Часть I. Мечты и тернии

Отрывок из романа

     В таежной местности Горной Шории, на границе с Алтаем и Хакассией, морозным февральским утром, в семье геолога и горного инженера Владимира и Надежды Барковых родился сын. Назвали Александром.

     Будучи студентами одного ВУЗа, но разных его факультетов, они влюбились друг в друга при первой же встрече. Жили в соседних общежитиях. Гуляли всегда вдвоем, ходили в кино. Однокурсники, привыкшие видеть их постоянно вместе, завидев, говорили «пара сапог идет», намекая на аналогию с народной поговоркой. Но странным образом в течение всей учебы и даже какое-то время после нее судьба то сводила их, то разлучала, будто какая-то неведомая сила пыталась помешать их единению. В периоды расставаний писали друг другу письма, иногда созванивались.

     Но рано или поздно против любой силы находится более могущественный ее антипод. Наверное, именно он и соединил дороги их жизни в отдаленном поселке Кемеровской области, где только что был построен горно-обогатительный комбинат. Именно туда они оба, совершенно случайно, из разных ведомств, были направлены на работу после окончания ВУЗа. Хотя Надежда Владимировна была родом именно из тех краев. Так получилось, что около месяца перед этим между ними не было контактов. Как потом окажется, оба в это время собирали документы и решали проблемы, связанные с отъездом. Думали списаться, когда прибудут на место работы. Каково же было их удивление, когда они встретились на первой же планерке в здании администрации. К изумлению совершенно незнакомой публики, они бросились друг другу в объятия. И стало ясно, что это судьба! В тот же день он сделал ей предложение…

     Жили весьма неплохо. Зарплаты не только хватало, но и удавалось откладывать. Поэтому, когда Александру исполнилось два года, они съездили на отдых в Крым. Казалось, счастливая жизнь у молодых только начиналась. Даже строили планы насчет второго ребенка. Но, видимо, та самая сила решила взять реванш…

     Было начало декабря. Возвращаясь с работы, Владимир Александрович услышал крики детей с берега реки. Почуяв неладное, он побежал в ту сторону. И увидел страшную картину: в полынье, еле живое, болталось тело мальчика в пальто и завязанной на подбородке шапке-ушанке. По всей видимости, дети решили поиграться на льду, которым буквально на днях стянуло речку и, не выдержав, он сломался. Быстро скинув с себя верхнюю одежду, он бросился в воду. Вытолкнул ребенка на лед, подтолкнул его ближе к берегу и крикнул детям: «Несите его быстро в ближайший дом!». Самый взрослый из них ползком ловко  подтащил ребенка к берегу, другие помогли ему взвалить его на спину, и все вместе они побежали к ближнему дому, до которого было около трехсот метров.

     К его удивлению, глубина реки в этом месте была около двух метров. Попытки самому выбраться на лед заканчивались ничем – каждый раз он ломался и Владимир Александрович вновь погружался в ледяную воду. А было минус пятнадцать. Через несколько минут отчаянных попыток ноги и руки стали плохо слушаться, куда-то исчезла сила. Чуть позже он перестал понимать, что случилось и где находится, глаза застелила странная пелена, сквозь которую, еле заметные, виднелись расплывчатые фигурки людей, бегущие к реке…

     Его тело нашли через неделю, в шести километрах ниже по течению. На похоронах присутствовала администрация района. На импровизированном митинге супруге погибшего с демонстративной помпезностью вручили медаль «За спасение утопающих»…

     Вот такое скоротечное счастье было у родителей Александра. В возрасте двадцати восьми лет, оставшись одна с четырехлетним ребенком, Надежде Владимировне предстояло найти в себе силы смириться с судьбой и искать новый смысл жизни. Конечно же, этим смыслом был сын, ее драгоценность, живое напоминание о человеке, которого она безмерно любила, настолько, что готова была, не задумываясь, отдать за него душу, стать его тенью, мыслью…

     Александр с мамой жили душа в душу. Иное жизнью не было предусмотрено. По понятным причинам он рано повзрослел, став для матери надеждой и опорой во всем. Она, естественно, души в нем не чаяла, но и послаблений не давала, хотя он особых проблем не создавал. Учился хорошо, даже был одним из лучших в школе. Хотя в круглых отличниках не числился. Да и почему-то не любил он их.

     Отца он помнил смутно. Наиболее ярко почему-то запомнились два эпизода, связанных с ним. Первый, когда они были на море и папа плавал с ним на спине, а мама в это время поддерживала его сбоку. А второй, когда они гуляли по берегу реки и отец перочинным ножом из какой-то зеленой веточки вырезал ему дудку.

     Трудности и невзгоды не прошли стороной для здоровья Надежды Владимировны. Александру было 13 лет, когда она впервые пожаловалась на боли в сердце. Он хорошо помнил тот день. Вернувшись с работы, она уселась в кресло и сидела там долго и неподвижно. Старалась не выдать своего состояния, даже пыталась улыбаться, разговаривая с ним. Однако позже ей стало хуже.

     Вечером Александру пришлось сходить за деревенским фельдшером. В поселке для всех она была бабой Таней, хотя звали ее Татьяной Георгиевной. Жила она на параллельной улице. Это была полноватая женщина среднего роста за пятьдесят, улыбчивая и энергичная. Все в поселке знали ее как доброго и отзывчивого человека. Ее уважали, даже лелеяли, поскольку в трудные минуты для сельчан она была единственной надеждой.

     Баба Таня дала матери корвалол в каплях и нитроглицерин под язык, но облегчение было временным. Позже матери стало еще хуже, и в тот момент, когда они были на грани отчаяния, она вдруг вскрикнула:

     - Так ведь Архип Николаевич приехал! Как я могла забыть?!

     Архип Николаевич был местной знаменитостью. Работал в областной больнице, хирургом, и периодически навещал своих престарелых родителей в поселке. Был он профессионалом своего дела, за что его и уважали. Вместе с тем, всем был известен его крутой нрав и высокомерие. Поэтому с напутствием "поаккуратнее" от бабы Тани  Александр и отправился за последней надеждой.

     Став около калитки, он ломающимся подростковым голосом крикнул:
     - Архип Николаевич!

     Однако никто не отозвался. Была уже полночь и света в окнах дома уже не было. Александр позвал еще раз, затем еще и еще. С каждым разом это ему давалось труднее - он помнил напутствия бабы Тани. Но и деваться было некуда - дома лежала больная мать, которая очень нуждалась в помощи.

     После очередного раза в доме загорелся свет, а чуть позже открылась дверь и на крыльцо вышел мужчина лет сорока пяти, высокий, стройный, с бородкой. Одет он был в полосатый махровый халат. Пытаясь разглядеть в темноте лицо Александра, он недовольно пробурчал:

     - Нигде от вас покоя нет! Надоели уже!

     Александр оторопел от услышанного. Он никак не ожидал, что человек, от которого зависит судьба других, может вести себя так грубо. От обиды за мать комок подкатил к горлу, а в ушах возник какой-то странный звон. «Неужели это правда!? Неужели можно так относиться к нуждающимся в помощи людям?!». Его мысли прервал окрик:

     - Где ваш дом, спрашиваю?!
     - В самом конце Вашей улицы, - подавленным голосом произнес Александр.

     Ничего не говоря, Архип Николаевич зашел домой, прикрыв за собой дверь. Александр ждал его около 10 минут, затем повернулся  и медленно поплелся домой.
 
     Его душила обида. Из глаз капали слезы. На подступах к дому он остановился, присел на корточки и расплакался. Но через минуту резко встал и, до боли сжав кулаки, тихо, почти шепотом, произнес:

     - Я стану врачом!

     Затем, сделав над собой усилие, успокоился, тщательно вытер рукавом слезы и зашел домой. Мама лежала неподвижно на диване с закрытыми глазами и мокрым полотенцем на лбу. Баба Таня сидела рядом и пыталась поддерживать ее духом, но чувствовалось, что она исчерпала свои возможности и пребывает в отчаянии.

     - Архип Николаевич сказал, что скоро подойдет, - сказал он, сам не зная почему, ведь именитый доктор ничего ему не обещал.

     Мать никак не отреагировала на его слова, продолжая также неподвижно лежать.

     Минут через тридцать раздался стук в дверь и на пороге появился хмурый доктор. Не ответив на приветствия, спросил, где больная. Не спеша снял плащ, повесил на вешалку на входе. Затем размеренным шагом прошел в комнату, сопровождаемый бабой Таней, которая, суетясь и, заходя то с одной стороны, то с другой, отчитывалась перед более высоким по рангу коллегой о том, что она думает по поводу состояния больной и что было сделано. Архип Николаевич присел рядом с матерью и стал спокойно и методично расспрашивать ее. Она вдруг открыла глаза и стала тихим голосом отвечать на вопросы.

     Он стоял в стороне и с жадностью впитывал слова именитого доктора. Еще вчера у него и мысли об этом не было, но сейчас, именно в эту минуту, он не сомневался, что делает первые шаги по тому тяжелому, но благородному пути, которому будет идти всю свою жизнь. Через годы из этого юноши получится талантливый врач, с подобающим для этой профессии благородством души и чистой совестью. Подобно солдату, он посвятит свою жизнь медицине, борьбе за благополучие людей, нередко расплачиваясь за это частичкой себя, словно подтверждая своим примером крылатую фразу: «Светя другим, сгораю сам».

     После расспроса Архип Николаевич раскрыл свой дипломат и, вытащив оттуда тонометр с фонендоскопом, сначала измерил пациентке давление, затем долго и тщательно прослушал ее сердце.

     - Позволю себе предположить, что Ваше состояние имеет свою историю, - произнес Архип Николаевич, аккуратно складывая приборы в чехол.
     - Вы правы, доктор, покалывало сердце и болела голова, но я не придавала этому значения. Да и времени все не было…
     - Вам необходимо проверить кровь на сахар. Не исключено, что Ваше состояние – это результат скрыто протекающего сахарного диабета. Многое об этом говорит. В роду болел кто-нибудь диабетом?
     - Мама и бабушка.
     - Сухость во рту и жажда беспокоят?
     - Почти постоянно, доктор.

     Архип Николаевич вновь открыл дипломат и вытащил оттуда какие-то ампулы. Набрав лекарства в два шприца, он сделал две инъекции – одну в вену, а вторую внутримышечно. Затем протянул матери таблетки, рекомендовав принимать их три раза в день до еды.

     - Вам необходимо тщательно и серьезно обследоваться, - произнес он, укладывая вещи в дипломат.

     Баба Таня и мама какой-то странной мимикой и жестами стали что-то обсуждать за спиной доктора. А когда тот направился к выходу, та последовала за ним и у выхода тихо произнесла несколько слов, опустив в карман его пиджака сложенные пополам купюры. Тот кивнул головой и вышел.

     Александр, естественно, все видел. Ему стало не по себе. Кровь хлынула к лицу, непонятно откуда взявшееся чувство неловкости и стыда овладели им. Его юношеский максимализм, воспитанный на книжных принципах, и не успевший закалиться в контактах с жизненными реалиями, никак не хотел смириться с увиденным. Этот вопрос будет мучить потом  всю жизнь. Лишь позже он придет к осознанию той реальности, в которой по воле правителей оказалась медицина в нашей стране.

     Все окажется не так просто, как в понимании того тринадцатилетнего юноши. Сам он останется непоколебимым в своих принципах, и будет всегда относиться бескорыстно ко всем своим пациентам, несмотря на немалые трудности и лишения, с которыми ему придется столкнуться. Вместе с тем, он предстанет перед элементарной аксиомой, что для сохранения своего человеческого, да и профессионального, достоинства врач должен быть обеспечен неким минимумом материальных благ. Без этого ему невозможно оставаться как в глазах пациента, так и собственных, благородной и высоконравственной личностью, каковой ему и подобает быть. Это та истина, которую наше государство так и не осознало, ставя врача в унизительное и уязвимое от жизненных обстоятельств положение, когда вместо того, чтобы всецело заняться выполнением профессиональных обязанностей, он вынужден постоянно думать об элементарном – как выжить и чем кормить семью. Поэтому он перестанет в душе осуждать тех своих коллег, которые, в силу жизненных обстоятельств, не смогут выдержать пресса материальной нужды. Некоторые из них оставят дело, которому посвятили всю жизнь, другие безвременно покинут наш грешный мир, третьи попытаются найти мнимое спасение в алкоголе. Но, к счастью, большинство выдержит испытания жизнью и, несмотря на развязанную с телеэкранов, страниц газет и журналов беспардонную демагогию с участием экстрасенсов и целителей разных мастей, им удастся сохранить честь и достоинство, как и подобает людям в белых халатах.

     Вместе с тем, он столкнется с целой системой наживы на бедах больных людей, циничной и глубоко паразитической. Как это ни горько осознавать, но некоторые его предприимчивые коллеги, пользуясь полным равнодушием и попустительством со стороны государства, уловят суть момента и построят настоящий бизнес на бедах пациентов, где зачастую главным востребованным товаром будет не столько здоровье людей, сколько их суеверие, беспомощность и зависимость от его величества доктора. Одни это будут делать нагло и неприкрыто, не гнушаясь ничем. Другие выработают в своем поведении некую ползучую дипломатию, выискивая слабые места и нащупывая возможности пациента. Третьи выработают в себе тонкие актерские способности с особыми полутонами в разговоре с пациентом, жестами, мимикой, которые в совокупности дадут ему ясно понять, что расположение господина доктора может быть выкуплено. Но, как оно в жизни и бывает, они потеряют способность уловить некий неписанный предел, за который не следовало бы переступать. Достойные и бескомпромиссные коллеги им будут костью в горле, в дело пойдут хитросплетения отношений и интриги, имеющие конечной целью вытеснение их с поля своей деятельности. Но и этого будет мало. Наиболее продвинутые из них, успешно карабкаясь вверх по служебной лестнице, найдут-таки лазейки в скудной государственной кормушке, разворовывая те крохи, которые государство выделяет на лечение детей с лейкозами, молодых женщин с раком груди, кормильцев, получивших увечья на производстве… Избранным всего этого будет мало, и они догадаются попытать счастья в политике. А в совокупности все это будет миниатюрным слепком того уродливого положения, в котором оказалась страна в целом…

     Не прошло и десяти минут после ухода доктора, как матери стало лучше. Чуть позже они уже сидели за столом и пили чай, шутя и смеясь. Острое ощущение чуда и радость переполнили юношескую душу. «Да-да! Только так! Я обязательно стану врачом!» - не переставая твердил он себе.

     По настоянию бабы Тани, мама утром все же поехала в райцентр для обследования. Опытный глаз Архипа Николаевича не промахнулся – у нее обнаружился сахарный диабет.
 
     К назначенному лечению мать не всегда относилась аккуратно в силу своей занятости, но Александр был начеку, заставляя строго выполнять предписания врачей.

     Надежда Владимировна периодически ездила в город на проверку, иногда в сопровождении сына. Уровень сахара, хоть и с трудом, но удавалось поддерживать в пределах нормы. Когда все же он повышался, состояние матери тут же ухудшалось и Александр приходил в уныние. Но старался не показывать вида. После таких случаев он с еще большим старанием начинал следить за соблюдением матерью диеты и правильным приемом лекарств. Стал потихоньку читать доступную литературу, причем делал это с удовольствием. Научился готовить матери диетическую пищу, считая, что она сама наверняка отнесется к этому не так серьезно.

     Вскоре он станет верным помощником бабы Тани, посещая вместе с ней больных во время вызовов. Та с удивлением для себя стала отмечать солидный багаж знаний своего подопечного, удивительное стремление к познанию и приобретению новых навыков. Она восхищалась несвойственному для такого возраста серьезному и чуткому отношению к страданиям людей. И не переставала повторять: «Да ты, Сашенька, прирожденный врач!».

     В конце восьмидесятых, когда дела на комбинате пошли под откос и потихоньку стали сокращать персонал, Надежда Владимировна решила переехать с сыном в областной центр. Тем более что он заканчивал школу, и надо было думать о его дальнейшем образовании. Нашла работу с более приличной, чем на комбинате, зарплатой, и решилась. Дом в поселке продали. Дополнительно еще имелись кое-какие сбережения. Со скрипом собрали на двухкомнатную хрущёвку в одном из рабочих районов города.

     Переехали сразу после окончания школы. У Александра была мечта, которую он осуществил при первой же возможности – увидеть медицинский институт. Как только они устроились, он поехал по заветному адресу по улице Ворошилова и, сев на скамью в скверике перед ним, стал с упоением и полным мечтами взглядом созерцать огромное здание, казавшееся ему величественным и красивым,  с потоком входящих и выходящих из него людей. Мысленно он уже был готов стать студентом этого заведения.

     К поступлению в институт он подготовился блестяще, неожиданно для многих, но не для тех, кто его хорошо знал, сдав все экзамены на «отлично». День его зачисления в студенты он помнил чуть ли поминутно. Их с мамой ликованию, казалось, не было предела. Она преобразилась в буквальном смысле - выглядела счастливой и вполне здоровой, какой он не видел ее очень давно. Даже сахар, частенько зашкаливавший в последнее время, и тот, хоть и временно, но перестанет быть причиной их беспокойства, отступив перед мощью положительных эмоций.

     Через телефон сельсовета он в тот же день позвонил бабе Тане и пригласил в гости на праздничный стол. Та, казалось, была рада не меньше, и на следующий же день появилась на пороге их дома, бросившись ему на шею:

     - Я верила в тебя, сынок! Будь счастлив, мой золотой! Даже не сомневаюсь, что из тебя получится настоящий врач!

     Приехала с деревенскими гостинцами - двумя цыплятами, яйцами, сметаной, маринованными грибами, вареньем… Простая и милая русская женщина, добрая и отзывчивая, она умела из любой ситуации найти выход, создавать своим появлением радость там, где его вроде бы быть не могло. Александр безмерно уважал и любил ее, считая эталоном служения медицине.

     Их праздничный ужин на троих удался на славу. Даже матери с ее строжайшей диетой Александр великодушно снял некоторые ограничения.  Он помпезно открыл бутылку и под ликование висящих у него на шее женщин торжественно произнес:

     - Ну, с богом! Вперед и только вперед!

     Позже они прогулялись по городу. Шли втроем – он посередине, мама и баба Таня с боков, держа его под руку. И казалась, что счастливее их нет никого на свете. В центральном кинотеатре города они посмотрели американскую комедию «Этот безумный, безумный, безумный мир». Посмеялись от души. Александр, стараясь оставаться незамеченным, краем глаза наблюдал за матерью и думал: «Боже, умоляю, сделай так, чтобы она оставалась такой!»…

     Они попросили бабу Таню остаться у них на ночь. Им казалось, что их радость без нее была бы неполной. Баба Таня, милая и добрая авантюристка, не позволила себя долго уговаривать, и их праздник продлился до самого утра. Заснули на рассвете.

     Студенческие годы. Пожалуй, самый красивый и динамичный отрезок жизни, насыщенный событиями, радостями и огорчениями. Ранняя молодость с ее неповторимым колоритом и остротой чувств. Время осмысленных мечтаний, избавляющихся от юношеского максимализма и  наивности, с их осязаемой и волнующей душу, перспективой стать реальностью. Период формирования личности с ее мировоззрением и духовным миром, зачастую с болезненной ломкой взглядов и принципов, пришедших в непримиримое противостояние с ее величеством наукой.

