Величайшая моральная революция в истории человечества
Изначально я хотел назвать эту, вероятно, заключительную заметку книжки "Вопросы к..." о глубочайшем нравственном падении (вернее нравственным раком) народа "Вопросы к Иосифу Шкловскому".
Но затем передумал. Ведь речь идет о самой крупной и самой фундаментальной моральной революции в истории человечества, автором которой снова стала Россия.
Революции, которая осталась почти незамеченной, хотя ее масштабы и последствия просто немыслимы.
Еще в начале прошлого века всех и особенно в России совершенно перестало интересовать нытье Федор Михайловича Достоевского о его слезинке ребенка. Слезинка ребенка, а тем более жизнь этого ребенка давно никого не интересуют. Пояивлись гораздо более серьезные моральные проблемы.
А именно. Можно ли было сжечь два японских города, христианские центры в Японии, с его невинными жителями и детьми, чтобы остановить войну и спасти миллион жизней? Американское руководство ответило, что да, конечно же можно.
Небольшую проблему, правда, создал некий летчик Клод Изерли, у которого проснулась совесть. Вот небольшая цитата из книги "Японцы" Косенко З.В. и Михайлова Н.Н.(1963).
"Изерли считал себя преступником и требовал, чтобы его судили. Он говорил: "...общество не может признать меня виновным, не признав в то же время, что оно виновно гораздо более меня". Посылал деньги детям в Хиросиму, просил его простить. По ночам его мучили кошмары. Он будил жену страшным криком: "Дети! Дети! Кто спасет детей? Они горят!" Изерли так страдал, что вскрыл себе вену, но ему не дали умереть. Чтобы заставить замолчать, пожизненно запрятали в психиатрическую больницу в одном техасском городке - заточили в палату № 10, к самым исступленным...".
В общем Изерли заперли в психушке вслед за Иваном Бездомным, которого также преследовал сон про очень странную тучу, наваливашуюся на гору Лысый череп, как во время мировых катастроф. Остальных, кроме Оппенгеймера совесть особо не мучала. Было не до этого.
Тем более, что мир ужаснулся тому, что стало известно как Холокост, что означает всесожжение. Это слово настолько трагично, что даже произносить его всуе стало дурным тоном. Тем более, хотя бы как то заикаться о возможности это преступление повторить на этот раз с большим числом жертв.
Как мы сейчас увидим, корни этого астрономического цинизма, и произошедшей недавно революции, тянутся еще с советского времени. И уходят они далеко не к рабоче-крестьянской прослойке...
****
Вот цитата из книги крупного советского астрофизика - автора термина "реликтовое излучение" Иосифа Шкловского, в которой автор поражается сатанизму ученых и политиков, которые даже не задумываются о степени своего каннибализма.
"Но как это звучит по-русски?" "Лю-до-ед", - раздельно произнес я.
Теллер вынул свою записную книжку и занес туда легко произносимое русское
слово. "Завтра у меня лекция студентам в Беркли, и я скажу им, что я есть -
лью-до-лед!" Гости, мало что понимая в нашем разговоре, вежливо смеялись. Я
рокировался в угол веранды. У меня было время обдумать реакцию Теллера на
обвинение в каннибализме.
Удивительным образом эта реакция напомнила мне мою первую встречу с
советскими физиками-атомщиками лет за десять до этого. Бывшая сотрудница
Отто Юльевича Шмидта Зося Козловская как-то затащила меня на день рождения к
своему родственнику (кажется, мужу сестры) Кире Станюковичу ("Станюк" -
фигура довольно известная в физико-математических кругах Москвы; человек
эксцентричный и большой любитель выпить). Квартира была наполнена
незнакомыми и малознакомыми мне людьми, преимущественно физиками. Довольно
быстро все перепились. Виновник торжества, идя навстречу настойчивым
просьбам своих гостей, исполнил свой коронный номер: лихо изобразил с
помощью своего толстого зада какую-то немыслимую фугу на домашнем пианино.
Потом стали петь. Пели хорошо и дружно, сперва преимущественно модные тогда
среди интеллигенции блатные песни. Почему-то запала в память хватающая за
душу песня, где были такие слова: "... но кто свободен духом, свободен и в
тюрьме", и дальше подхваченный десятком голосов лихой припев: "... А кто там
плачет, плачет, тот баба, не иначе, тот баба, не иначе - чего его жалеть!" И
тут кто-то предложил: "Братцы, споем нашу атомную!" Все гости, уже сильно
пьяные, сразу же стали петь этот удивительный продукт художественной
самодеятельности закрытых почтовых ящиков. В этой шуточной песне речь шла о
некоем Гавриле, который решил изготовить атомную бомбу, так сказать,
домашними средствами. С этой целью он залил свою ванну "водой тяжелой",
залез туда и взял в обе руки по куску урана. "... И надо вам теперь сказать,
уран был двести тридцать пять", - запомнил я бесшабашные слова этой веселой
песни. "Еще не поздно! В назиданье прочти стокгольмское воззванье!" -
предупреждали хмельные голоса певцов. Тем не менее результат такой
безответственной деятельности пренебрегшего техникой безопасности Гаврилы не
заставил себя ждать: последовал ядерный взрыв, и злосчастный герой песни
испарился. "Запомнить этот факт должны все поджигатели войны!" - с этими
словами под всеобщий гогот песня заканчивалась. Среди веселящихся и певших
физиков выделялся явно исполняющий обязанности "свадебного генерала" Яков
Борисович Зельдович. С близкого расстояния я видал его а тот вечер впервые.
