Фрагмент романа-поэмы
"Синее солнце желтая луна",
финал 4-й части.
Начало (предисловие):
http://proza.ru/2022/08/10/755
4-я часть
http://proza.ru/2021/07/13/630
Интерьер. Вечер. Консульство Гватемалы на Фонарном переулке.
***
Вечер был в разгаре.
Речи. Песни. Танцы.
В два часа ночи, после того, как Амалия переодела легкомысленный костюмчик на вполне цивилизованный унисекс, состоящий из джинсов и стильного пиджачка
с широкими плечами, нас позвал служитель культа личности консула в кабинет с органом (ударение куда хотите, но логичнее на "а").
В ожидании встречи я был на редкость трезв.
Амалия сдержанна и многозначительна.
Может просто устала.
Консул так же сменил карнавальный наряд на такой, который и запомнить-то невозможно, и предложил нам сесть.
И он сказал:
- Рад видеть.
И улыбнулся впервые за вечер по-человечески, когда мышцы лица просто сделали небольшую работу по разглаживанию лишних складок на консульском лице.
- У нас есть предложение к вам, - он кивнул в мою сторону.
- Нам нужен фильм о нашей республике.
Не рекламный, не документальный.
Простая история, рассказанная от первого лица.
История про то, как у живет простой народ, как он любит, как он работает, как борется с трудностями, как побеждает трудности и живет, поёт, танцует,
радуется жизни не смотря ни на что.
Мы могли бы заказать фильм американским продюсерам.
Но мы не хотим.
Это будет … как это … американское клише.
Мы решили идти своим путём.
Мы хотим чтобы вы написали нам сценарий.
А сняла бы компания, с которой вы сотрудничаете в данный момент во Франции.
Гонорар не будет голливудским, но мы и не обидим.
История должна быть простой, но ... и не простой.
И плакать и смеяться.
Вы понимаете.
Амалия пишет нам песни и музыку.
Она наш … добрый друг.
Ну как? По рукам?
Я, понятно, зарделся от разных там чувств.
Но собрал волю в кулак и, изобразив на лице Родена, сказал:
- Я подумаю.
- Думайте, - согласился консул и вынул из шкафчика два стакана, посмотрел на Амалию и достал третий. Собственноручно наполнил стаканы на одну четверть ромом. Мы строили (ударение на «и») свои стаканы и молча выпили.
Амелия пригубила стакан и закатила глаза под лоб.
Консул усмехнулся:
- это наш ром, не кубинский.
- я подумал, - сказал сценарист, когда ром достиг отдаленных деревенек его сознания и зажег там свет.
- И как?
- Я согласен.
- И правильно! – и консул разлил снова, не пропустив и стакан Амелии.
Его лицо сделалось медно-чеканным:
- Договор!
- Договор, - изрёк классик кинодраматургии.
Мы проглотили по новой порции рома, который был так нежен, так крепок и сладок, что глаза закатились сами собой, будто по глазным яблокам сам Ангел Рома провел языком.
- Только один вопрос, - услышал я голос, сквозь ромовый обморок, голос очень похожий на мой, - почему, собственно, я?
Экстерьер. Ночь. Фонарь. Консульство Гватемалы.
- Ко мне нельзя, - сказала певица Сан-Нах, когда возле нас остановился относительно небольшой консульский шевролет.
- Ко мне, пожалуй, тоже. У меня Марья Антонна.
- Куда же ты меня поведе-ёшь? – голос певицы был не таким тягучим, как прежде, но в нем звучали новые нотки и бемоли, усталой звезды, не знающей отказа ни в чем. По крайне мере в мелочах.
В моё бедро упирался аванс за Гватемалу. Я открыл заднюю дверь шевроле. Амалия не глядя на меня, забралась внутрь. Вспоминая зарубежный кинематограф, я захлопнул дверь, обошел шевроле походочкой Джона Траволты из «Криминального чтива» и запрыгнул в машину с другой стороны.
- В Асторию, - сказал я водителю, но он не шевельнулся, будто был манекеном для краш тестов.
- Let's go to the Astoria hotel, please, - сказала Ян-Нах, как настоящая американка, и немного вельможно, и мы поехали.
Ехать было недалеко.
- Ты был в Астории?
- был, - ответил я, задумавшись, - один раз.
И это была чистая правда. Расписавшись в ЗАГСе,
мы с Настей брели по городу, с неба которого
всегда, в любое время года, за шиворот текла холодная вода.
Мы шли мимо отеля Астория, где шла параллельная жизнь. Люди за стеклянной витриной были не более людьми, чем стаффажные фигуры самураев в музее этнографии. Настя уже час, как была моей мокрой женой.