     Учеба Александру давалась непросто. Причиной тому была особенность его мышления. Ему всегда сложно было запомнить то, что он полностью не понимал. А зубрить не позволял некий внутренний страж, который был неумолим. Любая информация только тогда могла прописаться в его голове, когда она подвергалась глубокому анализу и становилась предельно понятной. Но и этого было недостаточно. Новые знания ни в коей мере не должны были противоречить уже имеющимся. В противном случае в нем появлялась какая-то гнетущая неудовлетворенность, которая непременно вынуждала его думать, искать, терзаться в муках. На лекциях и занятиях он  часто задавал вопросы, нередко ставя преподавателей в неловкое положение и раздражая сокурсников. Те, в свою очередь, когда были не в силах удовлетворить пытливость своего подопечного, давали ему задание покопаться в литературе и подготовить сообщение на данную тему. Александр относился к этому серьезно и, как правило, удивлял исчерпывающей информацией, нередко ставя своих преподавателей перед фактом того, что и в их знаниях тоже имеются пробелы. Иногда это их раздражало, но сомнений в неординарности их студента не было ни у кого.

     Как и в школе, он не  был отличником, да и не ставил цели быть им. Но и троек себе не позволял. Его удивляло несовершенство системы образования, в которой у студентов приветствовалось не столько стремление к знаниям, сколько к оценкам, а ведь между этими двумя вещами имелась существенная разница, объясняющая, почему зачастую у круглого отличника нет систематизированных знаний, что вынуждает его чувствовать себя уязвимым за пределами шаблонного обучения. И наоборот. Он заметил, что среди его сокурсников были такие, которые еле тянули на тройки-четверки, но имели на удивление прочные знания. Было забавно наблюдать, как они нередко опускали на землю «зарвавшихся гениев» - так он называл про себя круглых отличников. Именно из таких, как он заметил, и рождались впоследствии настоящие врачи. Но было странно, что в существовавшей системе образования они не только оставались незамеченными, но и чувствовали себя не у дел.

     У Александра постепенно формировался каркас знаний, в котором все изучаемые дисциплины были не обособлены, а имели логическую и неразрывную связь друг с другом. Ведь, по сути, думал он, медицина – это нечто целое и неделимое. Но для удобства изучения этого целого и ужасно сложного оно условно делилось на части – анатомию, физиологию, гистологию, биохимию…, между которыми в реальности-то нет границ. Поэтому базовую проблему системы высшего медицинского образования он видел в том, что в головах обучаемых эти науки были излишне обособленными, что делало знания неполноценными. Будь на то его воля, он бы проводил стыковочные занятия с участием сразу нескольких специалистов – анатома, физиолога, гистолога, хирурга и пр., перед которыми поставил бы задачу сформировать у будущих врачей цельное представление о функционировании человеческого организма и патогенезе его заболеваний. И ни при каких условиях не заставлял бы студентов механически запоминать информацию, делая все, чтобы она сама перетекала в их умы. А для этого эта информация должна быть подвергнута  анализу и последующему синтезу, в процессе которых и смогут быть устранены противоречия, препятствующие ее усвоению. Ведь, чтобы изучить какой-нибудь механизм, его надо сначала разобрать, а потом собрать. Поэтому Александр  позволял себе сомневаться во всем, в отношении чего имелись хоть мало-мальские вопросы. И твердил себе: «Сомневайся чаще, во всем и всегда! Это полезно!».

     На четвертом курсе он окончательно решил, что займется травматологией и ортопедией. Виной тому был профессор Бархатов Валентин Петрович. Это была личность с исключительной эрудицией и профессиональным чутьем. Преподавал он нестандартно, акцентируясь на логике мышления студентов в сочетании с умением подходить к решению задач не шаблонно, а с учетом собственного видения проблемы. Профессор старался не просто опрашивать для последующего выставления оценок, а учил размышлять, держась за тонкую нить научной логики. Высокий и худощавый, с необычайно проницательным и живым взглядом, он быстро покорил Александра своей добротой, как к пациентам, так и студентам. Профессор обладал железной логикой мышления, умением преподнести знания в удивительно доступной форме. Пожалуй, ни с кем Александру не было так легко общаться, как именно с ним. Валентин Петрович был замечательным педагогом, умеющим вызывать у студентов интерес к науке. Именно поэтому он и был непререкаемой личностью, как для студентов, так и для своих коллег.

     Острый профессиональный взгляд профессора не мог оставить без внимания Александра с его сочетанием интуитивного и глубоко научного мышления. После одного из занятий Валентин Петрович вызвал его к себе в кабинет и предложил ему заняться внеурочной научной работой на кафедре, о чем Александр, естественно, только мечтал.
     Начиная с этого дня, и по окончанию института Александр превратится в тень профессора, умудряясь успевать везде. Даже несмотря на то, что во второй половине учебы, в связи с пошатнувшимся материальным положением из-за болезни матери, он устроился  подрабатывать фельдшером на скорой помощи.

     Валентин Петрович сам вырос в бедной деревенской семье и про нужду знал не понаслышке. Добрейшей души человек, он чувствовал трудности в жизни своего подопечного и всячески старался ему помочь. Но, вместе с тем, прочувствовав его характер, делал это с одной стороны неназойливо, а с другой - педагогически тонко. К Александру он относился как к собственному сыну, часто приглашая его к себе домой, где в непринужденной обстановке они обсуждали актуальные вопросы травматологии и ортопедии, перспективные направления в мире.

     Его супруга, Нина Николаевна, полноватая и представительная женщина, относилась к Александру настолько приветливо и добродушно, что тот в первое время даже терялся, не зная, как себя вести. Позже несколько привык, но так до конца и не смог избавиться от чувства неудобства и стеснения. Валентин Петрович обращался к своей супруге со словом «мать»:

     - Ну что, мать, у тебя сегодня в закромах? Давай-ка все на стол!

     Предметом особого восхищения была библиотека профессора. В пытливый ум Александра учителем целенаправленно было брошено семя сомнения в надежности и эффективности многих существующих методик лечения заболеваний и повреждений костей. Проблема настолько заинтересовала его, что остатки своего скудного времени он тратил на посещение медицинской библиотеки, где искал необходимую информацию. Но именно у профессора он увидел книги, которые его заинтересовали основательно. Это были всевозможные руководства и монографии, которые он собирал по крупицам, посещая различные конференции и съезды. Здесь же первый раз он взял в руки увесистую монографию Г. А. Илизарова по управляемому чрескостному остеосинтезу, изданную на английском языке. Профессор привез ее из поездки в Италию. Александр и раньше слышал от Валентина Петровича об огромных возможностях этого метода, но только увиденное в книге окончательно убедило его в этом. Заметив интерес в глазах подопечного, профессор в нужный момент подлил масла в разгорающийся огонь:

     - Метод Илизарова – это колоссальные возможности, своеобразная эпоха возрождения в ортопедии. Был бы помоложе - с удовольствием занялся бы им, но, увы, годы уже не те.

     Тот день был одним из переломных в жизни Александра. Он твердо для себя решил, что непосредственно займется этим методом. Профессор всячески поддерживал его устремления, а после окончания им института основательно позаботился о том, чтобы Александр был направлен для прохождения клинической ординатуры во всемирно известную клинику в городе Кургане.

     Маме, тем временем, становилось все хуже. Ее все-таки пришлось перевести на инсулин. Сильно изменилась – сгорбилась, поседела, а одутловатое, с мешками под глазами, лицо в сочетании с одышкой стали грозными предостережением о том, что изменения в ее организме носят уже необратимый характер. Периодически ее госпитализировали в областную больницу, где она проходила курс лечения. Но улучшение продолжалось недолго. Врачи разводили руками, удивляясь быстрому прогрессированию сердечно-сосудистой и почечной недостаточности.  Даже по дому она передвигалась с трудом, задыхаясь и периодически останавливаясь. Вскоре она и вовсе слегла. Он тогда учился на пятом курсе.

     Это был тяжелейший период в его жизни. Жизнь ставила перед отчаянной необходимостью делать невозможное – одновременно учиться, работать по ночам, успевать на кафедру к Валентину Петровичу и ухаживать за матерью. Последнее отнимало больше всего сил, как физических, так и душевных.

     Нестерпимо больно видеть, как на твоих глазах, буквально день изо дня, уходит из жизни единственный и самый родной на свете человек. И ты бессилен что-либо изменить. Как найти в себе силы и мужество быть рядом с ним до последних его дней, даря ему свою любовь и заботу? А это очень нелегкая задача, момент истины, нечеловечески жестокое испытание, и тот, кто его прошел, никогда и ни при каких условиях не пожелает этого никому.
 
     Он не переставал удивляться коварству заболевания матери. Оно начинается исподволь, с тихого наступления «по всем фронтам». Словно великий стратег, сахарный диабет незаметно, планомерно и методично подтачивает защитные силы организма. Ни один человеческий орган не остается нетронутым, подвергаясь глубоким дистрофическим изменениям. Рано или поздно наступает момент, когда жертва обессилена и не может сопротивляться. Тогда безжалостный враг вводит в бой тяжелую артиллерию – сердечно-сосудистую и почечную недостаточность. Это тот зловещий момент, с которого начинается  обратный отсчет, неминуемый финал которого - смерть.

     Силы постепенно покидали мать. Она таяла буквально на глазах. В единственной комнате, где она лежала, чувствовался неприятный запах мочи. Дряблая, землисто-серого цвета и со следами расчесов, кожа местами фактически висела парусом. Только на увеличенном до больших размеров животе, она была гладкой и лоснилась, одновременно просвечивая под собой расширенные и извилистые вены.

     Она уже не могла ухаживать за собой, а, чтобы бороться с неприятным запахом, который угнетал ее, необходимо было принимать ванны хотя бы через день.

     Александр встал перед необходимостью самому купать ее. Пришлось долго уговаривать, пока та  сама не поняла, что своими силами она этого сделать не сможет.

     Беспомощность матери и жалкое состояние ее тела задели его настолько глубоко, что после первой же процедуры он зашел на кухню, закрыл за собой дверь, и расплакался. 

     Он уносил ее на руках, бережно опускал в ванну, поскольку она сидеть не могла, и, засучив руки, аккуратно, не спеша, купал ее. Иногда слезы накатывались на ее глаза и со словами «прости свою маму, сынок» она целовала своими шершавыми губами его руки. Это больно задевало, но он старался не подавать вида, отвечая фразой «ну, что ты, ей богу?!» и целуя ее в ответ. После мытья аккуратно обтирал ее, обсушивал значительно поредевшие волосы и, обернув полотенцем, уносил в постель. Там он переодевал ее в чистое белье, которое сам же стирал и гладил, а на голову надевал легкую вязанную шапочку.

     Мать в буквальном смысле придерживалась культа чистоты, чему всегда приучала и сына. Именно поэтому после каждого купания она чувствовала себя лучше. Непременной процедурой после принятия ванны было совместное чаепитие, во время которого Александр читал ей отрывок из какого-нибудь литературного произведения. Он чувствовал, что это именно то, что придаст ей сил и отвлечет от мыслей о собственной беспомощности. Однако подобрать что-нибудь подходящее было непросто, поскольку мать была весьма прихотливой в этом вопросе, да и с мировой классикой была знакома неплохо.

      Удивительная и непредсказуемая это вещь, именуемая словом жизнь. Прожить ее так, чтобы потом не было больно и обидно за себя, нелегко, но уйти из нее также достойно, будучи обреченным больным, несравнимо труднее. Одни при этом отчаянно цепляются за малейшую надежду, пытаются использовать любой шанс остаться в живых, другие, увы, озлобляются на весь мир, обвиняя все и вся в своих бедах, третьи тонут в черном омуте депрессии… И лишь малой их части удается оставаться личностями, уравновешенными и понимающими свое состояние, осознавая тот дьявольски безжалостный факт, что достигнут предел возможностей современной медицины, и что не меньше них страдают их родные и близкие. Но, пожалуй, больше всего в таких ситуациях зависит от тех, кто находится рядом с этим человеком. Найти в себе силы окружить его любовью и заботой, зачастую вопреки тяжелейшим вызовам судьбы, без сомнения, является вершиной человеческих возможностей, как физических, так и нравственных.  Печально, но таких в этой жизни не так много. И не будет преувеличением сравнить их с эталоном духовности человека, независимо от его интеллекта и уровня образования. Александр через всю свою жизнь пронесет глубокое уважение к таким людям, считая их высоконравственными личностями, достойными безмерного уважения.

      А жизнь, тем временем, продолжала испытывать его на прочность, будто решив во что бы то ни стало сломать, доказать, что всему есть предел, в том числе и человеческому мужеству. Зимой того же года у матери появились боли в ногах, которые становились все сильнее и сильнее, лишая ее сна и покоя. Никакие мероприятия, в том числе и гемодиализ, который ей периодически проводили, облегчения ей не приносили.  Александр находил любую возможность во время занятий и дежурств заглянуть домой. Он был глубоко подавлен, в этот период его успеваемость значительно ухудшилась. Бессонные ночи давали о себе знать – стал рассеянным, часто засыпал на занятиях. И где бы он ни был, мысли о матери не покидали его.
 
      Вскоре боли усилились настолько, что она перестала спать. Он знал характер матери, ее удивительное терпение и стойкость, которые не раз были испытаны жизнью. Но эту боль, сверлящую и грызущую изнутри, вынести была не в силах. Она кричала и плакала, не находя себе места.

      Весной на подушечках пальцев стоп и между ними, мертвецки бледных и холодных, появились и стали неумолимо расширяться зловещие синие пятна. Осмотревшие ее, хирурги были однозначны в своем мнении, которое и озвучили один на один с Александром: «Начинающаяся гангрена, без ампутации она долго не продержится».

      В тот же день она подозвала его и тихим голосом попросила привести к ней священника. Ближе к вечеру у ее постели стоял отец Василий, около 50 лет,  в длинной черной рясе, высокого роста, с удивительно живописным и умиротворяющим лицом, напоминающим самого Христа. Подведя его к постели матери, Александр удалился на кухню, прикрыв за собой дверь.

      Он сидел, облокотившись о стол. Не спал почти трое суток, но даже эта смертельная усталость не могла подавить его чудовищного психического напряжения. Мыслей в голове не было, она была заполнена немой пустотой.

      Опомнился от стука в дверь. Она приоткрылась и на кухню вошел отец Василий. Александр машинально встал. Священник, положив руку ему его плечо, спокойным голосом спросил:

     - Как тебя зовут, сын мой?
     - Александр…
     - Сколько лет тебе?
     - Двадцать два…
     - Трудишься?
     - Нет, учусь.
     - Где?
     - Пятый курс медицинского института.
     - Врачи близки к богу. Но все в руках божьих, и наша жизнь в том числе. И даже судьба твоей мамы. Пути господни неисповедимы, и нам остается лишь верить и молиться господу. На таких людях, как ты с мамой, держится наша матушка Россия. Терпения тебе, сын мой, и бог вам в помощь.

      Изобразив движениями руки три раза крест перед ним, отец Василий поцеловал его в голову и вышел.

      На следующий день мамы не стало. Это было 19 апреля, в четыре часа утра. Она тихо заснула, чтобы уже не проснуться никогда.

      Александр долго и неподвижно сидел перед ее стынущим телом. Он всю жизнь будет помнить то свое состояние – полной душевной пустоты и безразличия. Эмоции отсутствовали, на глазах не выступила ни одна слезинка, словно мать унесла с собой на небеса его душу, оставив на земле пустое и осиротевшее тело.

      И лишь через день после похорон в нем разразилась невиданной силы буря. На него нахлынули запредельной силы чувства, которые невозможно описать одним словом. Это была какая-то дьявольская смесь неутешного горя, разрывающей сердце печали, протеста, обиды… Он стал нервно ходить по комнате и плакать. Периодически останавливался  и, упершись лбом об стену, бил по ней кулаками, надрывно повторяя: «Прости меня, мама! Прости, если сможешь!». В этот момент он ненавидел себя, считал, что мог сделать для нее значительно больше, чем сделал. Он понял, что они с матерью были частью друг друга, сиамскими близнецами, у которых общее сердце и душа. Ему казалось, что это невозможно пережить, что вот-вот что-то должно случиться – или он сойдет с ума, или у него разорвется сердце. Выпив холодной воды, он немного успокоился и, закрыв глаза, откинулся на кресло. Но гримаса плача опять перекосила лицо, он вскочил и стал  вновь судорожно ходить взад-вперед по комнате…

      Так продолжалось около двух часов, пока у него не появилась нестерпимая головная боль - его организм включил механизм самозащиты, пытаясь предотвратить самоуничтожение. Сказались еще хроническое недосыпание и усталость. Он выпил таблетку аспирина вместе с почти целым флаконом настойки валерианы и, сев в кресло, заснул. Так, сидя, он проспал почти сутки.

      Маму похоронили в деревне, рядом с отцом, как она и просила. Она не дожила до полных пятидесяти чуть больше четырех месяцев. На похоронах присутствовала верная подруга их семьи баба Таня, несколько человек с последней маминой работы, ее дальняя родня, приехавшая из соседней области, и пара родственники со стороны отца.

      Горечь потери матери долго еще не покидала его. Он продолжал думать о ней, ее образ постоянно жил в его сознании, ложился спать и просыпался с мыслями о маме. И часто плакал…
 
     У него вдруг появилась масса свободного времени, чего никогда не бывало. Он пребывал в растерянности, не зная, что с ним делать. Так как оно для него всегда было драгоценностью, то он не мог избавиться от ощущения, что это мамино время и не может больше принадлежать никому и ничему. И, поскольку ее уже не было, оно тяжким грузом ложилось на сердце, напоминая щемящей болью о ее страданиях.

     Однажды, это было во второй половине мая, проходя по парку, он отвлекся на мгновение от своих мыслей и посмотрел на окружающий мир другими глазами. И неожиданно для себя сделал открытие: вокруг бушевала жизнь. Весна в своей нежно-величавой красе невидимым дурманом проникала в души людей, делая их красивее, давая им возможность влюбляться и радоваться жизни. Зажатый в тисках собственных бед, он утратил связь с реальностью, попросту забыл, что в этой жизни есть еще радость и на нее имеют право все.

     В тот день он спешил на лекцию. Но вдруг откуда-то внутри появился протест против собственной жизни с ее жестким темпом и стремлением к порядку. Солнце ослепительно сверкало, обнимая и согревая в своих лучах все живое. Это были весенние свет и тепло, долгожданные и желанные. Он сел на скамью в городском парке и стал заново открывать для себя мир. За спиной благоухала сирень, а на клумбах в лучах солнца беспечно купались яркие и разноцветные тюльпаны, похожие на солдатиков в парадных мундирах. По соседству с ними, словно пытающиеся кокетливо им подмигнуть, расположились анютины глазки со своей пастельно-велюровой нежностью. Чуть поодаль красовалось семейство жизнерадостных крокусов. И все это тонуло в жизнеутверждающей яркой зелени. Природа словно хотела сказать: «В этом мире бренно всё, кроме меня и любви!».

     Даже прохожие казались красивее и привлекательнее. Они были неким олицетворением весны с ее искрящимся торжеством. Мимо проходило много молодых пар, кто в обнимку, периодически останавливаясь и целуясь, а кто - просто держа друг друга за руки. И все были с сияющими от весеннего ликования лицами. Прямо перед ним приземлилась стайка воробьев и, отчаянно чирикая, стала выяснять отношения. Затем перелетела на несколько метров дальше и вновь продолжила «разборки»…

     На скамейке, прямо напротив него расположилась молодая пара, примерно его же возраста. По всей видимости, тоже студенты и, скорее всего, так же, как и он, пропустившие занятия. Положив руки на колени друг другу, они о чем-то мило и тихо беседовали, улыбаясь и периодически целуясь. В какой-то момент девушка посмотрела в сторону Александра. Поймав на себе ее взгляд, ему стало неловко, даже не по себе. Он вновь почувствовал себя затравленным диким зверьком, утратившим способность воспринимать красоту и любить. Ему казалось, что он с застывшим на лице печальным видом и ношенной-переношенной одеждой, не вписывается в это торжество жизни. И ничего не оставалось, как встать и уйти…

     Его посетила обида за себя и за маму. За себя потому, что в свои двадцать два, а это, без сомнения, лучшие годы, он так и не успел познать радости жизни, даже ни разу не влюблялся. Ему попросту было не до этого. Он себя чувствовал стариком по сравнению с той молодой парой.

