Пусть ищет.
– Как же чем? Вы же лесником всю жизнь были. Все леса знаете. Может, и укажите какое грибное место?
– Давно это я по лесам бродил. Теперь хворый. Не могу далеко ходить. Так, немного по краю леса пособираю, что Леший даст, тем и доволен.
– Пётр Митрофанович, не откажите в помощи. В деревне все вашу доброту помнят.
– Что там помнить? – перебил её старик.
– Как же что, Пётр Митрофанович? – удивилась Матрёна. – В колхозе всем запрещали косить для своих коров, пока колхоз план по заготовке сена не выполнит. А Председатель колхоза требовал план перевыполнять, чтобы потом перед своими начальниками хорошо отчитаться. А мужикам что оставалось? Косить отаву1). А какая от неё польза? Самое ценное сено, когда трава цветёт! А после покоса в августе трава, хоть и зелёная, да питания в ней мало. Вот и старались спозаранку мужики в лесок сбегать да на полянках тихонько для себя накосить. Вы же это видели, но как бы «не замечали».
– А что было замечать? – оживился Митрофаныч. – Ту траву на лесных полянках всё равно никто для колхозных коров косить бы не стал. Пропала бы она, а так – людям польза.
– Но председатель-то везде косить мужикам запрещал! Дурак он был.
– Нет, не дурак, но крестьянского дела не знал. Его ведь к нам из города прислали, после того как нашего первого председателя расстреляли. Вот первый – Иван Михалыч – был из наших, из крепких мужиков. Его мы сами избирали. Он всё понимал. А этот, – махнул рукой Митрофаныч, – только говорить был горазд. Да что об этом! – тяжело вздохнул старик. – Нет теперь председателя.
Митрофаныч задумался и как-то подобрел.
– Садись, Матрёна, вместе со мной чай пить. Давно ты ко мне не заглядывала.
Присели у самовара. Слово за слово и поведал гостье старик, что есть ещё хорошие грибные места правее болота. Оказывается, за болотом растут тёмные ельники, а по краю тех ельников, ближе к болоту низенькие сосняки с целыми зарослями голубики. Митрофаныч сказал Матрёне, чтобы она предупредила детей о том, что долго ходить в болотистых лесах с багульником нельзя, потому как голова болеть будет. Но это она и сама знала.
Получив за чаем необходимые сведения о лесах и болотах, Матрёна поблагодарила Митрофаныча и пошла домой. Сначала хотела забежать к Паре, но увидела у неё на крыльце немца и пошла домой.
– Куда ходила? – встретила её мать. – Мы уже сели обедать.
– Очень надо было.
– Мы о тебе беспокоимся, а ты так отвечаешь. Садись за стол.
После обеда Матрёна опять пошла к Паре. Зашла в дом, убедилась, что посторонних нет, но говорить всё же не решилась.
– Выйдем.
Пара поняла. Вышли. Опять поговорили около курятника. Пара подробно рассказала о лесах справа от болота. Договорились завтра же направить туда мальчишек.
Так и сделали. Вечером ребята возвратились к Матрёне довольные и возбуждённые. Коля попросил её выйти в огород. Там подозрительно осмотрелся и шёпотом сказал:
– Мы встретили мужика с винтовкой. Спросили его, кто он, а он не назвался. Сам стал нас спрашивать, откуда мы и что тут делаем. Мы сказали, что собираем грибы.
– А потом, – добавил Саша, – мы предложили ему нашу варёную картошку.
– Да. Он очень удивился, картошку взял и даже сразу съел две картошины. Мы его спросили, откуда он, а он сказал, что из деревни, что за лесом. Там деревни Замошье и Бор. Мы там никого не знаем.
– И ещё – вставил Саша, – он сказал, что заблудился.
– Вот именно. Из местных и заблудился. Мы поняли, что он партизан. Ясно же, что с винтовкой за грибами не ходят. Но прямо не спросили. Ты же запретила нам произносить слово «партизан». Мы просто сказали, что у нас дома есть картошка. Если у них в деревне картошки мало, то мы могли бы её ему приносить.
– Да, тётя Моня, он заулыбался и обрадовался. Сказал, что может к нашему селу ближе подходить. Мы вместе пошли назад к селу. Договорились, что завтра он придёт в наш лес и будет нас ждать с картошкой за ближней полянкой, там, где берёза сломанная лежит.
Матрёна облегчённо вздохнула.
– Слава Богу, – прошептала она. – Нашли. Теперь тихонько расскажу об этом Паре.
– Я сам расскажу, – предложил Саша.
– Нет. Это слишком опасно. В соседнем селе немцы обнаружили, что старик к партизанам ходил, так его повесили, его внучат вилами насмерть искололи, а их мать и бабушку застрелили.
Мальчики с ужасом съёжились.
– Всё. Пошли по домам.
Вечером Матрёна пересказала Паре разговор с мальчиками. Решили завтра же послать ребят с картошкой на условленное место около полянки.
* * *