Бесшабашный цинизм создателей атомной бомбы тогда глубоко меня поразил.
Было очевидно, что никакие этические проблемы их дисциплинированные души не
отягощали. Через шесть лет после разговора с Теллером, лежа в больнице
Академии наук, я спросил у часто бывавшего в моей палате Андрея Дмитриевича
Сахарова, страдает ли он комплексом Изерли?* "Конечно, нет", - спокойно
ответил мне один из наиболее выдающихся гуманистов нашей планеты.
В моей стране я знаю только одного человека, который достойно держал
себя с самым главным из атомных (и не только атомных) людоедов. Человек этот
- Петр Леонидович Капица, нынешний патриарх советской физической науки, а
обер-людоед - Лаврентий Павлович Берия, бывший тогда уполномоченным <...> по
атомным делам. История эта давно уже стала легендарной. Увы, я не знаю
подробностей из первоисточников**. Факт остается фактом: в мрачнейшую годину
сталинского террора академик Капица проявил величайшее мужество и силу
характера/ Его сняли со всех постов, превратив в "академика-надомника", но
несгибаемый дух Петра Леонидовича не был сломлен. Полагаю, однако, что в
немалой степени поведение Капицы определялось тем, что он - плоть от плоти
Кавендишевской лаборатории славного Кембриджского университета. Он показал
себя как достойный ученик своего великого учителя Резерфорда, который, как
известно, будучи главой комитета помощи бежавшим из гитлеровской Германии
ученым, не подавал руки эмигранту Фрицу Габеру по причине его решающего
вклада в разработку химического оружия. Подчеркнем, однако, что положение
Петра Леонидовича было неизмеримо труднее, чем у сэра Эрнеста. <...>
Два месяца тому назад счастливый случай привел меня в знаменитый музей
Лос Аламоса. Долго я смотрел на опаленную адским пламенем стальную колонну,
перенесшую первый на земле ядерный взрыв в находящейся неподалеку пустыне
Амало-гордо. Стоящая рядом копия хиросимской бомбы показалась мне маленькой.
Но больше всего меня поразила вывешенная на стене фотокопия деловой
переписки между дирекцией лаборатории и некоей очень высокой инстанцией,
возможно, Пентагоном. В этой деловой переписке повторно напоминалось о
необходимости отдать распоряжение вбить гвоздь в стену кабинета мистера
Оппенгеймера, дабы последний мог на него вешать шляпу. Как видно, жизнь
Лос-Аламосской лаборатории в ее "звездный" период протекала вполне нормально
и "физики продолжали шутить"...*
____________________
* Раскаяние пришло к Роберту Оппенгеймеру значительно позже, и он имел
большие неприятности.
Все же я лично знаю американского ученого, который проявил настоящее
мужество и гражданскую доблесть в своих отношениях с людоедами. Это Фил
Моррисон, в настоящее время один из ведущих американских
астрофизиков-теоретиков. Тяжело больной, фактически калека, он еще тогда, в
далекие сороковые годы понял, что порядочность ученого и его честь
несовместимы со служением Вельзевулу. Моррисон со скандалом ушел из
Лос-Аламосской лаборатории, громко хлопнув дверью. Он имел серьезные
неприятности, однако сломлен не был. Сидя с ним за одним столиком
мексиканского ресторанчика в старой части Альбукерка, в какой-нибудь сотне
миль от Лос-Аламоса, я смотрел в его синие, совершенно детские, ясные глаза
- глаза человека с кристально чистой совестью. И на душе становилось лучше".
****
И вот прошло лишь немного времени. Теперь стало совершенно нормально угрожать комубы-то ни было спалить миллионы невинных людей, в том числе в своей же стране, в ядерном огне (при этом очевидно, что более 70-80% сразу отправятся в ад, так как являются язычниками). Одним нажатием кнопки. Такими угрозами теперь могут бросаться политики, журналисты, военные. И это ни у кого не вызывает ни осуждения, ни вопросов.
***
Так где же лежат границы этого зла?
Это вопрос, о котором редко задумывается нормальный обычный человек.
Когда-то Ханна Арендт написала об этом книгу "Банальность зла.Эйхман в Иерусалиме". Центром мирового зла оказался опрятно выглядящий немецкий семьянин, который оправдывался тем, что просто выполнял приказы. А может быть это были миллионы немцев, которые заливались в бешенной эйфории патриотизма, приветствуя нацистские лозунги своих лидером и пропагандистов.
Одно можно сказать точно, там, где угрозы сжечь миллионы невинных людей, считаются нормой, спокойно и цинично обсуждаются, не осуждаются и даже приветствуются, нет место какой-либо морали или совести. Не говоря о чем-либо хоть как то связанном с Богом. Как ни парадоксально, эта философия является калькой с идеологии современных шахидов-смертников (правда умноженная на миллионы), и именно там нужно искать корни этой дьявольской мелодии.
Но обсуждать эти корни - не цель этой заметки. Цель этой заметки предупредить, что там, где рухнули последние моральные бастионы, уступив место атомному людоедскому цинизму, больше не остается ничего святого.
В Апокалипсисе это место называется "мерзость запустения".