     Но еще больше душила обида за маму. Она посвятила ему свою жизнь, без остатка, отдала свою любовь, занимаясь непосильным трудом для того, чтобы вырастить его. Александр знал, что после смерти отца именно из-за него она так и не устроила свою личную жизнь, хотя возможностей было немало. От многих он слышал, как они безмерно любили друг друга. Их называли лебединой парой. Как бы он в этот момент хотел верить, что все-таки существует жизнь после смерти, и там, на небесах, встретятся мама и папа, которого он плохо помнил, они обнимутся и уже будут счастливы вечно! Нет-нет, то, что он сделал для нее, это лишь малая часть большого долга. И, без сомнений, память о маме, несмотря ни на что, сделает его жизнь более содержательной и духовно богатой. Только надо смириться с судьбой и заново учиться жить. Но уже без нее. А это так трудно!

     Весеннюю сессию пятого курса Александр сдал с трудом. Он нашел-таки в себе силы не опустить руки и вновь не позволил себе троек.
 
     Весь шестой курс он был под боком профессора Бархатова. Два-три раза в неделю ассистировал ему в операционной, иногда другим сотрудникам отделения. За этот год он продвинулся далеко вперед, как в теоретических знаниях, так и практических навыках. Поскольку профессор был для него непререкаемой личностью, Александр пристально следил за его действиями в операционной, отношениями с пациентами и персоналом отделения. Он жадно все впитывал, не переставая заваливать его вопросами. Не гнушался никакой работы - долго и аккуратно чистил зловонные и гноящиеся раны, тщательно их промывал и перевязывал, помогал персоналу переносить тяжелобольных, менять им постельное и нательное белье... Заметив как неопытная сестра безуспешно пытается поставить пациенту клизму, мог запросто взяться помочь ей, объясняя как правильно это надо делать. Медсестры вызывали почему-то именно его  для разговоров с конфликтными пациентами и он без труда находил с ними общий язык. На дежурствах обходил все палаты и нередко подолгу разговаривал с больными, терпеливо объясняя, что да как. И продолжал по ночам дежурить на скорой помощи, чтобы хоть как-то свести концы с концами.  Профессор не мог не заметить естественного, не натужного и не показушного, рвения своего подопечного, его чуткого отношения к больным, и, глубокие переживания от неудач, которые он непременно осмысливал и критически анализировал.

     Валентин Петрович заказал для отделения несколько комплектов аппарата Илизарова. Александр буквально извелся в ожидании их. И, когда через три месяца услышал от профессора, что аппараты поступили, радовался как ребенок. Ящик, полученный на складе, он немедленно вскрыл и под наблюдением профессора стал раскладывать завернутые в вощенную бумагу или упакованные в полиэтиленовые кулечки детали. К удивлению профессора, Александр уже был хорошо осведомлен о названии и предназначении каждой из них.

     В тот день он так и не ушел домой. Профессор оставил ему ключи от своего кабинета, и он допоздна собирал и снова разбирал различные компоновки аппарата, которые  высматривал в монографии Г. А. Илизарова.

     Первый аппарат они с профессором решили наложить уже через неделю. Это был перелом костей голени, полученный пациентом на производстве. Подбирать детали аппарата для операции Валентин Петрович доверил самому Александру. Перед операцией он еще и еще раз обдумывал свои с профессором действия, одновременно изучая имевшуюся литературу на эту тему.

     И все же, та операция прошла как-то сумбурно - сказывалось отсутствие опыта. Свои действия во время операции профессор не стеснялся выверять с мнением своего ученика. Александр, в свою очередь, с серьезным знанием дела подсказывал ему, заставляя его периодически от удивления приподнимать брови и кивать головой. Хоть результат операции и был неплохим – достигнута хорошая репозиция отломков,тем не менее, осталась неудовлетворенность, поскольку операция длилась около четырех часов.

     В дальнейшем они с профессором еще не раз наложат аппараты, причем сделают это лучше, но в сознании Александра укрепится мнение о том, что это лишь малая часть тех возможностей, которые таит в себе метод, которым нужно заниматься серьезно.
 
     Однажды профессор как-то неожиданно спросил у него:

     -  Хочешь поучиться методу?
     - Не то слово – мечтаю! – после паузы ответил ему Александр,одновременно следя за реакцией профессора.
     - Тогда готовься!

     Все государственные экзамены Александр сдал блестяще, на «отлично». Виной тому в некотором смысле стала неожиданно нагрянувшая из министерства высшего образования комиссия. Чиновники оказались на удивление принципиальными. Будто забыв, что существуют экзаменационные билеты, и что за дверями с надеждами на красные дипломы нервно покусывают губы десятки выпускников, они устроили экзамен, как говорится, по полной, бесцеремонно отобрав почти у всех эту надежду. Последовали море слез, претензии и скандалы, однако члены комиссии были непреклонны.

     Александр же, напротив, чувствовал себя очень уверенно. По сути, от него требовали именно то, что он считал приоритетом на протяжении шести лет учебы, а именно систематизированных, логически взаимосвязанных между собой, знаний. На экзамене по хирургии один из членов комиссии даже не выдержал, встал и пожал ему руку.

     Результаты государственных экзаменов и были одним из аргументов, которым профессор воспользовался, чтобы добиться от ученого совета направления его на обучение в клиническую ординатуру. Получив добро, он потом в областном управлении здравоохранения использовал весь свой вес и авторитет для того, чтобы его подопечный был направлен именно в курганский научно-исследовательский институт экспериментальной и клинической ортопедии и травматологии.

     Уже через месяц Валентин Петрович сам провожал Александра на железнодорожном вокзале. На прощание он крепко обнял своего ученика. Именно в тот момент Александр вдруг понял, что профессор любил его по-отечески и тепло, но, как и подобает настоящему педагогу, пытался это скрывать.

     Через год профессора не станет, он скоропостижно скончается от инфаркта миокарда. Благодарность и память об этой выдающейся личности он пронесет через всю свою жизнь.

     Становление его как узкого специалиста в Кургане проходило непросто. Понимание сути отношений между людьми в таких высокоинтеллектуальных коллективах придет к нему позже. А пока его удивляло то, что среди сотрудников этого, прославившегося на весь мир, учреждения, было много талантливых и разносторонне развитых личностей. Помимо своих, не имеющих аналогов, научных достижений, одни прекрасно играли в шахматы, другие писали стихи, третьи фактически на профессиональном уровне владели музыкальными инструментами… Особенно его удивил сводный хор, состоявший из сотрудников клиники, являвшийся лауреатом и победителем ряда конкурсов. Так же было непривычно видеть в далеком зауральском городе множество иностранных пациентов, которые, несмотря на немалые трудности, всеми правдами и неправдами добирались сюда в поисках последней надежды на излечение. Частыми гостями клиники  были и  делегации врачей из различных стран мира, приезжавшие учиться чудо-методу.

     Его поселили в общежитии недалеко от центра города, где ему досталась комната в одиннадцать квадратных метров. Это было ведомственное девятиэтажное здание на берегу реки Тобол, построенное специально для сотрудников клиники. Первое, что он сделал – поискал дополнительную подработку. И нашел ее в городском травмпункте в виде ночных дежурств. Хоть заработок и был мизерным, все же вместе со стипендией он являлся неплохим материальным подспорьем, поскольку ему помощи было ждать неоткуда.

     Через неделю после приезда, вновь прибывших клинических ординаторов клиники собрали для встречи с самим отцом метода, академиком, профессором, генеральным директором клиники Гавриилом Абрамовичем Илизаровым. Александр сидел на втором ряду и сильно волновался. Периодически бросал взгляд на других сидящих в зале и  почему-то задавался вопросом, нервничают ли они тоже. «Неужели моя мечта на пути к осуществлению? - думал он, – Не сон ли это?».

     Дверь в зал неожиданно открылась и вошел Гавриил Абрамович в белом халате и аналогичном колпаке в сопровождении двух своих заместителей. Он не стал садиться за накрытый красным сукном стол. Став вместе со своими спутниками перед ним, произнес:

     - Ну что, давайте знакомиться? Начнем вот с этого молодого человека, - и указал на сидящего на первом ряду ординатора, - Подойдите ко мне, пожалуйста.

     Тот, волнуясь, встал и неуверенной походкой подошел к академику. Гавриил Абрамович, пожав ему руку, спросил:

     - Как Вас зовут?
     - Борисенко Андрей Владимирович.
     - Откуда пожаловали к нам?
     - Из Ивано-Франковска, - так же смущенно ответил он.
     - Как Вам наш Курган?
     - Ивано-Франковск красивее, - с трудом выдавил из себя тот.
     - И, тем не менее, Вам придется привыкнуть. Вы же приехали за знаниями, не так ли?
     - Конечно…

     Так Гавриил Абрамович по очереди вызывал каждого и знакомился с ним, задавая различные вопросы. У одних он интересовался, где они учились и почему они приехали именно в Курган, у других - чем они занимаются на досуге, у третьих – их социальное происхождение…

     Александр вышел шестым по счету.
     - Барков Александр Владимирович, - представился он, не дожидаясь вопроса.
     - А вы умеете мечтать, Александр Владимирович? – последовал неожиданный вопрос.
     Александра вопрос удивил, но, тем не менее, после паузы, он ответил:
     - Да дело это нехитрое, главное – не оторваться от реальности.
     Из-под густых бровей и висящих мешками верхних век, словно рентгеновский луч, молодого доктора пронзил гипнотический взгляд признанного гения.
     - И о чем же вы мечтаете?
     - Для начала изучить Ваш метод и овладеть им.
     - А потом?
     Александр задумался, а не заигрывает ли с ним профессор, но не отвечать было бы бестактно.
     - Мне кажется, что возможности метода безграничны, поэтому хотелось бы краем глаза взглянуть, а как он будет выглядеть лет через тридцать, - не в силах совладать с волнением ответил он.
Гавриил Абрамович удивленно приподнял брови. Его глаза горели любопытством.
     - И как думаете, что же Вы там увидите?
Александру показалось, что он уже выглядит смешно, но возможности отступать не было.
     - Автоматизация процесса лечения с применением технологий управления и контроля.
Академик переглянулся со своими заместителями и, уже улыбаясь, спросил:
     - И почему же Вы сделали такой вывод?
     - В Ваших трудах об этом написано. Да и мы со своим наставником обсуждали эти вопросы. Мой приезд сюда – это его инициатива.
     - А кто Ваш наставник?
     - Профессор Бархатов.
     - Валентин Петрович?! – воскликнул Гавриил Абрамович, переглянувшись со своими спутниками. Те, в свою очередь, тоже оживились.
     По всей видимости, профессора знали все трое, но сам он об этом Александру почему-то ничего не рассказывал, наверное, по причине природной скромности.
     - Да.
     - Как он поживает?
     - Вроде вполне здоров, работает.
     - При случае передайте от нас привет. - произнес академик и похлопал Александра по плечу, - Учись, давай, нам такие нужны.

     С первых же дней своего пребывания в знаменитом центре Александр обратил внимание на то, что в коллективе шептались на тему крутого нрава профессора, доходящего порой до неистовства. Опала гения означала верный крест на карьере. Причем такая судьба, как правило, постигала наиболее талантливых. Разговоры о «тятьке», как его называли сотрудники между собой, тем более критические высказывания в его адрес, велись с большой осторожностью, поскольку странным образом они быстро достигали ушей объекта этой критики. Бросалось в глаза, что его очень боялись, иногда даже панически. Из того, что выходило наружу, можно было сделать вывод, что профессор был весьма противоречивой личностью. В его окружении было немало тех, кто любил пел дифирамбы в его адрес, что его нисколько не смущало. Другие, их было большинство, попросту избегали разговоров на тему его личности. Более смелые в приватных беседах называли профессора маленьким Сталиным. Но никем не подвергался сомнению его талант, колоссальная работоспособность, нестандартное мышление и острый профессиональный взгляд с видением не только проблем, но и перспектив их разрешения. Вот таким тугим клубком противоречий он и был.

     Коллектив клиники представлял собой команду профессионалов высокого уровня, у каждого из которых был свой «почерк», а в "кармане" имелись свои «ноу-хау». Добившись выдающихся научных достижений в своей области, он тем самым поставил своих коллег из передового и развитого Запада перед фактом, что они-то отстали, и что в небольшом и никому неизвестном зауральском городе доктора делают то, что им еще долго будет не под силу.

     Вместе с тем, бросалась в глаза противоречивость отношений и между сотрудниками клиники. Александру так и не удастся найти среди них таких искренних и педагогически талантливых наставников, каким был профессор Бархатов. Здесь почему-то у именитых сотрудников это не было приоритетом. Наоборот, в их поступках нередко прослеживался профессиональный эгоизм с отсутствием стремления делиться собственным опытом.  В поведении некоторых и вовсе чувствовались симптомы звездной болезни. Да и интриги со скандалами были привычным явлением.

     Александр не ожидал столкнуться там со столь неоднозначными отношениями между коллегами. Одни связывали это с личностью самого отца метода, другие - с психологией талантливых людей, третьи считали, что это болезнь любого научно-исследовательского учреждения. Были и те, кто утверждали: "Как везде, так и у нас". Но уж точно в коллективе Валентина Петровича он такого не замечал.

     Со временем у него сформируются собственные представления о сути интеллигенции, ее роли в обществе и истории в целом. Он несколько отойдет от привычного ее восприятия, как прослойки общества, с которой связывают только позитивные моменты. Все окажется прозаичнее - эта часть человеческого общества так же противоречива, как и оно само. Понятно, что произведения науки, культуры и искусства – это, в первую очередь, результат профессиональной деятельности этих людей. Но, вместе с тем, продуктом их интеллекта являются и смертоносное оружие, войны с оправдывающей их философией, обоснование различных теорий, приносящих страдания и смерть…

     Небольшой, совместно с Валентином Петровичем, опыт применения аппарата Илизарова уже заложил в его пытливом сознании множество вопросов, на которые ему не терпелось получить ответы. Касались они способа проведения спиц, перекреста между ними, степени их натяжения, распределения по сторонам опор, количества опор на каждом фрагменте кости при различных,  патологиях, компоновки функциональных узлов перемещения и многое-многое другое. Одновременно он посещал богатую библиотеку клиники, где знакомился с трудами ее сотрудников. Он быстро пришел к пониманию того, почему затерянный в Сибири научный центр произвел мировую сенсацию. Ни много, ни мало, здесь впервые в истории научились методично и грамотно, основываясь на собственных же научных открытиях, управлять процессами костеобразования. Чего до них особо никому не удавалось, хотя неоднократные попытки были. Мало того, здесь же была доказана и несостоятельность некоторых устоявшихся в травматологии и ортопедии представлений о регенерации костной ткани.

     Основные достижения коллектива клиники относятся к шестидесятым-семидесятым годам, к периоду жесткого противостояния двух мировых систем. Естественно, в эти годы страна была максимально изолирована от внешнего мира, и особой возможности обмена информацией с аналогичными зарубежными центрами не было. Отечественные специалисты не могли ознакомиться с достижениями своих коллег из западных стран, а те, в свою очередь особого желания и не проявляли, считая нас, согласно собственной же философии, безнадежно отсталыми не только в медицине, но и во всем остальном. Информация из курганской клиники за рубеж начала просачиваться в начале восьмидесятых годов. А, конкретнее, это случилось весной 1980 года,когда к Илизарову за помощью обратился выдающийся итальянский альпинист Карло Маури,получивший тяжелую травму костей голени, осложненную остеомиелитом и укорочением конечности. То был первый успешный случай излечения иностранного больного, который до этого без особого успеха побывал в руках многих европейских светил. Тамошние коллеги, гордые и высокомерные,увидев результат,испытали шок, став перед фактом, что имеют дело с уникальным по своей эффективности методом. С тех пор началось паломничество в далекий зауральский город, чтобы увидеть воочию то, во что трудно было поверить, заодно и научиться премудростям метода. Наиболее предприимчивые создадут в своих странах центры по изучению метода Илизарова, а впоследствии попытаются оспорить с курганской клиникой ведущую роль в методе.

     В окружающем его океане информации Александр умел выбирать главное, как в общем, так и частном. Его пытливый ум искал ответы на фундаментальные вопросы, касающиеся философии научного познания и психологии творческой деятельности. Он твердо был убежден, что для ученого главным должен быть каркас из фундаментальных знаний. Частности, а именно формальная осведомленность, или, как ее называют иначе, энциклопедические знания, - дело наживное. Они не столь важны, зачастую даже вредны, отбирая ресурсы мозга или же заставляя мысль двигаться по проторенной колее. А вот фундамент должен быть незыблемым. По сути это некая сумма основополагающих знаний, объясняющих основы мироздания и не подлежащих сомнению. Сомневаться в них – удел гениев. Но и эти знания бесполезны, если нет свободы и гибкости мысли, дающих возможность человеку нестандартно мыслить, как учил Валентин Петрович, сомневаться и видеть проблему в том, что другому может быть и не дано.

     История научного центра настолько удивила Александра, что он не раз задавался вопросом, а были бы возможны такие достижения при открытости нашей системы. Ему казалось, что в данном случае именно изоляция и сыграла в определенной степени положительную роль. В немалой степени она и была причиной того, что, не имея достаточных контактов с коллегами на Западе, гению Илизарова удалось решить одни и те же проблемы во многом нестандартным путем. Он с иронией сравнивал эти факты с эволюцией животного мира на австралийском континенте. Отделившись когда-то, если верить ученым, от единого материка и, утратив с ним связь, животный мир континента эволюционировал совершенно в другом направлении, явив природе экзотические, свойственные только ему, виды живых существ.

     Но больше всего его восхищал аппарат Илизарова. Работа с этим его детищем настолько увлекала и радовала, что он еле сдерживал эмоции, чтобы не казаться странным. Трудно было поверить, что какой-то набор металлических деталей, похожий на детский конструктор, дает врачу такие возможности. Сопровождаемый ворчанием аппаратной сестры, он без устали собирал и разбирал различные узлы и целые компоновки, периодически фотографируя их. Иногда с ее разрешения уносил детали домой, продолжая там вникать в суть работы аппарата и придумывая все новые и новые варианты компоновок. Обладая великолепным пространственным мышлением, он быстро вник в тонкости работы с ним, удивляя своих опытных коллег хитросплетением монтируемых узлов и деталей. Те порой подолгу осматривали аппарат на пациенте, прежде чем понять его возможности и конкретное предназначение. Особенно его подзадоривали сложные случаи, когда ситуация казалась безвыходной. Он быстро усвоил аксиому: если аппарат наложен на конечность стабильно, то безвыходных ситуаций быть не может. И ликовал, когда решение сложных случаев доверяли ему. Его опытные коллеги быстро поняли, что молодой доктор имеет феноменальные способности в работе с аппаратом, и не переставали удивляться его находчивости и нестандартным решениям. Сам он сравнивал эту работу с шахматной партией, в которой игрок должен думать на несколько ходов вперед. Вместе с тем, было понятно, что это весьма сложная и трудоемкая работа, доступная далеко не каждому, и, поэтому, как сам аппарат, так и технология его использования, нуждались в совершенствовании.

