Дромон опять попал в штиль. Мелкая волна едва билась о доски корпуса, парус бессильно обвис, гребцы экономно держали малый ход, и даже крики надсмотрщиков были какими-то обречёнными.
Вся небольшая палуба была заполнена избитыми и покалеченными матросами парусной команды, почтенный Вардан дал распоряжения Меланье и Аспасии оказывать посильную помощь. Сам Вардан вправил пару вывихов, объяснил, кому брать кости в лубки, проследил, чтобы сломанные конечности были более-менее сопоставлены.
Он отдал распоряжение отмыть и покормить доходягу, которого уступил им капитан, перебросился с ним парой слов, и указал на Трибониана, под чьим управлением этот новый член посольства отныне должен находиться. После этого он отбыл в свою каюту, и погрузился в таинство молитвы.
Капитан предпочел молитве вино, и вскоре довел себя до состояния полного отрешения от мирских дел.
На корме корабля рыдала Брунгильда, а её довольно успешно утешал умница Трибониан.
- Они все, все меня презирают! - ревела Брунгильда, размазывая по лицу кровь и сопли, - я же хотела, как лучше, я ведь постоянно терплю, но нет, им обязательно нужно своими издевательствами довести меня до безумия!
Трибониан достал мятый кусок синей ткани, поднимаясь на цыпочки, стирал кровь и грязь с лица сидящей спиной к борту воительницы. Перед Брунгильдой стоял глиняный сосуд, она уже успела сделать несколько глотков, но вино не могло утолить её обиду.
- Я вообще не понимаю, зачем меня наняли в это посольство, - всхлипывала Брунгильда, взяли бы ещё пару вандалов, их бы никому не пришло в голову задевать.
Трибониан убрал платок, поднес к губам Брунгильды кувшин:
- Выпей ещё, детка, всё уже кончилось, как же мы без тебя, без тебя нельзя, ты отвечаешь за дочь императора, тебя никакие вандалы не заменят.
Он принял наполовину пустой кувшин, и стал приглаживать растрёпанные короткие волосы Брунгильды, та протянула к нему руку, забрала платок, с силой высморкалась, утерла распухший нос, засунула платок ему за отворот курточки. Бившая её дрожь постепенно стихала, она откинула голову к борту судна, уставилась взглядом в синее, без единого облачка, небо.
- Твои глаза цвета неба, - произнес Трибониан.
Потрескавшиеся губы Брунгильды шептали какие-то слова, Трибониан разобрал только "что ж ты смотришь так, синими брызгами", и на всякий случай ещё раз поднес ей кувшин.
Брунгильда сделала ещё глоток, и заговорила, обращаясь к карлику, и подошедшим к ним Гундемиру и Теодориху:
- Вот, бывает же так, хочется вспомнить хоть какое-то стихотворение о Прекрасной Даме, а на ум приходит только "Мне на шею бросается век-волкодав", и всё!
- А что, кто-то пишет стихотворения о прекрасных дамах? - поинтересовался Гундемир.
- Ты не поверишь, некоторые поэты посвящали этому всю свою жизнь, а толку никакого! - ответила Брунгильда.
Теодорих задумчиво произнес:
- В Италии мне довелось видеть учёных чудаков, у них вся жизнь уходила на запоминание книг и стихов, воистину мир полон безумцами. Казалось бы, возьми красивую девку, и читай ей свои стихи, делая детей. Нет, они ходят в рваных одеждах, все деньги тратят на пергаментные свитки, ищут в буквах какую-то красоту! Волосы у них спутаны, глаза горят, их даже в рабство боязно обращать. Ну, убивают их иногда, чисто из жалости, но ведь не каждый такого и убьёт, его безумие ведь может и на других перейти, я лично чураюсь таких. Это хуже проказы, или бешенства.
Из синих глаз Брунгильды выкатилась слеза.
Её грубое конопатое лицо на миг показалось даже прекрасным, но вот она упрямо сжала губы, и с презрением обернулась лицом к палубе:
- Брось, Одиссей, эти стоны притворные.
Красная кровь вас с землёй не разлучит.
А у меня она страшная, чёрная,
В сердце скопилась и давит и мучит.
Пошатываясь, к ним подошла Аспасия:
- Четыре сломанные руки, два вывиха, один без сознания до сих пор от удара по голове. Разбитые носы и выбитые зубы не считала.
Кстати, кругом валяются их раскладные ножи, ты сама-то не ранена?
Брунгильда тряхнула рукавом кольчуги:
- Что мне сделается, только голова и кисти рук не прикрыты, впрочем, спасибо за заботу.
- Вы читали стихи? - наклонила голову Аспасия.
Гундемир подмигнул Теодориху:
- Вам нравятся розы? А я на них срал! - и оба зашлись в громком счастливом смехе.
Брунгильда вымученно улыбнулась:
- Не следует сердится, госпожа. Они же как дети. Недалеко ушли от животного состояния.
Неловкую паузу нарушил Трибониан:
- Возможно, прекрасная Аспасия тоже прочтёт нам что-нибудь о прекрасных дамах, розах, и прочих приятных вещах?
