Потекла жизнь в оккупации. Солдаты утром уходили, вечером возвращались. В селе немцы жителей не обижали.
Набрали полицаев. В полицаи записывались добровольно. Когда соседи их спрашивали, почему пошёл в полицаи, те спокойно отвечали: «Надо же где-то работать. А в полиции немецкие марки платят». Полицаям немцы дали оружие. Они ходили с винтовками и яркими повязками на левых руках. Все жители их боялись, так как полицаям была дана свобода действий. Старшим полицаем в селе немцы назначили Фёдора. Ему и поручили организовать выборы старосты. Полицаи обошли всех и потребовали явиться в центр села для выборов старосты. Возражения не принимались.
Народ на сход шёл неохотно и опасливо. По дороге переговаривались:
– Кого старостой выбрать?
– Кто ж его знает?
– И зачем выбирать? Власть немецкая, пусть сами и назначают.
– Приказано выбирать, значит, надо выбирать.
Когда все собрались, перед всеми на скамейку встал Фёдор и объявил, чтобы все предлагали, кому поручим быть старостой. Среди жителей начались тихие разговоры, но никого не предлагали. Фёдору надоело.
– Что мужики? – оглядел он односельчан. – Кого в старосты выберем?
Толпа молчала.
– Никого не хотите выбирать? Надо! Предлагайте!
Кое-кто стал переглядываться, тихо переговариваться. Немецкий офицер не выдержал:
– Was ist los? Warum w;hlen die Bauern nicht das Alter?
Немецкий переводчик перевёл:
– Офицер спрашивает, почему крестьяне никого не выбирают. Надо выбирать.
– Сейчас выберут, сейчас, – поморщился Фёдор. – Не волнуйтесь. Скажи офицеру, что мы сейчас выберем.
– Так что скажете, мужики? – опять обратился Фёдор. – Может, Семёна выберем?
– Нет! Нет! – громко откликнулась толпа.
– Почему нет, – удивился Фёдор.
Толпа сразу оживилась:
– Он жену свою бьёт! Людей не уважает! Злой Сенька!
– Это я злой?! – резко отозвался Семён. – Кто сказал?
– Кто сказал? – зло спросил его Фёдор. – Зачем тебе знать? Отомстить хочешь? Не хотят тебя люди видеть старостой, и всё тут.
Толпа замолчала.
– Предлагайте другого, мужики.
– Петра Будаева можно избрать, – предложила тётка Паня.
– Нет, – теперь уже возразил Фёдор. – Петра не надо!
– Почему не надо? – удивилась Паня.
– Потому что сначала он в комитете бедноты был, – вмешался в разговор дед Иван. – Ходил тут, раскулачивал, а сейчас в полицаи просится.
– Ого! Ловко! Шустрый! – усмехнулись в толпе, и кто-то добавил:
– Ясно, опять в начальники хочет.
– Так кого же изберём? Предлагайте. Офицер ждёт, – напомнил Фёдор. – Может, Никиту Иваныча?
– Да! Да! Никиту! – откликнулись сразу несколько человек. – Никита хороший хозяин! Хороший человек. Нас не обидит.
– Вот и хорошо! – обрадовался Фёдор. – Голосуем за Никиту Ивановича!
Сразу поднялось много рук.
– Поздравляем тебя Никита Иванович! Избрали вас старостой!
– Нет! Нет! – пробиваясь к Фёдору, закричал Никита. – Не могу я быть старостой! Не могу!
– Was ist passiert? Warum ist der L;rm wieder in der Menge? – нахмурился офицер.
– Офицер беспокоится, – перевёл Фёдору переводчик. – Почему народ опять шумит?
– Успокойте его. Сейчас изберём старосту. Я сейчас всё выясню.
– Никита Иванович, почему отказываетесь?
– Почему, деда Никита? Мы вам доверяем! Соглашайся! – закричали со всех сторон.
– Не могу я быть старостой, селяне! Я старый. У меня образование всего три класса. Я и пишу плохо, и читать, не горазд. Изберите молодого!
– Молодые на фронте. Кого же избирать? – ответили ему.
– Бурова Михаила изберите! Он и не молод и не стар. Крепкий мужик. А то, что он хромает, так это ему не помешает. И образование у него есть, и голова у него хорошая.