     Он присматривался ко всем опытным специалистам, находя в их действиях рациональное зерно и беря его на вооружение. У каждого доктора со стажем был свой почерк, свои предпочтения. Даже в работе разных отделений чувствовались различия в подходах к решению одних и тех же задач. Вначале он не мог понять, хорошо это или плохо, но после все же придет к выводу, что частные методики, если они хорошо отлажены, должны быть доступны стандартизации, что весьма важно для удобства их тиражирования. Разные подходы к решению одних и тех же задач, прежде всего технических, означали, что в методе имелись определенные белые пятна, не позволявшие подвести технологию под общедоступный стандарт. И было странным замечать, что в учреждении разговоры на эту тему не только не приветствовались, но и пресекались.

     По окончанию клинической ординатуры Александр планировал вернуться вновь под крыло профессора Бархатова, но в связи с его скоропостижной кончиной, решил остаться в Кургане. Были у него и другие причины для такого решения. Он понимал, что двух лет для глубокого познания столь сложного метода мало. К тому же, в клинике были прекрасные условия для научной работы, куда его и тянуло. Поэтому твердо решил остаться.

     Он съездил на родину. Надо было что-то решать с оставшейся ему в наследство квартирой, ключи от которой он оставил бабе Тане. И неожиданно для себя обнаружил, что не любит свой дом, хотя с мамой провел там часть жизни, и что душевная рана, связанная с воспоминаниями о матери, еще не затянулась. Его вновь посетила глубокая печаль. Целыми днями он бродил по городу, заходил на кафедру, в гости к друзьям, лишь бы не быть дома.

    На третьи сутки поехал на родительскую могилу. Она оказалась чистой и ухоженной - это все баба Таня, верный и незабвенный друг их семьи.

    Вновь нахлынули воспоминания, заявляя о себе комом в горле. Ему казалось, что в работе, которую он погрузился весь, скинет с себя эту дьявольскую ношу, сумеет стереть  из памяти отзвуки той драмы, которую пришлось пережить. Но она оказалась удивительно живучей и при малейшем напоминании превращалась  кровоточащую рану.  Мысли и чувства путались в голове. Он хотел попросить прощения у матери, но не знал за что. Мысленно он осознавал, что смерть – не самый худший финал человеческой жизни. Пережитое матерью было гораздо хуже, настолько, что, казалось, всевышний отрекся от нее…
 
     С кладбища пошел к бабе Тане. Та с крыльца бросилась ему на шею:
     - Сашенька, сынок! Мой золотой! Приехал!
     Ее радости не было предела – суетилась, забегала спереди, сбоку, теребила ему волосы, пощипывала, будто не могла поверить, что это он.
     - Как ты изменился?! Красавец, да и только! Вылитый папа!
     - А Вы нисколько, баба Таня. Все такая же неутомимая и жизнерадостная.
     - Ой, сплюнь! Хандрим иногда, но тонус приходится поддерживать. Надолго ли к нам?
     - Послезавтра уезжаю.
     У той с лица исчезла улыбка, а вместо нее появился влажный блеск в глазах.
     - Боже, Сашенька, как так?!
     - Вот так вот, баба Таня. Решил остаться в Кургане. Хочу наукой заняться. Поступаю в аспирантуру, буду планировать кандидатскую диссертацию.
     - Вот возьму да не отпущу! – всхлипывая, пригрозила она.
     - Баба Таня, огромное Вам спасибо за такое отношение, но, правда, это очень важно.
     - Сашенька, сынок, ты ведь мне как родной! – и, уже плача, повисла у него на шее.
     - Обещаю, в следующем году обязательно приеду.
     - Ну, смотри у меня! Буду ждать!

     Мамину квартиру решили все-таки продать, а на вырученные деньги купить жилье в Кургане. Так посоветовала баба Таня, да и сам он задумывался о том же. С нотариальной доверенностью на руках и свойственной ей энергичностью баба Таня сразу же подключилась к этому делу. Не прошло и четырех месяцев, как она позвонила ему и с радостью отрапортовала, что дело сделано.  Еще через неделю на открытый им в Сбербанке счет поступили деньги. На эту сумму в течение полугода он приобрел однокомнатную квартиру недалеко от клиники, чему был безмерно рад. Кое-какую сумму оставил на счету для будущих нужд.

     Он не смог сдержать данного бабе Тане слова. В том же году скоропостижно скончается Гавриил Абрамович Илизаров. В научном центре все закрутилось, завертелось, затрещало… Но это не помешало Александру основательно взяться за диссертацию и через три года успешно защитить ее. Сразу же сообщил об этом Бабе Тане. Та, плача в трубку:

     - Сашенька, родной, как я рада, как я рада! Боже, какое счастье! Папа с мамой бы гордились тобой! Как жаль, что не дожили!
     - Спасибо, баба Таня…
     - Теперь-то приедешь навестить свою бабу Таню? Соскучилась я очень, сынок. Да и старая стала уже, не ровен час…
     - Ой, сплюньте, баба Таня! О чем Вы?! А вот насчет приезда подумаю.
     Он слукавил. Во время этого разговора у него уже был в кармане билет на поезд, но данный факт он скрыл от бабы Тани, решив устроить ей сюрприз. Через три дня с чемоданом в руке он уже стоял возле ее калитки.

     На следующий же день они сходили на могилу родителей. Как и положено, помянули их, постояли рядом, вспомнили былое…

     Баба Таня жила одна. Был у нее единственный взрослый сын – офицер военно-морского флота, который пошел по стопам отца. Вместе с семьей он жил на Дальнем Востоке и изредка, раз в несколько лет, навещал мать. Муж ее, тоже военный моряк, служил на подводной лодке и погиб при загадочных обстоятельствах, даже тела его якобы не нашли. На эту тему она не любила говорить. Именно это ей рекомендовали двое военных из какого-то секретного отдела, приехавшие к ней на черной «Волге», чтобы вручить посмертную правительственную награду.

     Был сентябрь, самый разгар осенних работ в огороде. Александр с большим удовольствием помог ей выкопать картошку, морковку, свеклу, собрать яблоки. Благо урожай в том году был отменный. Все это они вместе аккуратно уложили в погребе, клетки и полки которого он отремонтировал. Затем они очистили весь огород и подожгли мусор.

     Несколько раз они удачно сходили по грибы, вернувшись с полными корзинами груздей, рыжиков и опят, которые потом вместе солили и мариновали. После одного из таких походов баба Таня произнесла странную фразу:
     - А завтра, Сашенька, ты увидишь живую сказку.
     - Какую еще сказку? – заинтригованный, спросил он.
     Она подошла поближе и, многозначительно приподняв указательный палец, с сияющим лицом сказала:
     - Пусть это будет для тебя сюрпризом. Сегодня надо будет пораньше лечь спать, утром придется встать затемно.

     Проснулся около четырех утра. К своему удивлению увидел снующую по дому бабу Таню, которая уже успела растопить самовар и накрыть завтрак на стол. Минут через десять он услышал, как к дому подъехал автомобиль, осветив светом фар окна дома.

     - Это Кузя приехал, - сказала баба Таня и выскочила на улицу. Через минуту двигатель заглох, а чуть позже в сопровождении бабы Тани в дом вошел коренастый широкоплечий мужчина лет шестидесяти. На голове у него была пятнистая, защитного цвета армейская кепка. Одет он был в бушлат и брюки из плотной материи аналогичного с кепкой цвета. На ногах были потертые кирзовые сапоги с немного загнутыми кверху носками. Войдя, он снял кепку, обнажив густые серебристые кудри. Его гладко выбритое лицо, несмотря на морщины, светилось обаянием. Несколько широкая нижняя челюсть, ямочка на подбородке и густые черные брови только подчеркивали его. С улыбкой на лице и озорным взглядом он подошел к Александру, протянув ему руку:

     - Здравствуйте, Александр Владимирович. Не узнаете?
     - Здравствуйте, - теряясь в догадках, Александр пожал его широченную руку, покрытую плотной, местами казавшуюся деревянной, и потрескавшуюся на пальцах, кожей.
     - А ну-к, Сашок, закрой глаза и открой рот, только не подсматривай, не подсматривай … - уже смеясь, произнес он.

     Только сейчас Александра осенило и, со словами «дядя Кузьма, это Вы?!», бросился ему в объятия. Это был родной брат бабы Тани, который жил в соседней деревне, и когда-то работал с его отцом. Александр не видел его четырнадцать лет. Он сильно изменился, только сияющее добротой лицо выдавало в нем того самого дядю Кузьму, образ которого врезался в память. Это был удивительно добрый и внимательный человек. Несмотря на то, что у самого было трое детей, он очень любил маленького Александра, называя его именем «Сашок». Где бы Кузьма ни встретил его, подзывал к себе и произносил томительно-сладкую фразу: «А ну-к, Сашок, закрой глаза и открой рот, только не подсматривай, не подсматривай!». Александр, в свою очередь, пулей несся к нему, зная, что через пару минут у него во рту окажется конфета. И конфеты дяди Кузьмы ему казались сказочно вкусными.

     - К столу, мальчики, к столу, время поджимает!
 
     По настоянию неугомонной бабы Тани они плотно позавтракали и, погрузив в стоящий во дворе дяди Кузьмы УАЗик кучу корзин и ведер, тронулись в путь. Александр сел рядом с дядей Кузьмой, а баба Таня расположилась на заднем сиденье.
 
     По дороге они о чем-то разговаривали, шутили, смеялись. Минут через сорок свернули с асфальта на проселочную дорогу.

     Светало. Впереди, над горизонтом разгоралось багровое зарево, которое, поднимаясь все выше и выше, постепенно завоевывало небосвод, растворяясь в его черных просторах с одиноко мерцающими звездами. Незаметно для глаза небо становилось все светлее, а багровые тона  все ярче. Постепенно превращаясь в ярко-оранжевые, они сходились в одной точке горизонта, словно там, за ним, совершалось какое-то таинство, некая природная сказка, где мифическая жар-птица расправляла свои огненные крылья.

     Александр буквально замер от вида разворачивающегося величественного представления, забыв про своих попутчиков. А те продолжали свою беседу как ни в чем ни бывало, только лишь периодически тайком и с улыбкой бросали удивленно-ироничный взгляд на сияющее от восхищения и освещенное светом утренней зари лицо Александра.  Он не мог оторвать своего взора от небосвода, даже тряская езда не могла помешать ему. Его веки перестали моргать, он буквально впился глазами в небо, словно не видел ничего красивее.

     Увиденное так взбудоражило Александра, будто он сделал для себя открытие. Он даже не помнил, когда в последний раз видел что-то подобное. Его удивляло, что баба Таня и дядя Кузьма к этому зрелищу относились спокойно. И не потому, что оно не нравилось им. А потому, что оно было частью их жизни, просто-напросто жило с ними рядом.  Они ежедневно просыпались вместе с этим величественным природным действом и даже думать не могли, скорее всего, было некогда, что могло быть по-другому. Неискушенными горожанами это иногда воспринимается как некая неотесанность деревенских людей с их приземленными потребностями и привычками. На самом же деле это глубокое заблуждение. Любой коренной деревенский человек гораздо больше ценит природу и страдает от разлуки с ней несравненно тяжелее, чем горожанин не представляет свою жизнь без благ цивилизации.

     Часа через полтора равнинная часть дороги закончилась и УАЗик, ведомый умелыми руками дяди Кузьмы, стал медленно и упорно карабкаться по еле заметной каменистой дороге в гору. Местами склон был очень крутым и Александр боялся, что машина вот-вот не выдержит и покатится вниз. Но, глядя на собранное и уверенное лицо водителя, страхи его исчезали. Дважды дядя Кузьма останавливался и, выйдя из машины, внимательно осматривал размытую дождями дорогу, чтобы выбрать наиболее безопасный маршрут.

     Подъем был долгим и утомительным. Взобравшись на вершину живописного плато с серыми скалами в окружении стройных сосен и елей, дядя Кузьма остановил автомобиль и выключил двигатель. Затем лукаво посмотрел на Александра и произнес:
     - Ну что, разомнемся немного?
     - Надо бы, а то ноги затекли, - раздался сзади голос бабы Тани.
Они вышли из машины. Александр, пораженный красотой окружающей природы, стал осматриваться по сторонам:
     - То ли это сказка, то ли мы на другой планете?
     - Сказка еще впереди! Иди за мной.
     - Кузя, осторожнее вы там! – вдогонку крикнула баба Таня, уже прогуливаясь рядом с автомобилем.

     После небольшого спуска и  перелеска из молодых сосен, они вышли на небольшую каменистую площадку, которая заканчивалась огромной пропастью. Дядя Кузьма уверенным шагом подошел и встал у самого ее края. За ним осторожно последовал Александр.

     Перед ними неожиданно открылось фантастическое по своей красоте зрелище. Они стояли на краю огромной скалы, залитой лучами только что взошедшего из-за горизонта солнца. Далеко внизу, мутно-синей лентой текла река, которая именно в этом месте делала большую петлю, и поэтому с того места, где они стояли, хорошо просматривалась большая часть ее скалистого берега. Это была огромная, не менее ста пятидесяти метров высотой, почти отвесная, стена, повторяющая изгиб реки. На всем протяжении вершина скалы была густо покрыта хвойным лесом. Недавно взошедшее солнце обильно поливало верхнюю ее часть с расположенными на ней деревьями живым, золотисто-оранжевым, светом. И казалось, что все это из какой-то сказки, и на самом деле оно и есть золото. Кудрявые холмы на противоположном берегу, которых еще не коснулись солнечные лучи, тонули в мягкой белесоватой дымке. Густо покрытые смешанным лесом с еще неяркими от недостатка света осенними красками, они терпеливо ждали встречи с ним, чтобы предстать во всей своей пестрой красе. Но основное действо совершалось над холмами – выглянувший из-за горизонта золотисто-лиловый шар солнца интриговал природу предвкушением нового дня, полного красоты, света и радости…

     - Вот смотрю на все это и думаю, что если и есть на этой планете что-то лишнее, так это люди, - тихий голос дяди Кузьмы неожиданно прервал раздумья Александра и показался очень громким в окружающем их океане тишины.
Александр удивленно посмотрел на него. Он не ожидал услышать от доброго и немногословного дяди Кузьмы таких философских рассуждений.
     - Почему Вы так считаете? Хотите сказать, что и мы с Вами лишние? – неожиданно вырвался у него в чем-то наивный, даже бестактный, вопрос.
     - Да нет, Сашенька, каждый человек в отдельности может и замечательный. И, возможно, что и мы с тобой неплохи. Но человечество в своей сумме может нести для природы только смерть. Да и для себя тоже. И пока что не видно ничего такого, что могло бы говорить об обратном. Люди стремятся жить в своем фальшивом мире с деньгами, роскошью и обманывающей себя же самих философией. Такой мир не может не быть обреченным. И, если нечто другое и возможно, то оно может наступить только через колоссальные потрясения…
     - А как же человеческий разум? Ведь благодаря ему человек может найти выход из любой ситуации. А человеческое общество с его всесторонним влиянием на личность, с его произведениями литературы, искусства, которые учат нас гуманизму, порядку?
     - Не знаю, так-то вроде оно так, но жизнь как-то сама по себе, видимо не знает этого. Пойдем лучше, впереди у нас еще неблизкая дорога.

     Дядя Кузьма повернулся и неторопливой походкой направился к автомобилю. Александр продолжал стоять на месте, пребывая под впечатлением  услышанного, поскольку дядя Кузьма для него был большим авторитетом. Впоследствии он не раз вспомнит сказанные им слова.

     Не хотелось уходить. Глядя на лежащую перед ним панораму, он испытал неведомые ему ранее чувства, какую-то смесь первобытной свободы и ликования. Он хотел бы каждый день приходить сюда и встречать рассвет. Великолепие дикой природы вызвало в нем удивительные по силе эмоции, дало мощный созидающий заряд вдохновения с любовью к жизни, стремлением к красоте и духовному обновлению. «Как ущербна человеческая жизнь! - думал он, - Люди рождаются, к чему-то стремятся и умирают в каменных тисках городов, неспособные вырваться из плена собственных иллюзий и эфемерных, по сути, ценностей. Умирают, зачастую так и не познав элементарных истин, живя рядом с настоящей красотой, но находясь с ней в вечной разлуке…».

     Приближаясь к автомобилю, Александр заметил, как баба Таня, размашисто жестикулируя, о чем-то громко разговаривала с дядей Кузьмой, периодически показывая рукой куда-то в сторону. Подойдя ближе, он увидел ее возбужденное и багровое лицо, не поняв, в чем дело.
     - Что-то случилось? – настороженно спросил он.
     - Да медведь здесь прошелся, - с улыбкой на лице ответил дядя Кузьма.
     - А это опасно?
     - Да нет, конечно. Места здесь дикие, звери непуганые. Тем более, сейчас самый сезон для них, они сытые, набрали жира и готовятся лечь на спячку. Судя по словам Татьяны, это был крупный самец. Он вышел снизу, из леса, и, не исключено, что наблюдал а нами.
     - Да-да, ужасно большой, - возбужденная баба Таня прервала дядю Кузьму, - остановился воот там, метрах в двадцати отсюда, и посмотрел в мою сторону. Я не сразу его заметила, а как увидела – мама родная! Ноги сразу ватные стали, сердце забилось быстро-быстро, громко-громко, чуть не выскочило. Забежала в машину, вся дрожу, а он продолжает смотреть на меня, глаза красные такие, страшные! Потом повернулся и медленно пошел воот туда.
Дядя Кузьма опытным глазом внимательно посмотрел в ту сторону, куда указала баба Таня и обратился к Александру:
     - По всей видимости, он здесь недалеко. Хочешь на него посмотреть?
     - Хочу!

     Они быстро взобрались на вершину холма и, стоя там, стали внимательно осматривать лежащую внизу лощину. Медведя не было видно. Дядя Кузьма, немного прищурив глаза, пристально всматривался в одну точку. Опытный взгляд не подвел его:
     - Там он…
     - Где? – тихо произнес Александр, вплотную приблизившись к нему и с трудом скрывая волнение.
     - Видишь воот тот большой валун? Смотри правее, туда, где два больших кедра. Видишь? Смотри между ними внимательно! Замечаешь шевеления  в глубине? Это он.
     - Да-да, вижу!

     Однако медведь не заставил себя долго ждать и минут через пять вновь вышел из леса на открытое место и качающейся косолапой походкой медленно заковылял по своим делам. Это был огромный и очень упитанный зверь темно-коричневого цвета с немного наклоненной к земле большой головой и торчащими небольшими ушами. Широкая, с продольным углублением спина, толстые и кривые ноги, а также лоснящийся от солнца мех, выдавали в нем здорового и дьявольски сильного зверя.

     - Не зря Татьяна так испугалась. Этому медведю больше десяти лет, он в отличной форме и весит килограммов шестьсот. Настоящий исполин, давно таких не встречал.
     - А бывало, что встречались с медведями?
     - Даже нос к носу.
     - И что?
     - Лишь бы не медведица с детенышами была, а так – главное не бояться их. На самом деле они людей боятся больше.
     - А медведица что?
     - Медведица – она мать и готова на все ради своих детенышей. С ней лучше не встречаться.
     - А приходилось?
     - Бывало как-то и, если бы не зажигалка, не видеть бы тебе сейчас дядю Кузьму. - Он повернулся к Александру и добродушно улыбнулся, - На мне была замасленная телогрейка, пришлось ее прямо на себе и поджечь в нескольких местах. И, слава богу, что она растлелась – медведи боятся огня и дыма. Я подождал, пока она с детенышами удалилась достаточно далеко, и только тогда стал тушить себя. Весь бок обжег, а боли не чувствовал.