И я затолкал продрогшую красавицу в тепло и шик Астории. Мы сели за стол у огромного витринного окна.
И я заказал два полных обеда. С вином и десертом.
- и что же ты там де-елал? - спросила американская певица из глубины заднего дивана шевроле.
- Грабил, - отозвался кинематографист, – это было просто ограбление.
Первые восемнадцать метров мы с Настей плыли мимо окон Астории золотыми рыбками на фоне сияющих янтарём закатных небес, сбросивших тучи шубы ближе
к границе с Лапландией. И два километра, а то и все три, аж до самого метро «Невский проспект», мчались так, будто пропитанный дождем асфальт выскальзывал из-под наших ног, пары мужских и двух нестерпимой красы женских, и удержаться на нём можно было только разгоняясь до сказочной скорости семи миль*** в час безоблачного счастья.
Раскрасневшийся винный след на ресторанной скатерти и наше бегство прикрывал мой бумажник, в котором пряталась бумажная квитанция из ЗАГСа на сумму 362 рубля за услугу по регистрации законного брака. И счастливый троллейбусный билет.
Денег там не было, только ценные бумаги - неопровержимые доказательства существования счастья.
Наш с Настей брак, возможно, держался на этой квитанции и на этом самом билетике счастья, ибо в тот момент нам было счастливо, весело и сытно.
_______________________________________________________
*** одна миля - равна тысяче шагов римских солдат на марше
***
Ночной портье - назовем этого пренеприятнейшего типа portier de nuit - сделал все, что было в его силах, чтобы сократить размер моего гонорара за Гватемалу.
И подсунуть странной парочке номер, который явно превышал их потребности и возможности. Не исключено, что это была политика отеля.
По клятвенным заверениям этого портье, номер во всей Астории оставался только один - как ни ночь, то мировой слёт эндокринологов – и был он стоимостью с небольшой военный крейсер с видом на Исаакиевскую площадь.
Интерьер. Номер в Астории. Ночь
Номер был снят на сутки.
Сутки начинались с полудня 12.00
и заканчивались полуднем 12.00.
В нашем распоряжении оставалось всего-то ничего.
Но певица Ян-Сан-Нах так хотела спать!
Убранство номера в гостинице Астория соответствовало представлению совноменклатуры о буржуазном шике с ароматами лёгкого загнивания. Шелковые простыни шуршали пороком. Унитаз имел лондонское клеймо и не предполагал иного использования, кроме созерцания.
Осквернение девственности розоватого нутра приравнивалась к оскорблению добродетели и каралась высшей мерой. Набор халатов, тапочек и шампуней был наградой за многие годы терпеливого ожидания настоящей жизни.
Певица Амелия безмятежно спала.
Я, как смог деликатнее, освободил её от туфель,
брюк и слегка помятого пиджака.
Ром, однако, Гватемальский!
Певица Сан-Нах спала.
На одиноко спящую девушку с научно-фантастическим интересом поглядывал мужчина с дагерротипными усами – сам Герберт Джордж Уэллс в раме
рядом с бра на противоположной стене.
Согласно легенде, он ночевал в этом самом номере
в августе 1934 г., где встречался с фантастом Александром Беляевым, который умер через 10 лет от голода в Царском Селе и физиком Перельманом, автором
«Занимательной физики».
Занимательной мне показалась мысль:
неужели они все вместе встречались в этом номере
у Уэллса, в этом советском раю, мерили кремово-желтые халаты, белые тапочки, пробовали на палец импортные шампуни. А может, кто и помылся под шумок.
В этих раздумьях я сделал попытку раскрыть окно.
И тут же почувствовал твердую международную политику отеля: окно не отворялось – выброситься из него или просто выпасть было не реально.
Шанс выразить протест красотою полета
из окна Астории на мостовую
Исаакиевской площади равнялся нулю.
Я залез на подоконник. Исаакиевская площадь и сквер были смочены цветным дождем и сияли свежей акварелью. Справа переливался собор Исаакия Далматского. По лужам, как бумажные кораблики, сновали листья, подгоняемые сентябрьским ветром.
Девушка Амалия спала одна на кровати, предназначенной для целого сообщества
физиков и писателей-фантастов.
Окно Астории, по всей видимости, раскрылось только один раз - для съёмок фильма Рязанова. Сразу скажу, я не люблю этот фильм.
Однако, оказалось, что я помню почти дословно все реплики из фильма «Невероятные приключения итальянцев в России».