После небольшого волнения, послышалось одобрение:
– Голосуем за Бурова! Михаила избираем! Бурова!
Поднялось много рук. Фёдор вздохнул и сообщил переводчику:
– Старосту избрали. Это Михаил Петрович Буров. Мужик со средним образованием. Его уважают.
Офицер одобрительно кивнул и приказал всем расходиться.
* * *
На другой день после собрания Михаил Буров решил обойти несколько домов. Хотел узнать настроения односельчан.
Встречали его настороженно. Тех, кто открыто приветствовал приход немцев, было очень мало. Михаил знал, что после начала войны, немало крестьян готовилось встречать немцев хлебом-солью. Взрослые об этом не говорили, а дети на улице болтали:
– Мамка сливки собирает, масло для немцев сбивать будет.
– А у меня отец б;рова откармливает и самогон гонит, чтобы немцев угощать.
В общей суматохе лета сорок первого доносчики об антисоветских разговорах то ли не доносили, то ли всем было не до вновь открывшихся врагов народа. Арестов не было.
Фронт приближался с каждым днём. По радио почти перестали говорить об оставленных городах. Сообщали уклончиво: « Бои идут на таком-то направлении».
Немцы бомбили ближайший городок. Делали они это регулярно, почти по часам, в одно и то же время, так как уже в первый месяц войны захватили господство в воздухе. Пользуясь этим, с дюжину мужиков из деревни заранее шли более 10 км к городу. Когда начиналась бомбёжка, жители городка прятались в бомбоубежищах, в вырытых за огородами землянках и других укрытиях. Вот тут-то деревенские и ходили по квартирам, небольшими ломиками сбивали замки, открывали двери и грабили.
Михаил таких мерзавцев презирал. Теперь большинство из них стали полицаями и с ними предстояло нести службу. А что было делать? Честные мужики ушли на фронт или затаились, стараясь тихо переждать лихолетье, а эти наоборот, вышли на открытую дорогу.
Навстречу шёл старик Никита. Вчера он наотрез отказался быть старостой. Михаила это удивило. Хотелось узнать почему. Должность-то хорошая, с приличной зарплатой от немцев. Да и сам Никита Иванович никогда о Советской власти ничего восторженно не говорил. Точнее, вообще ничего не говорил: ни хорошего, ни плохого. На митинги около Правления колхоза ходил исправно, но стоял молча. Всегда держался отчуждённо ото всех. Молчун был, а большим уважением пользовался. Почему? Для Михаила это было загадкой.
– Здор;во, Никита Иванович!
– Здор;во, начальник, – с каким-то испытующим взглядом ответил старик.
– Вам не понравилось, что меня избрали старостой, Никита Иванович?
– Почему же не понравилось? Народ избрал, знать, это надо принять.
– Если вы так принимаете мнение народа, почему же сами отказались от этой должности? – поинтересовался новый староста.
– Старый я, образования нет. Три класса церковно-приходской школы для серьёзной должности мало. – Повторил Никита Иванович своё вчерашнее объяснение.
– Да и не стремлюсь я к должностями.
– Но народ вам верит. Могли бы, и послужить народу.
– Не служилый я человек. Всю жизнь землю пахал, да и дале пахать хочу.
– Хотите всю жизнь тихо прожить?
– Многие так хотят. Я не из тех, кто хочет командовать, кто хочет славы. Для меня – семья главное.
– А где она сейчас, семья-то? Сынки-то твои где?
– Теперь и не знаю. – Вздохнул старик. – В начале июля призвали их куда-то. Они с жёнами и уехали.
– Так вы сейчас с женой одни? – удивился Михаил.
– Одни.
– И сколько немцев к вам поселили?
– Нисколько.
– Это как же? Дом у вас большой, должны были поселить, – уверенно сказал Михаил.
– Поначалу пришло четыре человека. А как услышали кашель моей старухи, побоялись чахоткой заразиться и ушли.
– А у вашей Пелагеи Никитичны, действительно туберкулёз? – поинтересовался Михаил.
– Может и туберкулёз, – недобро посмотрев на Михаила, ответил Никита Иванович. – Я не врач, точно не знаю. Перед войной она к фельдшеру ходила.
– И что он сказал? – полюбопытствовал староста.