     Они вернулись к УАЗику и тронулись в путь. Дальше никакой дороги не было. Дядя Кузьма сидел за рулем сосредоточенный, ехал медленно, вытянув вперед голову и внимательно  высматривая маршрут движения. Трижды дорогу им преграждали поваленные деревья. Два из них дядя Кузьма и Александр смогли стащить с пути. Третье же – большую сосну с еще не высохшей кроной, вырванную с корнями, по-видимому,  бурей, они даже не попытались сдвинуть. Внимательно осмотрев ее, дядя Кузьма затем привязал ее ствол толстым капроновым канатом к машине и попытался стащить в сторону. Но, буксуя, она так и не сдвинулась с места.

     - Какая жалость?! – причитала наблюдавшая за всем этим баба Таня, - Неужто придется возвращаться? А так хотелось посмотреть на лебедушек! Это ведь уже недалеко!
     - Каких лебедушек? - озадаченный, спросил Александр.
Баба Таня переглянулась с Кузьмой.
     - Мы же обещали тебе показать живую сказку.
     - Интригуете. А разве то, что мы видели сегодня, не сказка?
     - Конечно, сказка. Да весь наш край сказка. Но то, что нас ждало впереди – что-то особенное. Мы с Кузей каждый год в такое время ездим смотреть на это чудо. Мне кажется, что если я сегодня этого не увижу, то, наверное, до следующего раза умру …
     - Раз уж так, то Вас надо спасать. Идея есть. Помогите, дядь Кузьма.
 Взяв  канат, он подошел и обвязал лежащее дерево почти у верхушки, оттянул канат в сторону, обогнул его через толстый ствол растущей там лиственницы и, подойдя к машине, привязал второй конец к ней.
     - Хорошая идея, - произнес дядя Кузьма и, сев за руль, развернул немного автомобиль, установив его по направлению предстоящей тяги.  Затем осторожно дал задний ход. Канат, перекинутый через ствол дерева, плавно натянулся и стал медленно разворачивать лежащую на дороге сосну. Через несколько секунд проезд был открыт.
     - Умничка ты наш! - заликовала баба Таня.
     - Я бы не догадался, – с улыбкой сказал Дядя Кузьма, развязывая канат.

     Поехали дальше. Минут через сорок дядя Кузьма остановился и заглушил автомобиль:
- Вот и приехали. Дальше только пешком.

     Под ними лежал длинный и крутой спуск, густо поросший кедрачом. Деревья-исполины с толстыми и ровными стволами казались карликами по сравнению с выступающими над их верхушками огромными скалами странного медно-красного цвета, переливающимися на солнце и чем-то напоминающими сталактитовые сосульки.

     - Это что, дядь Кузьма? – опешивший Александр кивнул в сторону скал.
     - Это и есть Красные Скалы, так их называют в народных поверьях. О них много говорят, но мало кто видел. А блестят они, даже не знаю почему. Наверное, минерал какой-то в них. Причем, то ли от времени года, то ли от осадков или еще чего, их цвет меняется от желтого до коричневого.
    - Красиво, не правда ли? – вмешалась в разговор баба Таня.
    - Не то слово! Придется ли еще в жизни увидеть что-то подобное?! Кстати, где мы вообще находимся, дядя Кузьма?
    - Видишь горы на горизонте? Вон те, что справа – это Алтайские горы, а слева и повыше – Саяны. Мы сейчас находимся в одном из самых удивительных и мистических мест на нашей планете, с которым связано огромное количество легенд, поверий, событий... Эти места хранят множество тайн и молю бога, чтобы они такими и остались. Именно здесь можно найти массу артефактов, связанных с первобытными людьми и, якобы, чаще всего видели снежного человека. Нечто весьма подозрительное пару раз встречал и я.   

     Перекинув через плечо ружье и, засунув за широкий офицерский ремень небольшой топорик, дядя Кузьма взял в левую руку аккуратно сложенную веревку:

     - Идите точно за мной и ни шагу в сторону. Саша, ты сзади.

     Спуск оказался не таким легким, как он предполагал. К своему удивлению, баба Таня показывала чудеса ловкости, ни на шаг не отставая от дяди Кузьмы. Ему же приходилось прикладывать немалые усилия, чтобы успевать за ними, лавируя между валунами и поваленными деревьями. Местами земля была густо покрыта мхом и ноги мягко проваливались в него по самые щиколотки.

     Минут через тридцать они добрались до самой нижней точки. Внизу тихо журчала речка с кристально чистой водой, ищущая себе дорогу среди огромных валунов и под одетыми в густой зеленый мох поваленными деревьями. Дядя Кузьма снял кепку и ружье и, встав рядом на колени, припал губами к воде.

     - А разве можно пить эту воду?
     - Здесь можно пить почти любую воду, - улыбнулся дядя Кузьма.
     То же самое повторил Александр – она оказалась почти ледяной и удивительно приятной на вкус. Сняв с пояса флягу, дядя Кузьма с бульканьем погрузил ее в воду и через минуту подал бабе Тане.
Впереди, по течению речки, их путь преграждала огромная скала.
     - А теперь куда? – растерянно спросил Александр.
     - Речка же течет куда-то, и скала вроде ей не мешает, вот она нам и покажет дорогу, - улыбнулся дядя Кузьма.
     Вновь нацепив на себя свое снаряжение, он зашагал по берегу, сопровождаемый попутчиками. Через несколько минут речка, обнимаемая со всех сторон зарослями кустарника, уперлась в скалу и исчезла под ней. Переступая с камня на камень, он оказался перед зарослями и, наклонившись, исчез где-то под ними. Через минуту послышался отдающий эхом его голос:

     - Идите сюда!

     Александр пошел вперед и, пройдя заросли кустарника, оказался в пещере с мерцающим огоньком в ее глубине.

     - Следуйте за мной, - повторил дядя Кузьма, освещая фонариком им дорогу.

     Осторожно, мелкими шагами они по воде последовали за дядей Кузьмой. Журчание речки, хлюпанье сапог и их собственные голоса, перемешиваясь, и, многократно отражаясь от стен пещеры,  в сумме создавали впечатление какой-то мистической какофонии,

     Впереди пещера была ниже, и им пришлось наклониться, передвигаясь почти на корточках. Вскоре в лицо подул свежий ветерок, а чуть позже замерцал выход, со стороны которого послышались какие-то непонятные звуки.

     Выйдя из пещеры, они вновь оказались в зарослях, которые росли густой стеной. За ней было видно ничего. По всей видимости, они находились на окраине какого-то болота или озера. Осторожно отводя руками ветки, дядя Кузьма стал тихо пробираться вдоль скалы. Баба Таня и Александр неотступно следовали за ним. Вскоре кусты стали реже, а вода начала отступать.
 
     Наконец-то они ступили на сухую землю. Немного присев, дядя Кузьма приложил палец к губам, давая знак своим попутчикам вести себя тише, а затем этим же пальцем показал в сторону. Повернув голову, Александр был настолько поражен неожиданно открывшейся перед ним картиной, что потом он назовет это единственным совершенным шедевром из всего того, что ему довелось увидеть в жизни. 

     Перед ними лежало живописнейшее озеро, окруженное переливающимся на солнце яркими осенними красками девственным лесом и упирающееся одной стороной в громадную, залитую солнечным светом, скалу ярко-оранжевого цвета, из-под которой они только что выбрались. Над его дальним краем висел солнечный шар, утренние лучи которого отсвечивали с его темно-синей глади дорожкой золотистой ряби. Весь берег озера был густо усыпан ковром из опавших листьев, которые, плавно качаясь на небольших волнах, покрывали пестрой лентой прибрежную часть воды.

     Но основной план этого, ни с чем несравнимого шедевра, находился несколько дальше, ближе к середине озера. Это были большие, демонической красоты, белые лебеди. Александр насчитал их двенадцать. Парусом распустив крылья и изящно изогнув шеи с застенчиво опущенными головами и оранжевыми клювами, в основании  которых выделялись два черных треугольника с такими же черными глазами, они казались некой вершиной красоты и совершенства, граничащей с мистикой. Создавая их, Великий Творец, по всей видимости, пребывал в прекрасном расположении духа, вложив в них всю свою любовь и силу, и явив миру непревзойденные по красоте живые создания. Буквально все в них было переполнено красотой – взгляд, горделивая осанка, взмахи крыльев, полет …

     Было заметно, что они держались парами. Одни, изогнув дугой свои длинные шеи то в одну, то в другую сторону, чистили себе грудь, бока, спину. Другие, подплыв близко, рисовали изгибами шей контур сердечка, ласкали и нежили клювами друг друга. Иногда они вытягивали и переплетали свои шеи, восхищая трепетом своих лебединых объятий. Третьи, расправив свои могучие белоснежные крылья, и, вытянув головы, совершали мощные и плавные взмахи, и, пробежав по водной глади, также, парами, взмывали вверх, в безбрежную синеву неба, навстречу солнцу, обрекая все живое внизу завидовать их дикой красоте и свободе.

     Оглянувшись, Александр не нашел рядом своих попутчиков. Он хотел было их позвать, но вовремя передумал, не желая распугивать птиц. Пройдя по берегу немного вперед, он увидел их сидящих в тени деревьев на расстеленной куртке дяди Кузьмы.

     - Ну, ты даешь, Саша! – баба Таня, улыбаясь, переглянулась с дядей Кузьмой.
     - Что-то случилось?
     - Ты ровным счетом двадцать минут простоял в одной позе в зарослях. Мы уж и звать пытались, и шишками кидались в твою сторону, но все без толку.
     - Не видел я ничего подобного, баба Таня. Да и увижу ли еще?
     - А мы вот уже пятнадцать лет каждый год сюда приезжаем.
     - Какое-то удивительное место, будто неземное.
     - Еще какое удивительное! – загадочно произнесла она. – О нем мы слышали давным-давно, еще от бабушки. Мы с Кузьмой тогда были еще маленькими и постоянно просили ее рассказать какую-нибудь сказку. Бабушка наша была удивительным человеком. Нам казалось, что она знала все. У нас в те времена не было врачей, и она была в деревне повитухой. Могла не только принимать роды, но и лечила всякое разное – переломы, раны, вправляла вывихи. Причем делала это грамотно, вместо гипса, например, использовала тесто, но добавляла в него песок и опилки. Обращались к ней за помощью и из соседних деревень. Люди очень уважали ее, некоторые даже побаивались, считая ее ведьмой. Так вот, самой любимой нашей сказкой была ее легенда об озере Девичьих Слез. Мы с Кузьмой знали эту сказку наизусть, но все равно еще и еще раз просили рассказать ее. А бабушка была великолепной рассказчицей, настолько умелой, что мы в эти минуты жили ее историей, остро переживали, становились ее участниками. Буквально замирали, слушая ее завораживающе-сладкий голос. И, казалось, что она верила в эту сказку.

     А была она про двух влюбленных – молодого белокурого паренька, сына пастуха, Никиту, и Елену, дочь очень богатого и жадного купца Лукьяна, писаную красавицу с голубыми, как небо, глазами, и длинной-предлинной косой. Узнав, что дочь  влюбилась в простолюдина, отец Елены запер ее в высокой башне, посадив рядом на цепь огромного медведя. Никита целыми ночами ходил вокруг да около, но ничего поделать не мог. Через месяц, не в силах перебороть мук несостоявшейся любви, он решил броситься вниз со скалы. Взобрался на нее в полнолуние и, когда со слезами на глазах встал на самый ее край, вдруг услышал сзади чей-то голос.
     - Здравствуй, добрый молодец!
     Обернувшись, увидел освещенную лунным светом страшно худую и корявую старушку.
     - Здравствуй, бабушка, - испуганно пробормотал он.
     - Не будет ли у тебя что-нибудь поесть?
     Никита вытащил из пастушьей сумки горбушку хлеба и протянул старушке.
     - Знаю я твою беду! - говорит она, жадно заглатывая куски хлеба, - У меня свои счеты с Лукьяном. Я его внебрачная дочь. Чтобы никто об этом не узнал, он заманил мою мать на болото и утопил ее там. Я только родилась, но он убил бы и меня, если бы не мать. Она успела оттолкнуть корзину со мной от себя подальше, вглубь болота. Лукьян побоялся зайти туда. Там меня и оставил, уверенный, что я или умру, или меня съедят дикие звери.
     - А что дальше? - забыв обо всем, спросил Никита.
     - Меня подобрали лебеди, они меня и вырастили.
     - И сколько же тебе лет, бабушка?
     - Девятнадцать. Мы с Еленой одногодки.
     Никита удивился, но промолчал.
     - Подойди ко мне поближе. Никитой тебя зовут, не правда ли?
     Приблизившись к старушке, он увидел страшно морщинистое лицо с длинным подбородком и выступающими скулами. Из глубоких глазниц сверкали два маленьких, вводящих человека в трепет, глаза. Ничего не говоря, она сняла с головы потрепанную, изорванную в нескольких местах, шаль, обнажив голову с редкими, грязно-серого цвета, волосами. Затем, набросив ее ему на голову, что-то произнесла шепотом. Среди ясного ночного неба вдруг засверкала молния и прогремел гром. Под шалью появился мерцающий огонек, который становился все ярче и ярче, вскоре превратившись в ослепительно яркий шар. Старуха стащила обратно свою шаль, обнажив под ней прекрасного белого лебедя. И, произнеся «Никита, Елена ждет тебя, лети к ней!», растворилась в темноте. Лебедь подошел к краю скалы и, взмахнув огромными крыльями, взмыл в ночное небо. Пролетев над башней несколько раз, он подлетел к ее окошку и, усадив Елену на спину, махнул крыльями и полетел по направлению к луне. Лукьян, услышав рев медведя, почуял неладное. Схватив лук, он выскочил на крыльцо и увидел в небе улетающего лебедя с Еленой на спине. Пущенная им стрела пронзила сердце Елены и она замертво упала на спину лебедю. Никита не понял этого и продолжал лететь дальше.  Капли ее крови падали с высоты на землю. И, там где они упали, выросли удивительные скалы медно-красного цвета. Лебедь сел именно на это место, где сейчас находится озеро. Приземлившись, он вновь превратился в человека и только тогда понял, что Елена мертва. Из-под ее век тихо скатывались и падали на землю крупные слезинки. И это продолжалось много дней подряд. Никита так и не отошел от нее. Вскоре перестало биться и его сердце. Из слез Елены образовалось это замечательное озеро, а Никита превратился в ту скалу, под которой мы только что прошли. Вот такая была сказка.

     - Так я не могу понять, это сказка или что-то другое?
     - И для нас это загадка, Сашенька. Бабушка наша дожила до 93 лет, оставаясь до последних своих дней в здравом уме. А когда умирала, позвала к себе Кузьму, он тогда был уже взрослым, поцеловала его и шепнула на ухо: «Озеро Девичьих Слез, не забудь! Ты найдешь его!». Естественно, эта сказка не выходила у нас из головы. Мы ее рассказывали своим детям, а те – нашим внукам. Пока однажды не прибежал Кузьма и, возбужденный, крикнул: 
     - Представляешь, разговаривал с геологами, говорят, что километров двести отсюда, пролетая на вертолете, видели гряду красных скал и живописное озеро. Но никак не могли к нему подобраться, потому что с трех сторон оно окружено непроходимыми болотами, а с одной – высокой отвесной скалой.

     С того дня Кузьма потерял покой. Через два года поисков он проложил дорогу до того места, где мы оставили машину. Он догадывался, что именно за этой скалой и находится озеро, Но, казалось, что прохода к нему  нет, а карабкаться на нее одному было бы безумием. На следующий год Кузьма вновь приехал сюда, долго стоял перед каменной громадой и смотрел на нее. И вдруг его осенила мысль, а куда же исчезает  речка. Последовав за ней, он и сделал это удивительное открытие. Прекрасно помню, как он вернулся в тот день, неописуемо счастливый. Я была на собрании в сельсовете. Он позвал меня в сторону и с детским ликованием шепнул мне на ухо, боясь, что кто-то услышит

      - Танечка, представляешь, бабушка была права, нашел-таки я его, это озеро! Ты даже представить не можешь, какое оно красивое, озеро Девичьих Слез!

      Через пару дней мы с ним отправились в дорогу, и вот тогда я его увидела впервые. Мы с Кузьмой иногда называем его бабушкиным озером. Так мы о нем никому и не рассказали, даже своим детям. Ты третий, кто знает об этой тайне. Кузьма очень боится, что, как оно всегда и бывает, люди найдут его и испоганят. А вот откуда наша бабушка могла знать о нем – понятия не имеем. Да и странно все получается – то ли сказка это, то ли нет. Что бы там ни было, ответы на эти вопросы она навсегда унесла с собой.

     - Мистика какая-то! – нешуточно впечатленный услышанным, воскликнул Александр.
     - Действительно, необъяснимого здесь много. - К разговору присоединился дядя Кузьма. – За эти годы я объехал и обошел все окрестности, и могу сказать, что вокруг десятки озер. Но ни в одном из них не селятся лебеди. Да и не характерен этот вид для наших краев. Это лебедь-шипун, встречается он у нас крайне редко. Характеризуется гордостью и стремлением к уединению. Пары, как правило, селятся далеко друг от друга. И никогда не образуют стай. А тут двенадцать вместе. А в один год их было двадцать два. Прилетают сюда в одно и то же время на три-четыре недели и снова улетают. Само озеро тоже необычное. Я его обошел со всех сторон. Если на него смотреть сверху, то по форме оно напоминает вытянутую каплю, упирающуюся тупым концом в скалу. В длину оно около полутора километров, в ширину пятьсот метров и, судя по цвету, полагаю, что очень глубокое. Его окружает ровная полоса сухой почвы шириной около полукилометра со смешанным лесом, за периметром которой на десятки километров растянулись непроходимые болота. Что интересно, ни комаров, ни мошкары здесь нет, а чуть в стороне их видимо-невидимо. Даже рыб и лягушек не видел. Непонятно, чем лебеди питаются, но чувствуют себя они здесь прекрасно. Такое ощущение, что у озера неземное происхождение. Будто когда-то на это место упало небесное тело. Оно, видимо, летело под небольшим углом к горизонту, коснулось земли там, в начале, и остановилось где скала. Так ли это на самом деле – сказать мы не можем. Но откуда наша бабушка могла знать о нем – другая, еще более удивительная, загадка. Как бы там ни было, в этой истории подозрительно много совпадений, противоречий, мистики…
     - Должно же этому быть какое-то объяснение!
     - Должно, но нет его. А может оно и к лучшему – так эта история больше походит на сказку. Живую сказку, которая с нами с самого детства. - дядя Кузьма лукаво моргнул бабе Тане, – Не думали мы, что на старости лет полюбим сказки. Не правда ли, Татьяна?
     - И мне эта сказка по душе. Иногда задаюсь вопросом, а что будет, если она оборвется, и становится по-настоящему страшно. Ведь она стала частью нашей жизни.
     - Солнце уже высоко, пора возвращаться. - Дядя Кузьма встал и начал собираться. – Давайте прогуляемся вокруг озера и войдем в пещеру с другой стороны. Ну что, готовы?

     Шли они не берегом, а окружающим озеро лесом, чтобы не тревожить птиц. Под ногами шуршали сухие листья, в глазах рябило от обилия насыщенных осенних красок. Яркие солнечные лучи, пробиваясь сквозь заметно поредевшие кроны деревьев, кружились в осеннем вальсе  с разноцветными падающими листьями, превращаясь в живописные дрожащие блики. Все пространство было переполнено остро ощущаемой прохладной свежестью, от которой немного кружилась голова. Между деревьями просматривалась лазоревая гладь озера с ярко освещаемой солнцем полосой леса на противоположном берегу. И те же белоснежные лебеди, которые, несомненно, были вершиной подавляющего воображение великолепия. Казалось, что они знали это, но понимали, что так распорядился Великий Творец, возложив на них некую ответственность быть идеалом красоты, любви и верности…

     Александр никогда еще не испытывал такого внутреннего ликования, граничащего с состоянием духовного блаженства. В этот момент ему не хватало лишь малого - мощной, величественной, пронизывающей все клетки мозга, музыки, что-нибудь из Чайковского, Штрауса или Грига. Но он понимал, что восприятие музыки, пусть даже самой прекрасной, доступно лишь человеческому сознанию с его сложным переплетением ощущений, зачастую искусственных, упорно воспитываемых семьей, обществом, школой. И, увы, этим самым человек делает себя ущемленным, трансформируя свою природную сущность, постепенно отрываясь от природы и понимания ее дикой эстетики, окружая себя искусственной красотой, которая зачастую приходит в непримиримое противоречие с ее законами.