Ни дать ни взять, я попал то ли в сиквел, то ли в триквел, то ли в ремейк. Капитана милиции, в исполнении артиста Миронова затащила в номер красотка Антония Сантилли. Амалия Сан-Нах ничуть не уступала Сантилли в авантюрности, а по части остальных прелестей певица Амалия превосходила её многократно - на мой строгий вкус. И она спала.
Я сидел на подоконнике. И раздумывал. О природе нравственности. В фильме Рязанова приключения итальянцев начались с того, что один пассажир пробил каблуком окно в самолете Ту-134, в простонародье «свисток», и сам стал «затычкой», застряв в полтуловища в иллюминаторе, что явилось поводом для аварийной посадки лайнера на шоссе, забитом волгами и москвичами. Он стал затычкой – заложником ситуации.
Я размышлял. Серж Воронин стал «затычкой»,
да будет мне дозволено так выразиться, для Киры
де Пуатье. Хайнц стал «затычкой» для Насти.
Так почему бы и мне не стать «затычкой» для
американо-корейской певицы Амалии Ян Сан Нах?
Ведь я, безусловно, в неё влюблен. И гватемальский ром тут не причем. Влюблён ведь давно. Если положить руку на сердце, она понравилась мне ещё в аэропорту Пулково II, когда служащая Люфтганзы намекнула, что мы смотримся отличной парой.
Или это лукавые испарения научной фантастики?
Но почему так колотится сердце при мысли, что совсем рядом, в двух шагах спит моё маленькое экзотическое приключение?
А дочиста отмытый ароматными шампунями джентльмен в махровом халате, который достался ему с плеча старины Герберта, сидит на подоконнике и пялится на купол Исаакия, с которого того и гляди полетят во все стороны бронзовые ангелы.
Под утро я забрался в кровать к певице Амалии, в кровать, на которую умелый пилот смог бы посадить терпящий бедствие рейс Ty-134.
- Удачи, тебе, филантроп***, - напутствовал Герберт Уэллс с портрета, слегка раздвинув усы-мустажи.
________________________________________________
*** Понятие «филантропия» в переводе с греческого языка означает любовь к людям.
Интерьер. Астория. Кафетерий. Утро.
- Мы. Будем. Говорить. Или. Мы будем. Молчать. -
так Амалия-Сан-Нах разговаривала с розовым суфле
в кокетливой стеклянной вазочке.
Возможно, это был вопрос, и он предназначался мне.
В таком случае, мне следовало бы что-то ответить.
Но я смотрел в серое, дождливое утро 16 сентября.
Оно было совсем рядом, за мокрым стеклом.
В голове родилась и тут же умерла мысль записного хулигана. Не заплатить, убежать, не возвращаться.
- Ты. Меня. Раздел. – продолжала певица беседу
с розовым суфле, поедая собеседника ложка за ложкой.
- Я тебя раздел, - произнес я отзыв.
- Ты. Со мной. Спал, - сказала Амалия кусочку суфле
на ложке, зажмурилась и проглотила.
- Я не спал.
- Что же. Ты. Делал.
- Я беседовал с Гербертом Уэллсом.
- Всю ночь?
- До самого рассвета.
- Ты. Сумасшедший.
- Как Джонни Депп?
Певица взглянула на своё кольцо на указательном пальце.
- Извини. Я просто так сказал.
- Теперь. Буду. Твоя. Муза.
- Никаких возражений.
- У меня жить нельзя. Мой папа не любит, когда
я привожу мужиков.
- У меня жить тоже нельзя. У меня Мария Антоновна.
- Мария Антуанетта?
- Можно и так. Соседка. Она хорошо знает Киру.
И не поймет. Хоть она и говорит, что Кира - не Кира.
- Да. Она не Кира.
- Так кто же она?
- Она теперь не твоя муза.
- Знаю, она муза Серж Воронин.
- Да, - Ян Сан Нах отставила в сторону пустую вазочку, - это тибе-е-е, - нос певицы украшала порция розового суфле. Но мне предназначалось не суфле, а письмо.
Шёл к концу ХХ век. А это было настоящее письмо
в конверте с сине-красным кантом, с гордым словом АВИА и синим штемпелем. И оно было заклеено.
- Мне? – я стал распечатывать конверт.
Получилось не аккуратно. Но это же Астория,
здесь письма не вскрывают, я разрывают и, как в немых фильмах, заламывают руки, и достают браунинг.
- Подожди-и-и, - Амалия остановила меня, прикрыв рукой конверт, - ты правда не переспал со мной этой ночью?
- Правда, - мысленно я пожал плачами, мол, зачем же было затевать всю эту канитель, если уж так, - правда, правда.
Я просто смотрел, как ты спишь. Ты так спала,
что будить тебя мне показалось уголовным преступлением.