Аспасия села рядом с Брунгильдой:
- Нет, так не могу.
Она взяла кувшин, и едва не допила оставшуюся половину:
- Над озером скрипят уключины,
И раздается женский визг,
А в небе, ко всему приученный, Бессмысленно кривится диск.
Валамир и Сандалф притащили большую бадью с пресной водой, Меланья принялась хлопотать, оттирая руки и лицо Аспасии, и бросая взгляды на разбитый нос Брунгильды.
Валамир разогнулся, поставив бадью, и прыгнул на фальшборт, зацепившись ногами за канат, вытянулся на противоположной стороне от сидящих женщин:
- Во-первых, мы в море, а не на озере. А во-вторых, никакого визга не было. Наша прекрасная Брунгильда не из тех, кто визжит, когда матросы подглядывают за ее туалетом. А вот кое-кто из моряков плачет до сих пор!
- Согласен, стихи так себе. И насчёт диска - он вовсе не кривится! - поддержал приятеля Сандалф, усаживаясь на палубе напротив дам и кувшина.
Меланья уже успела оттереть Аспасию, и принялась за Брунгильду:
- Это серебряный век, вы не понимаете. В стихах такого рода мужчины выражают свою неуверенность и неспособность к действию. Им доставляет удовольствие ощущение собственного бессилия. Но при этом остатки полового влечения формируют образ соблазнительной сущности женского пола, недостижимый, притягательный, и прекрасный.
- И в этом коренное отличное от золотого века! - поддержала её Аспасия, - вот, например: "И мы, сплетаясь, как пара змей, обнявшись крепче двух друзей"...
Брунгильда покачала головой, и отвернулась, всматриваясь в далёкую линию берега. Трибониан меж тем притащил новый кувшин:
- Герои не рефлексируют, но творят свершения. Если бы Одиссей, стреляя в женихов, размышлял, "а вот его я помню маленьким кудрявым мальчиком, почему мы оказались с ним в таком положении, и не лучше ли было мне..." - он бы с Пенелопой уже никогда бы не возлег, его бы тупо убили.
Брунгильда, казалась, ушла в себя, ее взгляд скользил, следя за переливами синих и зелёных оттенков, золотому блеску солнечных бликов и теней пологого берега. Она уже с трудом воспринимала воркующую болтовню Меланьи, только чувствовала, что та оттерла ей лицо от крови, вытерла кровь на руках, ловко перевязала сбитые костяшки пальцев.
Второй кувшин пустили по кругу, и теперь все с удовольствием обсуждали тонкие вопросы литературного творчества, даже Гундемир с Теодорихом почувствовали себя знатоками поэзии.
Аспасия между тем продолжала:
- Классические герои действуют, борются друг с другом, идут против природы и воли Богов. Они постоянно действуют. Классические поэты используют глаголы, в первую очередь. Даже хитроумный Одиссей, и тот, рефлексируя, использует множество глаголов:
"Славный копьем Одиссей одиноко стоял. Из ахейцев
Не оставалось при нем никого. Всех ужас рассеял.
Горько вздохнувши, сказал своему он бесстрашному сердцу:
"Горе! Что будет со мною? Беда, если в бег обращусь я
Перед толпою врагов. Но ужаснее, если захвачен
Буду один. Обратил Молневержец товарищей в бегство.
Но для чего мое сердце волнуют подобные думы?
Знаю, что трусы одни отступают бесчестно из боя.
Тот же, кто духом отважен, обязан во всяком сраженьи
Крепко стоять - поражает ли он, иль его поражают"."
Гомер использует глагол "стоять", но этот глагол совершенно не свидетельствует о пассивном поведении.
Что говорить об Анамемноне, тот и повергает, и настигает, и бросается, и срывает доспехи, поражает, низвергает. Герои Гомера в постоянном движении!
А что серебряный век?
- Что? - переспросил Валамир.
- А то! - вскрикнула Мелания, - разучились они глаголы употреблять! Герои исчезли, так как люди перестали действовать, только смотрели, размышляли, и переживали.
Серебряный век потерянных возможностей!
Пока век-волкодав не бросился на шею, они динамику движений вообще не передавали, а потом стало уже поздно.
- Вижу! - громко произнесла Брунгильда.
- Что? - удивился Трибониан.
- Моноксилы, не менее восьми. Это славяне, капитана сюда, к оружию!
Действительно, от пены прибоя отделились длинные узкие лодки-однодревки, и их было много. Длинные узкие лодки явно шли на перехват дромона.
Трибониан по привычке попытался пошутить:
- Наше посольство к славянам будет уничтожено славянами, вот фантазия судьбы!
Валамир и Сандалф бросились в каюту капитана, и притащили его к мачте, указав на опасность.
Старый моряк сплюнул через фальшборт, и закричал:
- Рудольф, полный ход! Плетей не жалеть!
Уважаемые друзья, это отрывок из моей новой книги "Вперёд, на Запад", читать полностью можно на моей страничке в телеграмм, ссылка в описании моей странички на прозе.