     Ему становилось грустно от осознания того, что лебедям с их неистовой красотой не понять величия, например, первого концерта Чайковского. И одновременно понимал наивность своих суждений. Эти прекрасные создания будто заявляли, что они и есть музыка, они и есть красота…

     Углубившись в свои размышления, он не заметил, как отстал от своих попутчиков. Неизвестно откуда, в душе появилась щемящая душу грусть. Стало как-то душно, одежда вдруг стала стеснять тело, словно она была на несколько размеров меньше. Ему казалось, что она лишняя, хотелось разорвать ее и выбросить. Взбудораженное сознание будто со стороны наблюдало за тем, как с его телом происходило что-то странное. И от этого становилось немного страшно. Он вдруг почувствовал какой-то внутренний зов, будто в нем стал просыпаться заложенный матерью природой инстинкт единения с ней. Его тело жаждало свободы. И ему вдруг захотелось стать лебедем, диким лебедем. Захотелось разбежаться и взлететь высоко-высоко в небо, улететь туда, где неведома человеческая суета с ее проблемами и несчастьями, почувствовать вкус дикой свободы. Чтобы родиться вновь…

     - Саша, что с тобой опять? Ты что, не слышишь? – его мысли вдруг оборвал голос бабы Тани. Очнувшись, он увидел ее, дергающую его за плечо. Чуть поодаль стоял дядя Кузьма и пристально смотрел в их сторону.
     - Что-то случилось? – растерянно произнес Александр, еще не успев прийти в себя.
     - Да ничего особенного, просто вдруг мы заметили, что тебя нет, обернулись, а ты опять стоишь как вкопанный. Звали-звали, но без толку.
     - Задумался, наверное.

     Они остановились у противоположной стороны скалы. Она возносилась к небу, как сказочный исполин, охраняющий тайну озера Девичьих Слез. Тайну, о которой уже знали трое. У каждого были свои мысли, но сходились они в одном – пережитое и увиденное ими в этот день было значительно больше того, что могло в тот момент уместиться в сознании. Оно непременно останется в памяти навсегда, постоянно напоминая, что надо жить в гармонии с природой, беречь и ценить ее хрупкую красоту. И любить. Потому, что любовь и есть вечная красота.

     Приблизившись к автомобилю, они заметили скачущих на его капоте и брезентовой крыше белок. Увидев их, они разбежались в разные стороны.
     - Не спроста они здесь, - предположил дядя Кузьма.
Он открыл двери багажника и вытащил оттуда рюкзак. Из него торчали клочья бумаги и сыпалась хлебные крошки.
- Мама моя! Вот воровки! – возмутилась баба Таня, - У-ух, я вас! Кедровых шишек вам мало?! – она с бутафорским возмущением погрозила пальцем в сторону леса.
- Еще немного и мы бы остались без обеда, - расплылся в улыбке дядя Кузьма, выкладывая из рюкзака снедь.

     Баба Таня расстелила на траве скатерть и вскоре на ней живописно расположились буханка деревенского хлеба, аккуратно нарезанная прослойка, соленые огурцы, вареные яйца и картошка. Пока она накрывала на скатерть, дядя Кузьма углубился в лес и вскоре вышел оттуда с полными руками и карманами коренастых боровиков:

     - Их там тьма тьмущая!
     - Как здорово! – радостно воскликнула баба Таня, - Кыш отсюда! – махнула она рукой на подкрадывающуюся белку, - Вот настырные!
     Дядя Кузьма быстро развел в сторонке небольшой костер. Затем вытащил из багажника шампура, ловко насадил на них грибы и аккуратно расположил межу двумя камнями над образовавшимися углями.
     - Кузьма, ты нас прости, но наше с Сашей настроение требует одного маленького дополнения, - она хитро улыбнулась и, подойдя к машине, вскоре вернулась с чекушкой водки и двумя пластмассовыми чашками в руках, - разрешаешь нам?
     - Прощаю и разрешаю, - тихо ответил тот, не отрываясь от своего дела.
     - Позволю себе не отказаться, но почему только две чашки?
     - Кузьма за рулем ни за что! – шепотом произнесла она, - Даже вслух не произноси.
     - Ну, тогда наливаю, что ли?
     - Валяй, Сашенька! – махнула она рукой.
     Магическая жидкость с бульканьем стала перетекать в чашки. Подошел дядя Кузьма с шампурами в руках.
     - Ну что, за нашу тайну, за нас и вообще за нашу родину!? Боже, спасибо тебе! Как хорошо-то на душе!
     - В первую очередь за вас с дядей Кузьмой. Мне кажется, что без таких, как вы, и родины-то не будет. Спасибо вам огромное.
     - Давай, Сашенька, не смущай нас.
     Они чокнулись и, прежде чем поднести чашку к губам, стали настраиваться, поглядывая друг на друга. Затем, зажмурили  глаза и…
     - До профессионалов вам далеко, - дядя Кузьма протянул все еще морщившимся после принятых граммов попутчикам по шампуру с грибами.
     - Боже, какая прелесть?! – воскликнул Александр, откусив прямо с шампура гриб, - Такое я еще не пробовал!
     - Это же белые грибы, они в любом виде вкусные.

     Пообедав, они прилегли немного отдохнуть. Баба Таня расположилась на заднем сиденье автомобиля и сразу же заснула, а дядя Кузьма сидел с закрытыми глазами с травинкой во рту, прислонившись спиной к переднему колесу автомобиля, и, видимо, думал о чем-то своем.

     Александр расстелил скатерть немного в стороне, лег  и стал смотреть в удивительно чистое и голубое небо. Нежный ветерок мягко ласкал лицо, от непривычной тишины звенело в ушах. Он пребывал в странном состоянии - то ли приятной усталости, то ли полусна. Сознание, хоть и ясное, работало в каком-то дрейфующем режиме. Он продолжал смотреть в бесконечные просторы голубого неба, к которому веером сходились деревья.  И, как всегда, думал о своем.

     Даже не верилось, что где-то далеко, в маленьких городах и мегаполисах, кипит человеческая жизнь с ее упорядоченными потоками людей и машин, вечным напряжением, заводами и фабриками… Где каждый в отдельности – маленькая деталь какого-то гигантского механизма, с генетически заложенным в нем вечным стремлением к богатству и роскоши, попытками поиска своего «я» в океане социальной идентичности. Увы, тысячелетия истории постепенно отдалили человека от природы. Не будет преувеличением сказать, что сегодня люди фактически оторваны от нее, утратив инстинктивную тягу единения с ней, лишившись понимания необходимости и умения гармоничного уживания с ней. Жалким напоминанием былой связи являются их набеги на ее лоно с целью так называемого отдыха – враждебного, по сути, для природы, явления, искусственно выращиваемые цветы и их пластиковые бутафории. По сути, современное человеческое общество противопоставило себя природе, одновременно продолжая существовать исключительно за счет дарованных  ею благ. Вместе с тем, оно понимает пагубность такого противостояния, и, даже осознает его опасность, однако, несмотря на это, уверенно движется к той роковой черте, за которой только одно - катастрофа. И в этой битве человечество обречено на проигрыш. Увы, оно пока не придумало рецепта избежать самоуничтожения.  И способно ли на это?

     Благодаря бабе Тане и дяде Кузьме, на Александра будто нашло озарение – он вдруг ясно осознал, что его душа, уставшая от трудов, проблем и несчастий, нуждается именно в единении с могущественной и очищающей красотой природы, общение с которой стало толчком для его духовного возрождения. Он понимал, что за короткое время в нем многое изменилось - он окончательно преодолел в себе затянувшийся кризис, связанный со смертью матери, исчезло тягостное чувство собственной ущербности и одиночества, появилась масса позитивных мыслей. Он впервые научился любить себя, поняв, что в этом, эгоистическом на первый взгляд, чувстве, и кроется залог личного благополучия человека. Он ощутил себя молодым и симпатичным человеком, которому хочется жить, мечтать, любить…

     - Пора вставать! Время поджимает! – раздался голос дяди Кузьмы.
     - Что, едем уже?
     - А для чего мы взяли кучу корзин и ведер? Наверное, их нужно чем-то наполнить? Буди, давай, Татьяну.
- А я не сплю, - послышался сонный голос бабы Тани.
Взяв ножи и корзины, они углубились в лес. Искать особо не пришлось. Грибов было много – то здесь, то там, виднелись разноцветные шляпки коренастых боровиков, приземистых маслят, маскирующихся рыжиков…
     - Бери только белые, других мы с тобой уже набрали. Ты хоть узнаешь их? – наставляла баба Таня.
     - Надеюсь, - с некоторым сомнением ответил Александр.
     Грибы постепенно ложились на дно его корзины, и это дело нравилось ему все больше и больше. Подошел наблюдавший за ним дядя Кузьма и дал несколько советов:
     - Собирать грибы – дело нехитрое. Но надо делать все правильно. Бери только маленькие. Большие, с раскрытыми шляпками лучше не трогать, в них, как правило, уже завелись черви, да и пусть они дают споры. Не надо подрезать ножку сильно близко к земле, так можно повредить грибницу. Держи шляпку одной рукой, а другой аккуратно подрезай. Главное, повторяю, не расшатать грибницу, она очень нежная и, если ее травмировать, больше не плодоносит. И смотри куда наступаешь.
     - Ну, дядя Кузьма, Вы меня удивляете!
     - Что удивительного?
     - Неужели все так хрупко?
     - И да, и нет. Но надо всегда помнить одно: человек, пребывая на природе, должен всегда думать о том, чтобы не нанести ей вреда. Этому нас учили старшие. Сегодня мало кто думает так. Но, будем надеяться, что, хотя бы мы с тобой другие.
     - Здорово, все бы так думали!

     Минут через тридцать у Александра корзина была переполнена. Он отнес ее к автомобилю и, взяв большое пластмассовое ведро, вновь вернулся. Заполнить его также не стоило большого труда. Часа через два все трое уже были у машины. Баба Таня аккуратно обвязала корзины и ведра заранее припасенными для этого тряпками, чтобы не рассыпались по дороге, а дядя Кузьма аккуратно расположил их в багажнике, умело обвязав веревкой. Вскоре они тронулись в путь.

     Солнце клонилось к закату. Приближающийся вечер, карабкаясь вверх по деревьям, плавно вытеснял солнечный свет к их верхушкам. Ощущалось наступление вечерней прохлады. Дышалось легко и приятно. Совершенно не чувствовалась усталость, будто и не было напряжения и суеты целого дня.

     «Прожит еще один день. Сказочно красивый. И будет ли еще такое в жизни? – думал он, и ему вдруг стало грустно, - Как же жить теперь, как безболезненно вернуться в серость человеческого бытия? А может было бы лучше не видеть этого волшебного озера с его обитателями? Не знать о том, что такое истинная красота и жить себе спокойно? Ведь придумывать идеал – свойство человека. Но стоит ли жить, ориентируясь на призрачные идеалы, когда природой дарована возможность познать истинную красоту? Без сомнения, это был день, прожитый в живой сказке. И он, безусловно, запомнится на всю жизнь, став в будущем неким маяком, показывающим путь к красоте и счастью!»

     Приехали затемно. Неутомимая баба Таня успела сразу же растопить баню и развести самовар. Попарившись, и, попив чаю, дядя Кузьма уехал, и они легли спать.

     Александр проснулся поздно. Взглянув на часы, удивился – было одиннадцать утра. Такого с ним еще не бывало.

     С улицы раздавался какой-то глухой стук. Выглянув, увидел во дворе огромную кучу березовых дров, и тетю Таню с топором в руках, из-под мастерских ударов которой в разные стороны отпрыгивали расколотые поленья.

     - Ну, баба Таня, не женское это дело!
     - А-а, Саша? Проснулся? Да нам это не впервой.
     - А когда их привезли-то?
     - Да утречком сегодня. Ладненько, пошли пить чай, - она коротким и резким взмахом воткнула топор в чурку и вошла в дом.
     Умывшись и позавтракав, Александр попросил рукавицы:
     - Давайте договоримся, я занимаюсь дровами, а вы – своими делами. Ладно? Ну, неприятно Вас видеть с топором в руках.
     - Ладно, уговорил! - улыбаясь, ответила она, - Только нелегко тебе придется, учти.

     Она была права. То, что в ее руках казалось элементарным, у него выходило неуклюже – то топор казался неудобным, то удары ложились не туда. Баба Таня, с улыбкой смотревшая на это со стороны, в какой-то момент не выдержала, зашла в сарай и вышла со вторым топором в руках. Но Александр был непреклонен – отобрал инструмент и, грозя пальцем, повторил:
     - Я сказал, занимаетесь своими делами!

     Хотя он прекрасно знал, что баба Таня из тех русских женщин, которые умеют все, кроме одного – жаловаться на жизнь. Та, в свою очередь, переживала:
     - Сашенька, ты должен беречь руки! Ты же хирург!
     - Ничего, этим рукам тоже полезно знать, что такое тяжелый деревенский труд, чтобы голова правильно оценивала жизнь.

     Вскоре у него стало получаться лучше, удары пошли точнее, да и топор показался удобнее. Куча постепенно таяла, а рядом с ней вырастала другая из расколотых поленьев. А через три дня вместо двух образовалась одна, еще больше по размерам. От непривычки у Александра ныли и гудели руки, будто по ним непрерывно пробегал электрический ток, движения пальцами были скованны и причиняли боль.

     Еще день понадобился, чтобы аккуратно сложить дрова в сарае. Сначала и это у него не получалось, но баба Таня показала, как складывается поленница, и дело пошло.

     Он был очень доволен тем, что выдержал нелегкое испытание. Увы, тяжелый деревенский труд под силу не всем. Те, кто не испытал его, никогда не сможет понять суть жизни сельчан и вряд ли отнесутся к нему с подобающим уважением.

     А в деревне люди узнав, что приехал их земляк из знаменитой клиники, стали обращаться к нему по любому поводу. Александр никому в помощи не отказывал и, не считаясь со временем, внимательно осматривал их, давая рекомендации и оказывая помощь в соответствии с возможностями, которыми располагал.

     Ему вспомнилась та давняя история с сердечным приступом у мамы, когда пришлось ночью обратиться за помощью к Аркадию Николаевичу. Осведомившись о нем, Александр с сожалением узнал о том, что его коллега скончался еще три года назад. Причем, как и его мать, умер он в страшных муках от рака печени. Умирал совершенно одиноким и брошенным, несмотря на то, что у него было трое взрослых детей, двое из которых тоже были врачами. Они нанимали женщину, которая периодически навещала умирающего отца на дому.

     У бабы Тани Александр провел целых три недели. Это были незабываемые дни. Со своей неистовой, не ведающей усталости, добротой, она старалась окружить его заботой и уютом. И, как всегда, ей это удавалось. В ней было что-то удивительное от природы, от нее веяло какой-то доброй аурой, которая давала возможность людям воспринимать ее как родного человека С ней было не только приятно разговаривать, но и просто находиться рядом. В своем старании угодить Александру она не знала покоя – то пыталась постирать его одежду, которую он с трудом вырывал у нее из рук, то с утра пораньше топила печь и пекла чудесные пироги, то лепила свои изумительные пельмени, которые всегда хвалила мама. Баба Таня не признавала чайник и потому для чая постоянно растапливала на дворе самовар. Чаепития с вареньем и румяными булочками  у нее были чуть ли не культовой процедурой, которая повторялась два раза в день. За чаем баба Таня любила рассказывать смешные случаи из собственной практики и сама же заразительно смеялась. Именно в один и таких моментов Александр поймал себя на мысли, что вновь обрел способность радоваться жизни, и даже смеяться. И это была заслуга бабы Тани. В какой-то момент он даже заподозрил, что эта замечательная и мудрая женщина делает это осознанно.

     Однажды, когда они пили чай, снаружи кто-то постучался в окно. Подойдя поближе, баба Таня что-то показала жестом. Через минуту зашла стройная девушка лет восемнадцати, огненно-рыжие волосы которой были сплетены в две кокетливые косички. Она была в длинном цветастом халате, по-видимому не ее, и вязаном жакете поверх него. Обута была в женские войлочные ботинки на молнии, из-под которых выступали узоры вязаных шерстяных носков.

     - Здравствуйте, - еле слышно произнесла она.
     - Заходи, Олечка, заходи, моя девочка.
     - Баба Таня, мама попросила немного дрожжей, если есть.
     - Конечно, моя золотая, конечно есть. Как папа?
     - Ездил в райцентр в больницу, сказали, что это у него все от переутомления. Лекарства выписали и рекомендовали отдохнуть. Сейчас ему лучше.
     - Вот и замечательно, - произнесла баба Таня и удалилась на кухню.
     Александр остался один на один с девушкой.
     - Проходите, садитесь, - предложил он ей.
     - Да нет, спасибо, я постою, - она зарделась от смущения.

     На несколько секунд он окинул ее взглядом. Ее милое личико сплошь было усыпано веснушками, а  гладкие розовые губки в сочетании с большими пушистыми ресницами  и естественной застенчивостью подчеркивали тонкое девичье обаяние.

     В комнате вдруг воцарилось жуткое молчание. Александру хотелось бы что-то сказать, чтобы прервать его, но, к своему удивлению, никак не мог подобрать нужные слова. Так они и стояли, опустив глаза, и смущая друг друга своим присутствием. В какой-то момент он пожелал еще раз взглянуть на нее, но, к своему удивлению, не смог найти в себе смелости сделать это. Ему почему-то показалось, что баба Таня слишком долго отсутствует, он очень хотел, чтобы она появилась побыстрее и, тем самым, избавила бы его от этого странного и, в какой-то мере даже жуткого, состояния.

     - Вот, моя девочка!- раздался спасительный голос бабы Тани, - А теперь присаживайся, будем чаевничать. Познакомься, это наш Сашка, кандидат наук, работает в знаменитой илизаровской клинике, слыхала про такую?
     - Очень приятно. Конечно, слышала. За чай спасибо, но не могу, мама ждет.
     - Ну что ты, ей богу?!
     - Нет-нет, спасибо, я пойду, - произнесла она тем же мягким голосом и попятилась к выходу.
     - Ну, ладненько, девочка моя, заходи, не забывай бабу Таню.
     - Конечно, до свидания, - ее лицо на мгновение осветила великолепная улыбочка.
     - Замечательная девочка, учится в техникуме в райцентре. А тебе как она? – баба Таня многозначительно посмотрела на растерявшегося Александра.
     - Хорошая, - машинально вылетело у него.