Амалия улыбнулась кончиками губ и тут же вернула на лицо маску Будды, или кто там есть у корейцев.
- Ты можешь читать. Это пишет Диана.
- Кира?
- Она не Кира. Она написала тебе в тот вечер, ты помнишь, когда вы были первый раз в консулате.
И попросила передать. Ты читай.
Но сначала я должна уйти.
- Ну, Харуки Мураками! Амалия, не уходи просто так. Почему ты меня так боишься? Не СПИД же у меня!
- Нет. Скажу тебе. Просто. Ты не можешь. Со мной.
Спать. Потому что. Я не женщина.
- Пацан?
- Снизу. Сверху я тётка.
- Гермафродит! – я испугался офигевшей своей рожи,
и постарался, чтобы снаружи рожа была по-прежнему
унылой, помятой и не выспавшейся.
- Послушай, Амалия, - я запнулся. В голове было такое оливье, что я не знал, с чего начинать распутывать
такое кино.
- А скажи, при чем здесь Кира, то есть, Диана Пуатье?
- Она не причем. Ведь она и есть ты. К тому же она хорошо к тебе относится.
- И гуляет с Сержем.
- Сержа ты сам придумал. Вот и расхлёбывай.
- Но Серж-то, Серж! Он-то настоящий. Циркач из Канады!
В цирке Дю Солей выступал!
- Послушай, ты запутаешь себя и всех остальных.
- Теперь я понял насчёт Джонни Деппа.
Он ведь тоже более-менее мужик.
- Мне надо идти.
- Амелия. Если ты вправду гермафродит, то очень симпатичный. И поскольку ты, в каком-то смысле, мой партнёр, то меня вполне устраивает даже такой расклад.
Я буду называть тебя Ян, мы раскурим трубку мира
и будем впредь как братья.
- Кури сам. Я берегу связки. И мне пора идти.
Пока, Павел Иванович.
Ян Сан чмокнул меня в нос, оставив часть своего суфле
на моей щеке и выпрыгнул в ненастье 16 сентября.
Некоторое время я сидел в раздумьях над разорванным конвертом и лопнувшими струнами Вселенной.
Подошел супергарсон.
Он подменил полную пепельницу пустой и горячей.
- Послушайте, - остановил я его, - а скажите-ка,
Герберт Уэллс уже уехал?
Супергарсон кивнул и забрал вазочку из-под суфле.
- Отлично! Тогда мне 250 водки. Холодной и как можно скорей.
Гарсон кивнул еще раз.
Было 13.13 пополудни.
Я вынул письмо из конверта АВИА.
Решив дождаться алкоголя, вложил письмо обратно
в растерзанный конверт и впервые за всё утро оглядел зал. Зал был полон респектабельных, стильно одетых, пахнущих шанелями всех номеров ***
иностранных гостей.
______________________________________________
*** Chanel № 5 - искусственный аромат основе молекул альдегидов, заказанный м-м Габриэль Шанель, «который пахнет женщиной» - по её словам, и созданный Эрнестом Бо по впечатлением от озера, лежащее неподалёку от Мурманского порта, где Эрнест Бо служил в первую мировую войну. Войны рождают духи, так-то.
Моё внимание привлекла парочка за колонной.
Мужчину целиком скрывала колонна, но молодая женщина сидела ко мне спиной и чем-то её плечи и изгиб шеи показались знакомыми.
Супергарсон принес запотевший графинчик.
С двух рюмок ум стал свежее.
С трёх - зрение острее.
За столиком сидела Настя.
Факт, что она сидела ко мне спиной, не способен ввести
в заблуждение её бывшего законного.
Мужика я не видел, но догадывался, что это был Хайнц.
Хайнц иностранец. Разумеется, он мог поднатужиться
и назначить партнёрам встречу в Астории.
Дела идут в гору, мол, знай наших!
Неизвестно откуда явилось острое желание пересечь пространство, отделяющее меня от Насти. Никого не убивать, никого не обливать кислотой, никого ни о чём не спрашивать. Просто посмотреть ей в глаза. Просто в глаза.
Я налил четвертую рюмку, водка капнула слезой на вскрытый конверт.
Голубой штемпель растекся в круглую кляксу, которая чем-то напомнила глобус.
Крутится, вертится, шар голубой.
Крутится-вертится над головой.
Я вынул письмо из конверта, развернул. На листе, сложенным втрое, я нашел две строчки, старательно выведенные почерком Киры де Пуатье.
И я их прочёл. Было написано:
«Давай простим Антонио Сальери.
Сальери ни в чём не виноват».
часть 5
http://proza.ru/2022/06/17/1340