– Зря ты меня выспрашиваешь. Не то время. Да и зачем тебе? – сузив глаза, ответил старик. – Идти мне пора. До свидания.
– До свидания, Никита Иванович, – попрощался Михаил. Он хотел бы ещё поговорить, но сам же испортил разговор и уже пожалел об этом.
* * *
Днём, когда немцы были где-то на службе, Фёдор зашёл к Параскеве. Переступил порог, снял шапку и перекрестился на образа.
– Здор;во, Пара. Как живёшь? – без приглашения садясь на лавку, спросил Фёдор.
– Ничего, как все, – сдержанно ответила Параскева.
– Не совсем.
– Чем же не совсем? – насторожилась хозяйка.
– Поговаривают, что немцы у тебя очень добрые. Даже за тебя офицеру слово замолвили.
– Я сплетен не слушаю, и тебе не советую.
– Что-то ты не больно словоохотлива стала, – с укором заметил Фёдор.
– Почему стала? Я и раньше не любила много болтать. А теперь и подавно молчание – золото.
– Это почему же?
– Времена суровые. Чужих много, да и немало своих чужими стало.
– Это ты на кого намекаешь? – строго спросил Фёдор.
– Ни на кого, – опасливо ответила Параскева.
– Что? Не нравится новая власть? – опять выведывая, спросил Фёдор.
– Власть не нами даётся. Моё дело жить тихо, да внуков и внучку беречь.
– А что, о сыновьях ничего не слышно?
– Ты что, пришёл мне допрос устраивать? Или забыл, что почта нынче не работает? Видишь, я в доме прибираюсь. Вечером постояльцы придут. Им ужин приготовить надо.
– Постояльцы? – удивился Фёдор. – Их все немцами называют, а ты постояльцами величаешь.
– Хорошие люди, потому и уважаю их. А что они немцы, так они такими родились. А тебе они что? Не нравятся? – перешла в наступление Параскева. – Ты же им служишь.
– Нравятся, потому и служу.
– Сам в полицаи записался или кто заставил?
– Сам. Мне советская власть ничего не дала, только всё отбирала. Али не помнишь, за что меня на 5 лет в Сибирь отправили? – зло спросил Фёдор.
– Что-то слышала, – немного растерялась хозяйка.
– Слышала?! А я хорошо помню, как приехал из города большевик в кожаной куртке и начал агитировать всех в колхоз организоваться. А мужики переглядываются да сомневаются. Тут меня и дёрнуло сказать: «Что, мужики, боитесь, как бы ваше добро на такие вот кожанки не растратили?» Не знаю, о чём там дальше говорили, а меня двое солдат, что с агитатором этим приехали, сразу вывели и в город повезли.
– Да, – согласилась Параскева, – при коллективизации много несправедливостей было. Но то время уже прошло. Сейчас враг на нашей земле, хотя на своих немцев я не сержусь. Прошлые обиды надо уже забыть.
– Забыть? – вскипел Фёдор. – Что забыть?! Когда я из Сибири вернулся, мне старик Никита рассказал, что всю мою родню раскулачили. Они кулаками не были, никого на свою землю работать не нанимали! А их раскулачили. Да как! Подошли к дому наши же, односельчане из комитета бедноты, и приказали всем выйти. А как мои вышли, так им даже одеться не дали. На телегу посадили и повезли. Мать крикнула, что бабушка в доме осталась, чтобы за ней присмотрели, потому, как она уже лежачая была, не вставала. А комитетчики телегу остановили, бабушку мою вместе с кроватью из дома вынесли и у дороги в канаву поставили. Так всю мою родню в Сибирь и отправили. Так и сгинули они там.
– Ужас какой-то!
– То-то и оно. В нашем бывшем доме председатель Сельсовета поселился, – грустно добавил Фёдор. – Ну, я пошёл. А за то, что ты внучат бережёшь, я тебя уважаю.
Он встал, подошёл к двери, но обернулся.
– Ноне вся деревня о тебе перешёптывается.
– Что же обо мне говорят? – встрепенулась Параскева.
– Да то, как ты с немцем подралась.
– Кто ж об этом разузнал? Я никому не говорила, – удивилась Параскева.
– Ты не говорила, а внуки твои всё видели и соседским мальчишкам рассказали. Храбрая ты женщина. И отчаянная!