     Даже незабвенной и любимой бабе Тане он не мог признаться в одной своей сокровенной тайне – он влюбился. Что почти год живет с этим неразделенным чувством и не знает, как быть. И оно не отпускает, ни днем, ни ночью, ни на минуту. Даже на озере Девичьих Слез он думал о ней. Неистовая красота природы так и не смогла вытеснить ее образ из головы. А девушка та, по всей видимости, даже не знала об этом. Ситуация со стороны казалась даже смешной – это произошло так быстро и неожиданно, что не сразу понял это, упустив ее из вида. Знал только, что зовут ее Вера. И теперь понятия не имел, где она и как ее найти…
 
     - Она не просто хорошая, она замечательная. Вот такую надо брать в жены. Именно из них получаются замечательные жены и великолепные хозяйки. Олечка из тех девушек, которые в жизни не выделяются. Парни таких, как правило, не замечают, их больше привлекают яркие и вульгарные особы. А они могут осчастливить любого, могут создать семейный уют, умеют быть верной и любящей женой, рожать и воспитывать детей. А что еще нужно для счастья?
     - А как же образование, карьера? Ведь сегодня в мире проблеме равноправия между женщинами и мужчинами уделяется большое внимание.
     - Да глупости все это, сынок! Они в принципе не могут быть равными, потому что сам господь бог изначально сотворил их разными. И потом, в чем равными? Разве их протесты смогут заставить мужчин рожать? И смогут ли мужчины додуматься бороться за то, чтобы женщины наравне с ними спускались в шахты, плавили металл или с оружием в руках шли в бой? Нет, конечно. А это значит, что все разговоры о равноправии от лукавого. Тут недавно мне в руки попался какой-то импортный журнал на русском языке. Просто ужас какой-то! Читала там статью под названием «Современная семья: время исповеди». Там некая особа из Голландии с именем Ингрид рассказывает о том, как нашла свое семейное счастье. Как она чувствовала себя несчастливой в браке и после трех разводов поняла, что жить с одним мужчиной она не может. Поэтому она заключает брачные контракты с мужчинами и каждый год меняет якобы законного мужа. У нее трое детей, отца одного из которых она даже не знает. А год даже прожила с двумя мужчинами, причем один из них был не совсем мужчиной. – Баба Таня повернулась лицом к стенке, где в нише, за небольшими кружевными шторками, стояли иконы, и перекрестилась, - Господи, убереги нашу землю от этой нечисти! И они там считают, что это нормально, это и есть современные формы семьи, и что традиционная форма семьи терпит крах?! Только, хотелось бы знать, каких они детей вырастят, и спросили ли они у них согласия жить с кем попало? Родную кровь ведь никто и никогда не заменит.
     - Да-а-а, баба Таня, Вы меня не перестаете удивлять! А ведь сколько раз мне приходилось убеждаться в том, что знания – это еще не мудрость. Нередко встречаются люди, образованные до нельзя, но найти истину в элементарных житейских вопросах им не под силу. А у какого-то простого человека, совершенно не обремененного знаниями, мудрость в каждом слове. И как это понять?
     - Наша мудрость от земли, сынок. Нельзя отрываться от нее, она нам и кормилица, и учитель по жизни. Я-то что? Глупая баба. Вот Кузьма, тот истинный мудрец. Говорит мало, но его слово на вес золота. За это его и уважают.

     Последние дни перед отъездом ему стало грустно. То же самое чувствовалось и в  бабе Тане. Они успели привыкнуть друг к другу. В день отъезда Александр проснулся рано и, выйдя из комнаты, увидел бабу Таню, обставленную банками с соленьями, вареньями, кульками, свертками, которые она аккуратно пыталась уложить в картонный ящик.

     - Баба Таня, что это Вы? – недоумевая, но, догадываясь, в чем дело, спросил он.
     - Да вот, гостинцев тебе набрала, Сашенька. Я одна, сынок, старая уже, мне много не надо, а ты молод, да и из нужды еще не выкарабкался.

     Далее последовали заранее обреченные попытки убедить ее не делать этого, поскольку тем самым она ставит его в неловкое положение. Действительно, Александру было не по себе, но баба Таня была непреклонна, продолжая делать свое дело.

     Обвязывать ящик шпагатом пришлось ему же самому. Получилась увесистая штука, килограммов, эдак, на двадцать, которую и предстояло тащить за собой. Вместе с тем, он понимал, что дело не в коробке с ее содержимым, а в той беспредельной доброте и искренности, которые были в нее вложены. И отказываться от нее было бы кощунством.

     Завтрак их проходил в грустной атмосфере. Баба Таня была совсем не та, что раньше. Даже улыбка исчезла с ее лица. «Удивительная женщина, – думал он, - чтобы так привязаться к человеку, который, по сути, является тебе чужим, и полюбить его, как родного, наверное, надо быть святым». Вот такая она и была, баба Таня.

     Ближе к обеду они оделись и присели на дорожку. Разговор никак не клеился. Затем Александр взял в одну руку свой чемодан, а в другую - тот самый ящик, остановив рвущуюся на помощь бабу Таню, и они вышли.

     Остановка была метров через двести. Прихода автобуса ждали около двадцати минут. Баба Таня просила писать, по возможности звонить на телефон сельсовета и просить ее вызвать.

     - Береги себя, Сашенька. Питайся аккуратно и хорошо. И не забывай хорошо поспать. - Не унималась она со своими наставлениями, - Ты сейчас молод, и тебе кажется, что горы свернешь, но позже может все аукнуться.
     - Спасибо, баба Таня, спасибо за все, - ответил он, и они обнялись. Прижавшись к его щеке, она всплакнула и шепнула ему на ухо:
     - Помни папу и маму. Человек тогда умирает, сынок, когда его забывают.

     Он еще раз помахал ей рукой из окошка тронувшегося автобуса. С приставленным ко рту углом косынки, она робко помахала в ответ...

     Он смотрел за медленно отдаляющейся фигуркой бабы Тани. Она казалась потерянной и одинокой. Такая же, как и откуда-то взявшаяся рядом и преданно смотрящая ей в глаза бродячая собачка. Александр понимал, что, не будь ее, потерю матери он пережил бы гораздо тяжелее. Простая русская женщина, с удивительно доброй душой и трагической судьбой, каковых в России немало. Думая о ней и матери, у него возникало странное ощущение. Ему почему-то казалось, что таким, как они, самой судьбой, с рождения, предначертано быть несчастливыми, сполна познать человеческого горя. Будто кто-то свыше своей властью давал понять, что по-другому и быть не может. Всевышний со своей безграничной любовью к людям, почему-то относился к ним удивительно равнодушно. А может он предначертал им через свою трагическую судьбу искупать людские грехи? Только вот согласия у них на это забыл спросить…

     Александр дал себе слово, что обязательно вернется на озеро. Но, ни через год, ни в последующем он этого сделать так и не смог.

     Настали тяжелые времена. Огромная страна стонала и трещала по швам, навсегда расставшись с обещанной надеждой на светлое будущее. Наступили хаос и смута, а вместе с ними в дома людей постучались нищета, войны, смерть. Общество вдруг встало перед фактом того, что культивируемые им веками нормы морали и нравственности были ничем иным, как карточным домиком, который рухнул в одночасье. В его безнадежно больном сознании упорно стала имплантироваться идея о неком Хозяине – особой категории людей, близких к небожителям, знающих ответ на мучительные вопросы «почему?» да «как?». Но, прежде чем получить ответ, людям предлагалось, ни много ни мало, доверить новоявленным хозяевам свою судьбу. И с того момента они переставали быть ее хозяевами. Страна в страшных потугах рождала капитализм. У новорожденного оказалось дьявольское лицо.

     В очередной раз позвонив бабе Тане, Александр не узнал ее голоса. С ним будто разговаривал совершенно другой человек – глубоко подавленный и отрешенный.

     - Баба Таня, что-то случилось? – трижды повторил он, прежде чем получить ответ.
     - Нет больше твоего дяди Кузьмы, Сашенька… - ее слова словно какой-то смертоносный луч пронзили мозг.
     - Как нет?!
     - Умер мой любимый братик, нет его больше! И не будет уже никогда! – Александр никогда бы не подумал, что его, сильная и несравненная, баба Таня, которую он чуть ли не боготворил, могла плакать как маленький ребенок.

     В тот год дядя Кузьма отправился к озеру один. Баба Таня чувствовала себя неважно, и составить ему компанию не смогла. Она всячески отговаривала его не ехать одному или же взять кого-нибудь в попутчики. Но он категорически отказался посвящать еще кого-то в эту тайну. Вместе с тем, он не мыслил себя без того, чтобы еще раз увидеть свою «живую сказку», как он называл озеро. Как всегда, затемно отправился в дорогу.

     Пробравшись к озеру, он был буквально сражен увиденным. На его, противоположном скале берегу, вовсю шла какая-то стройка. Чувствовался запах дыма, слышны были голоса людей, визг бензопил и стук топоров. Уже издалека сооружение смотрелось грандиозным, чем-то похожим на барские резные хоромы. «И как же они попали сюда?» - только подумал он, как услышал характерный гул летящего вертолета. Через пару минут он показался из-за деревьев с висящим под его брюхом каким-то грузом, подлетел к стройке, завис над ней, оставив там груз, затем улетел в том же направлении, откуда появился.

     Лебедей нигде не было видно. В душу сразу же прокралась тревога, сердце стало бешено колотиться, словно вышедший из-под контроля мотор. В теле появилась непонятная слабость, ноги стали ватными, будто вот-вот сложатся и беспомощное тело упадет на землю. «Ведь я видел их несколько дней назад, они летели в эту сторону» - пытался отогнать наседавшие мрачные мысли он.

     Как всегда, воздух был насыщен прохладной свежестью. Недавно взошедшее осеннее солнце ярко светило, подчеркивая окружающую осеннюю идиллию. Озеро было совершенно спокойным. Его, отсвечивающая солнечной дорожкой, гладь напоминала гигантский, отшлифованный, бирюзовый камень. Кокетливые осенние деревья, словно на подиуме, выставили свои красочные наряды, одновременно любуясь самими собой. Скала, медно-красного цвета в основании, и ярко оранжевого выше, там, где щедро поливалась солнечным светом, олицетворяла собой нечто вечное и мудрое…

     Но в этой непривычной тишине чувствовалось страшное напряжение, какая-то трагическая печаль, о которой природа будто не хотела думать, пытаясь обмануть саму себя. Печалью было пропитано все пространство, резко сгущаясь вокруг маленькой фигуры человека, медленно идущей по берегу озера.

     Дядя Кузьма шел на ослабевших ногах, впившись глазами в дальний берег озера, будто издалека пытался высмотреть что-то. Вскоре он замедлил шаг, словно увидел то, что и ожидал. Затем и вовсе остановился, присел, обняв руками собственные колени и отвел взгляд в сторону. Периодически он поворачивал голову туда, куда он еще недавно так напряженно смотрел, видимо, надеясь увидеть нечто обнадеживающее, и вновь отворачивался.

     Так он просидел около двух часов. Затем встал и медленно побрел вперед. Шел с опущенной головой, будто впереди было что-то, чего ему не хотелось видеть, но ноги,  помимо его воли, продолжали нести его именно туда.

     Минут через десять остановился. Затем медленно поднял голову.  И глаза цинично убедили его в том, чему он сопротивлялся до последней секунды – на шесте, протянутом между двумя небольшими березками, висели четыре обезглавленных и общипанных тушки лебедей. Из их длинных, безжизненно качающихся в воздухе, шей, тихо падали капли темно-красной, почти черной, крови, рисуя на земле четыре красные полосы. Вокруг все было в пуху и перьях. Он сделал еще несколько шагов вперед, как почувствовал что-то под сапогом. Подняв ногу, он увидел на земле окровавленную лебединую голову. Чуть в стороне, двое здоровенных, налысо бритых, мужчин в камуфляжной форме, сидя на корточках, с окровавленными руками, общипывали тушку еще одного лебедя и громко, с матом, о чем-то разговаривали. Один из них сидел спиной, второй – полубоком, поэтому заметили его не сразу.

     От увиденного у дяди Кузьмы подкосились ноги. Не в силах стоять, он присел на край перепачканного кровью и прилипшим к ней пухом толстого березового полена с воткнутым в него топором. Эмоций не было, будто его душа получила огромную брешь и опустела в одно мгновение, напоминая о себе лишь двумя блестящими дорожками слез, спускавшимися от глаз к подбородку. «Господи! Неужели это и есть вершина твоего творения?! Ты же всемогущ! Почему столько зла на земле?! Почему…»

     Только сейчас он обратил внимание на то, что творилось вокруг. В радиусе около ста метров был полностью вырублен лес. Справа от него, метров в тридцати, почти готовый, стоял огромный деревянный дворец с ажурными резными украшениями, винтовыми лестницами, различными башнями и шпилями, представляющими в суме классический пример роскошной безвкусицы. Везде сновали люди. Каждый занимался своим делом, поэтому на дядю Кузьму никто не обращал внимания. Чуть левее стоял небольшой деревянный домик, по всей видимости, это была баня. На самой дальней стороне располагалась очерченная огромным белым кругом с крестом посередине, вертолетная площадка. Рядом с ней находился большой сарай, из которого на тележках вывозили какие-то коробки, рулоны, трубы.

     Дядя Кузьма встал с места, подошел вплотную к висящим тушкам лебедей:
     - Простите вы меня грешного. Не уберег я вас…
     - Оба-на! Мужик, ты откуда взялся? – вдруг совсем рядом раздался мужской голос. Это был один из тех двоих, которые общипывали лебедя. Через несколько секунд к нему подошел и второй.
     Вопрос дядей Кузьмой был проигнорирован. Он продолжал стоять, смотря на безжизненные тела птиц и что-то шептал себе под нос.
     - Мужик, тебя спрашиваю, ты кто такой? – уже повелительно и с тоном, свидетельствующим о крутости своего хозяина, спросил тот же голос.
     Дядя Кузьма продолжал так же стоять, будто вопросы относились не к нему, как вдруг почувствовал чувствительный пинок ногой в бок:
     - Тебя спрашивают, быдло, как ты сюда попал?! - более низким голосом произнес второй.

     После некоторой паузы, дядя Кузьма медленно повернул к ним голову. На его скулах играли желваки, челюсти были стиснуты с такой силой, что, казалось, вот-вот раскрошатся зубы, а смотревшие исподлобья глаза сверкали безумием. Он сделал два шага вперед, оказавшись лицом к лицу перед огромного, почти на голову выше него, роста человеком с окровавленными руками и небритым лицом, изо рта которого несло перегаром. Удар в нижнюю челюсть был молниеносным и таким сокрушительным, что, казалось, перед ним не могло устоять ничто. Огромный детина постоял секунду, затем закатил глаза, сложился и рухнул на землю. Затем попробовал встать, пытаясь удержаться на широко расставленных ногах, словно новорожденный теленок, но его повело в сторону, и после нескольких беспорядочных шагов, он вновь упал, с глухим звуком ударившись головой о бревно, и притих. Его напарник, почему-то пассивно наблюдавший за происходящим, по всей видимости, не ожидал такого поворота событий и явно был деморализован. Отскочив несколько шагов в сторону, он панически визгнул:

     - Ты че, мужик?!

     Затем, приняв боевую стойку и, пытаясь не выдать своего хлипкого внутреннего состояния, стал ходить перед неподвижно стоящим и исподлобья смотрящим на него дядей Кузьмой. В какой-то момент он сделал выпад, демонстрируя некое подобие каратэ, однако его вскинутая для удара нога, словно в тисках, застряла в руках противника. Через пару секунд он оказался на земле с сидящим на нем верхом дядей Кузьмой. Увидев его свирепое лицо, мужчина стал истошно кричать и дергаться, будто раненный дождевой червяк, одновременно судорожно пытаясь прикрыть лицо руками и увернуться от зажатых до побеления кулаков дяди Кузьмы. Эта его тактика оказалась весьма успешной, поскольку ни один удар так и не лег основательно в цель. Одержимый желанием во что бы то ни стало утолить животную жажду мести, дядя Кузьма продолжал без устали наносить своей жертве удары в лицо. Через несколько минут оно превратилось в кровавое месиво, сопротивление заметно ослабло, а крик перешел в неприятный хрип, будто он чем-то захлебывался...

     Увлеченный своим кровавым делом, которое, казалось, приносит ему животное удовлетворение, дядя Кузьма не заметил, как подбежали пятеро мужчин. В следующее мгновение он почувствовал глухой удар по голове. В глазах зарябило, все вокруг вдруг поплыло, а лицо его противника превратилось в мутно-красное пятно. Он даже не обернулся, отчаянно продолжая наносить удары, будто поставил перед собой цель добить свою жертву. Через секунду ему нанесли второй удар по голове, затем третий. Он медленно наклонился и повалился на землю, все еще держа своего врага левой рукой за грудки, а правой беспорядочно размахивая в воздухе. Его стали со всех сторон пинать ногами, но он даже не пытался защищаться. Ни боли, ни страха, ни капли сожаления…

     Проснулся он в каком-то деревянном, свежесрубленном домике. Нестерпимо болела голова, в ушах стоял противный и неестественный звон, тошнило. Он попытался встать, но адская боль в боку сковала его. С третьей попытки он все-таки встал и шаткой походкой подошел к дверям. Посмотрев через небольшую щель между косяком и дверью, он понял, что его заперли именно в том домике, который он принял за баню. На улице ярко светило солнце. Метров в десяти стояли три человека, одетые в камуфляжную форму и обутые а полуботинки на шнурках, и о чем-то разговаривали. Затем они повернулись и направились в его сторону. Хромая, Дядя Кузьма  быстро заковылял в дальний угол домика, и сел, закрыв глаза. Дверь отворилась, и яркий солнечный свет буквально ворвался внутрь, красным цветом пробиваясь сквозь опущенные веки. Зашли те самые трое. Один из них подошел к нему вплотную и, упершись ботинком в бок, толкнул его два раза. Дядя Кузьма застонал от боли и схватился за бок.

     - Че, ребрышки переломали? Заработал, значит! – произнес он с нескрываемым ликованием, поглядывая на своих довольных и улыбающихся спутников.
     Держась за бок, дядя Кузьма продолжал сидеть с закрытыми глазами.
     - Ты как сюда попал, мужик?
     - С неба свалился…
     - Ах, ты еще поясничать соизволишь?! Ладно, посмотрим, как скоро заговоришь. Впрочем, если ты скажешь, как попал сюда, мы тебя отпустим. Но, не советую молчать. Боюсь, что ты не представляешь, с кем имеешь дело.
     -  С мерзкими тварями…
     - Ох-ох-ох! Какие мы хорошие! Думаю, ты слышал про инвестиционный фонд «Отечество»! – Мужчина присел на корточки рядом с Дядей Кузьмой. – А имя Русаков Лев Иосифович тебе ни о чем не говорит? Так вот, этот человек ногой открывает дверь к президенту. Все здесь вокруг принадлежит ему. Кстати, ты куда дел свой ваучер? Если еще не пропил, принеси его нам и скоро забудешь о нужде. Только для начала ты нам скажешь, как пришел сюда. Ок?

     Дядя Кузьма открыл глаза и увидел перед собой плотного, спортивного сложения, бородатого мужчину лет тридцати, пристально смотрящего ему в лицо. Неожиданно он плюнул ему в лицо. Темно-коричневый от крови харчок прилип к его правой брови, потянулся вниз и завис над глазом. Мужчина закричал, вскочил и стал в бешенстве, с густым матом, бить ботинками дядю Кузьму. Двое, стоявшие у входа, подбежали, схватили и оттащили его в сторону, приговаривая:
     - Завязывай, Вась, мы же не знаем, кто он! А вдруг он из каких-то органов?!
     - А плевать мне хотелось на эти органы! Видали мы их! – с перекошенным от злости лицом произнес тот, и вышел.
     - Мужик, колись, иначе у тебя нет шансов уйти отсюда живым. Плохо ты знаешь Васюка! – посоветовал один из двоих, и они удалились, закрыв за собой дверь.

     Дядя Кузьма продолжал сидеть в своем углу. Его стеганная, защитного цвета, телогрейка вся была перепачкана кровью. Голова трещала, будто вот-вот взорвется, тело ужасно ныло, но, несмотря на это, на душе было удовлетворение своим поступком.

     Он встал на четвереньки и, опираясь об стенку, поднялся и вновь подошел к дверям. Сквозь щель  заметил, что массивная дверь снаружи была подперта внушительным бревном, и открыть ее шансов не было. Он повернулся и осмотрел весь домик. Слева от дверей стояла жестяная бочка. Он перевернул ее и, превозмогая боль, с трудом поднялся на нее, проверяя на прочность доски на потолке. Затем передвинул бочку и то же самое проделал в нескольких местах. К своему ликованию, он обнаружил, что в одном месте одна доска не была прибита гвоздями. Он толкнул ее в сторону и, с трудом высунув голову в образовавшуюся щель, увидел в задняя стенке крыши проем, оставленный, по-видимому, для окна. Вновь заделав щель, он спустился, оттащил бочку в то место, где она и была, и занял свое место в углу. «Если до ночи ничего не изменится, то путь на свободу открыт. - Думал он, – Дождаться бы темноты!».

     Вскоре вновь послышался гул вертолета. Становясь все громче и громче, через несколько минут он превратился в оглушительный рокот, будто завис над самым ухом. Дядя Кузьма не смог найти ни одну щелочку со стороны вертолетной площадки, чтобы видеть происходящее. Тем временем вертолет, по-видимому, сел, и оглушительный рев двигателей плавно перешел в какой-то металлический свист. Послышались оживленные людские голоса, которые продолжались минут десять, затем стали приближаться. Через пару минут снаружи раздался какой-то стук, и дверь вновь отворилась, вновь впустив внутрь яркий дневной свет. Дядя Кузьма даже не шелохнулся, продолжая неподвижно сидеть с закрытыми глазами в углу. От ссохшейся крови его лица практически не было видно.

     На пороге появилась целая толпа людей. Спереди всех стоял холеный, гладко бритый, брюнет среднего роста с небольшой плешью, лет тридцати пяти, в ослепительно белой рубашке со сверкающими запонками и распахнутым воротником, изящно сидящем на нем темно-синем костюме, и до блеска начищенными черными туфлями. Респектабельный внешний вид вместе со спокойными и уверенными жестами выдавали в нем большого человека. Он осторожно вошел в дверь, будто боялся коснуться чего-нибудь и испачкаться. За ним последовали те самые трое в камуфляжной форме, которые уже были днем, потом еще один, с огромным животом, лет под пятьдесят, бережно держащий под мышкой какой-то пухлый кожаный портфель коричневого цвета. Последним вошел высокий, хорошо сложенный, человек, лет под сорок в милицейской форме в звании полковника, с папкой в руках. Еще четверо стояли на улице, разговаривая между собой и периодически бросая взгляд внутрь домика.

     - Вот, Лев Иосифович, вчера поймали. Как он оказался здесь – понятия не имеем. Ведь мы все вокруг осмотрели и прохода к озеру… - начал докладывать тот самый, которого называли Васюком.
     - Как, как?! – Раздраженно оборвал его большой человек, - Для того и плачу вам, чтобы вы отвечали мне как!
     - Мы это обязательно выясним, Лев Иосифович.
     - Имей ввиду, Васюк, - более спокойным тоном продолжил тот, - ситуация переломная. Наша задача – близко не подпустить никого к этой территории. В радиусе триста километров все должно быть нашим. Разведанной нефти здесь на десятки лет. Еще газ, уголь, золото… Скоро пригоним технику и начнем работать. Повторяю, твоя задача – на корню пресекать происки конкурентов. Если надо еще людей – пришлю. Короче, за это отвечаешь головой. Понятно?
     - Понял…
     - И чтобы завтра же мне доложил, что это за птица! - большой человек кивнул в сторону дяди Кузьмы, - Делай все, что хочешь, но узнай. Все в твоих руках. Надеюсь, ты ясно меня понял?
     - Куда еще яснее!
     - Если что, передашь его лично мне, Васюк. Добро? – с презрением смотря в сторону дяди Кузьмы, в разговор вдруг включился милиционер, - В моих руках он как миленький заговорит, а потом и подружится с какой-нибудь статейкой, лет, эдак, на десять.
     Затем большой человек обратился к человеку с портфелем:
     - Виктор Иванович, подкинь ребятам деньжат.
     Тот под восторженными взглядами всех троих раскрыл свой портфель, вытащил оттуда и протянул Васюку несколько пачек долларовых купюр.
     - Но, учти, Васюк, мне от вас нужна реальная отдача. А, чтобы вам здесь не было скучно, я вам девочек подвез. - С еле заметной, но осчастливившей всех троих, улыбкой добавил большой человек, и вышел.
Через несколько минут снаружи послышались женские голоса и в дверях показалась улыбающаяся блондинка лет двадцати:
     - А можно на этого мужика посмотреть?
     - Можно, - глаза всех троих засверкали животным инстинктом.
     - Девочки, айда сюда!
В проеме появились еще две милые мордочки примерно того же возраста.
     - А он не кусается? – Под хохот остальных спросила первая, - Можно поближе подойти?
     - Можно, не бойтесь, мы здесь. - Васюк подошел к ней и мягко расположил свою лапу на ее миниатюрных ягодицах, - Как зовут-то?
     - Наташа. Какой он страшный! Интересно, а член у него большой? – она вульгарно рассмеялась, повернувшись к своим подружкам, которые уже нежились в объятиях других двоих.
     - Наши больше, - Васюк с сальной улыбкой на лице уже мял ее упругие груди.
     - Посмотрим. - Раздался тот же вульгарный смех, - А выпить у вас будет?
     - У нас есть все!
     - Васюк! – снаружи послышался голос большого начальника, и все поспешили выйти из домика. - Разрешения и квоты – мое дело, не лезьте. Мои люди в правительстве уже работают над этим, - он одновременно разговаривал с кем-то еще.

     Вскоре дверь закрыли и вновь подперли снаружи бревном. Толпа еще какое-то время стояла рядом и разговаривала, затем направилась в строящийся дом. Через полчаса они вышли оттуда. Вновь появился шум заведенных двигателей, плавно перешедший в рев, вертолет плавно оторвался от земли и, задрав хвост, полетел туда же, откуда появился.

     Тем временем начало темнеть. Вокруг все стихло. У дяди Кузьмы все еще продолжала мучительно болеть голова. Любое движение причиняло боль в боку, невозможно было подобрать позу, при которой она бы ослабла. Правая кисть ужасно распухла и посинела, при движениях пальцами внутри ощущался какой-то хруст.

     Когда стемнело, дверь отворилась и в домик зашли трое. Один из них посветил фонариком в лицо дяде Кузьме. Ослепленный светом, он не мог видеть их лиц, но, по всей видимости, это были те же самые люди.

     - Ну что, будем говорить? – прозвучал знакомый голос.
     - О чем? – не открывая глаз, пробормотал дядя Кузьма.
     - Советую не прикидываться. Повторяю вопрос: как ты попал сюда?
     - А где гарантия, что вы отпустите меня подобру-поздорову, если скажу?
     - Даю тебе слово! Видно, что ты мужик непростой, неплохо знаешь здешние места, и твои услуги нам бы понадобились. Подумай о своем благополучии, о семье, наконец. Льву Иосифовичу очень нужны знатоки этих мест. Ему здесь понравилось. Привозил даже специалистов, они изучили местность и доказали, что это озеро уникальное и весьма загадочное. Здешний климат очень полезен для здоровья, а он здоровье свое бережет. Ну? Что скажешь?
     - Я подумаю. Вы бы что-нибудь поесть дали, - дядя Кузьма явно заигрывал с ними.
     - Конечно-конечно! Шершень, давай, бегом принес человеку что-нибудь поесть. Короче, ты подумай, времени до утра у тебя достаточно. Но только до утра, учти!
     - Ладно, - с демонстративно миролюбивым тоном произнес дядя Кузьма.
     - Вот и умница!

     Через пять минут вернулся третий и подал дяде Кузьме увесистый полиэтиленовый пакет. Он взял его, и, под довольными взглядами стоящих с актерским интересом стал рассматривать его содержимое, которое поражало воображение изобилием. Помимо буханки хлеба и бутылки водки, там было множество вакуумных упаковок с беконом, различными колбасами, сырами,  была банка черной и две банки красной икры, какие-то паштеты, незнакомые консервы и две коробки сока.
     - Это все мне?!
     - Бери давай! Чтобы знал, как жить можно.
     - Спасибо…
     Дядя Кузьма прямо при них разорвал упаковку с колбасой и начал жадно есть, одновременно откусывая большие куски от буханки.
     - Такой ты мне больше нравишься! До завтра. Пока.

     Они удалились, закрыв дверь и тщательно подперев ее снаружи бревном. Дядя Кузьма сразу же выплюнул содержимое изо рта и, подойдя к дверям, стал наблюдать за ними через щели. Все трое зашли в дом и больше из него не выходили. Было понятно, что они там же и ночевали. А ранее, перед прилетом вертолета, он обратил внимание, что все рабочие собрались в сарае, который он принял за склад. Там они переоделись, поужинали за двумя столами под навесом снаружи, затем зашли внутрь и тоже больше не выходили. От дома до сарая было метров тридцать. Потихоньку все становилось на свои места, и его это не могло не радовать. Оставалось ждать темноты.

     Время шло ужасно медленно, минуты казались часами, а часы – вечностью. Тем временем солнце окончательно скрылось, а на ночном небе всплыл яркий шар луны, покрывая все вокруг голубоватым и загадочным светом.

     Вдруг со стороны дома тишину взорвал неимоверно мощный рев музыки. Какой-то  ресторанный певец своим хриплым голосом из мощных динамиков захотел поведать озеру и окружающему лесу историю о своих тюремных приключениях, о несостоявшейся любви на свободе, в которой, как ни странно, чуть ли не через слово звучал мат. Ему, фальшивя, хором подпевали мужские и женские голоса. Слышался топот, крики, визги. Двери периодически открывались и на залитый электрическим светом балкон второго этажа выходили полуголые и совершенно обнаженные люди, держа в руках бутылки и стаканы, там же они громко пели и плясали. Одна из девиц, в чем мать родила, поднялась на перила, и, поддерживаемая за ягодицы, широко расставила ноги, прогнулась и под всеобщее ликование помочилась вниз. Затем спрыгнула обратно, уперлась руками о перила и, со словами «а теперь покажи, какой ты еб…ь», подставив зад одному из кавалеров. Под криками «давай, Бампер, покажи ей, где раки зимуют!» он пристроился сзади и, приговаривая «ну как, сучка, довольна?» стал плясать своим тазом. Второй, подойдя спереди, взял ее за волосы и уткнул лицом в свой пах.

     Так продолжалось долго. Где-то за полночь музыка прекратилась, постепенно стихли и голоса. Лишь изредка, в одиночку или вдвоем, шатаясь, люди выходили на балкон покурить или освежить помутневшую голову. Затем  свет в окнах дома погас, продолжая гореть только на балконе. Стало тихо. До уха доносилось лишь слабое жужжание работающего электрического генератора.

     По расчетам дяди Кузьмы было не менее трех часов ночи. «Все, пора!» - твердо произнес он. Очень осторожно, стараясь не выдать себя лишними звуками, он подтащил бочку к нужному месту,  поднялся на нее и аккуратно отодвинул в сторону не забитую гвоздями доску. Протиснуться в щели оказалось не так-то просто. Любое неловкое движение приносило ему нестерпимую боль. Через несколько минут упорных попыток он оказался на крыше. Подойдя к проему в ней, он посмотрел вниз. Прямо под ним  стоял какой-то большой предмет, прикрытый досками. Превозмогая сильнейшую боль в руке и боку, он свесился вниз и, достав ногами досок, проверил их на устойчивость. Опора оказалась надежной, и через секунды он был на земле. Предметом оказалась такая же железная бочка. Приподняв доску, он по запаху понял, что в ней был жидкий гудрон.

     «Я на свободе! - Ликовал он, - Пусть я умру, но не в руках этих тварей». Пригнувшись и, стараясь ступать очень осторожно, поскольку везде под ногами валялся строительный мусор, он направился к лесу. Через несколько минут он уже углубился в него и шел в полный рост.

     «Стой! - вдруг повелительно приказал откуда-то взявшийся внутренний голос, - Ты уходишь как трус! Все ли ты сделал как подобает уважающему себя человеку?!».

     Дядя Кузьма остановился в раздумьях, затем обернулся. Между стволами  деревьев просматривался огромный дом с одиноко мерцающей лампочкой на его балконе, залитый мягким лунным светом с одной стороны и совершенно черный с другой.

     Он повернулся и машинально зашагал обратно. Подойдя к краю леса, снял сапоги и поставил рядом с одиноко стоящим деревом, чтобы потом легче найти. Дальше пошел в носках. Подкравшись к дому, он осторожно осмотрел его со всех сторон. Его внимание привлекла ниша с выступом над ней на уровне второго этажа. Здесь, приставленные к деревянному срубу, были сложены доски, рейки, рулоны рубероида… «Лучшего места для небольшого огонька и не придумаешь», - подумал он и направился к бане. Открыв бочку с гудроном, он стал искать вокруг что-то подходящее, чтобы зачерпнуть горючего, но ничего подобного не нашлось. Недолго думая, дядя Кузьма снял с себя телогрейку и опустил ее в бочку с вязкой жидкостью. Затем вытащил, внушительно отяжелевшую, и быстро зашагал к дому. Аккуратно затолкнув ее под те самые доски, он затем откуда-то из потайного места штанин вытащил зажигалку, чиркнул и поднес к пропитанной горючим телогрейке. «А теперь быстрее уноси ноги!» - произнес он про себя и почти бегом направился к лесу. Схватив сапоги, он не стал их одевать и побежал босиком дальше. Лишь углубившись, он обулся и, выбрав удобное место, стал наблюдать за разворачивающейся драмой.
     Какое-то время огня не было заметно, и он даже стал подумывать о том, чтобы вернуться. Но потом заметил первый отсвет пламени, которое стало разрастаться с удивительной скоростью и в течение нескольких минут превратилось в полыхающее зарево.

     Первыми пламя заметили строители. Выбежав в чем попало, они стали кричать, и, каждый чем мог, подбегали к озеру, черпали воду и выплескивали ее на разгорающийся огонь. Но их старания были тщетны – минут через двадцать языки пламени уже обнимали крышу.

     Кем-то предупрежденные, в спешке, с криками и визгами, дом стали покидать его обитатели. Из своего укрытия Дядя Кузьма отчетливо видел, как они, голые и беспомощные, бегали вокруг и стреляли. Среди выстрелов были слышны и автоматные очереди.

     Вскоре стало ясно, что шансов потушить пожар у них нет и, отойдя на безопасное расстояние, все стали его пассивными наблюдателями. Вдруг раздался мощный хлопок - по всей видимости, что-то в доме взорвалось. На несколько секунд пламя переросло в огромный огненный шар и из него в разные стороны полетели горящие головешки. Почти одновременно с этим здание рухнуло, превратившись в огромное пылающее зарево. Жар от огня был настолько сильным, что из бани, потом из барака, к небу потянулись струйки дыма, а несколько позже огнем уже было охвачено все, что могло гореть, ярко освещая стоящую более чем за километр скалу.

     «Дело сделано! Справедливость должна была восторжествовать! Теперь можно уходить» - ликуя внутри, произнес про себя дядя Кузьма.  Тем временем, огонь, утолив свою жажду, пошел на убыль. Он в последний раз посмотрел в ту сторону, затем повернулся и зашагал к скале. В этот момент он был почти счастлив и совершенно не чувствовал боли, словно это было давно и не с ним. Он даже забыл, что одет в одну рубашку, но, несмотря на почти нулевую температуру, не ощущал холода.

     Перед входом в пещеру он остановился. Какое-то трагически-щемящее  чувство насквозь пронзило его существо. Со слезами на глазах он произнес вслух: «Прощай, озеро Девичьих Слез! Прощай, моя сказка! Прощайте, мои лебеди!».

     По возвращению дядю Кузьму еле уговорили отвезти его больницу. У него нашли переломы пяти ребер, трех пястных костей на правой руке и тяжелое сотрясение головного мозга. Но лежать в больнице он наотрез отказался, и его пришлось отвезти домой.

     Он резко изменился, замкнулся в себе, а вскоре и вовсе перестал разговаривать. Ничто, даже постоянно щебечущие вокруг него внуки, которых он безмерно любил, никаких результатов не давало. Он перестал есть, похудел, осунулся. Лежа в постели, он смотрел ничего не выражающим взглядом в одну точку на потолке. И молчал.

     Вечером, двадцать пятого октября, он неожиданно закричал: «Лебеди! Лебеди! Вот они, я вижу их! Дайте мне крылья!». Он вдруг встал с постели и, смотря в туже точку на потолке, стал отчаянно кричать. Откуда-то у него взялись силы, с трудом приходилось его удерживать. Возбуждение длилось часа два, потом он постепенно успокоился.

     Утром дядю Кузьму нашли мертвым. Его, от природы крепкий, как сталь, организм, не смог сопротивляться ранам, нанесенным людьми с мутировавшими уродливым временем душами. Его удивительно  красивая и чистая душа, улетела на небеса, где наверняка встретится со своими лебедями, которых он так нежно любил.

     Дядя Кузьма был, хоть и простым, но весьма известным и уважаемым человеком в округе. Одним из почитателей его истинно русского, намертво спаянного с родной землей, характера, был знаменитый художник-пейзажист Максим Александрович Громов, с которым он познакомил и Александра. Впоследствии они периодически созванивались. Он жил и работал в Москве, но, не считаясь с расстоянием, часто приезжал в гости к дяде Кузьме. Тот целыми днями возил его по дикой природе, давая ему возможность искать новые сюжеты для своих картин, а пока он делал наброски, дядя Кузьма уходил куда-то, возвращаясь то с грибами в руках, то ягодами... Максим Александрович удивлялся тому, как остро и глубоко он чувствовал красоту дикой природы, и как тихо, но страстно любил ее. Узнав о смерти дяди Кузьмы, Максим Александрович, бросив все свои дела, вскоре появился в деревне. Стоя у свеженасыпанной могилы, убеленный сединой человек, не мог сдержать слез…

     На собственные средства он заказал и установил на могиле дяди Кузьмы большую плиту из черного гранита, на которой был изображен умирающий лебедь с широко распластанными крыльями и неестественно изогнутой далеко кзади шеей. И ни слова. Все было и так понятно. Художник был четвертым и последним человеком, которого дядя Кузьма посвятил в тайну озера Девичьих Слез.

     Через две недели плита исчезла. Позже, распиленную на части, сын дяди Кузьмы нашел ее в районе, в цехе, где изготавливали надгробья. Все соответствовало своему времени…

     Не прошло и года, как Александр получил вторую трагическую новость – от инсульта скоропостижно скончалась баба Таня, удивительно красивой души человек, истинно русская женщина, память о которой он пронесет в своем сердце всю жизнь…

     Во время одного из телефонных разговоров с Максимом Александровичем Александр узнал, что через год после смерти дяди Кузьмы тот решил в одиночку поехать на озеро. А за несколько месяцев до этого в тех краях произошло землетрясение. Каково же было его удивление, когда вместо озера и скал он обнаружил там сплошное болото… «Вот так вот, - сказал художник в конце разговора, - забрал  он их с собой на небеса, наш сердечный друг…».

     Вскоре после того звонка Александр получил адресованную ему именитым художником посылку. Это была картина-пейзаж озера "Девичьих Слез", в которой даже дилетанту был заметен почерк большого мастера. Она станет его семейной реликвией, которая будет всегда напоминать о самых прекрасных моментах жизни и таких же людях, неприметных внешне, но великих внутри...