Среди вещей, сопровождающих всю мою жизнь, заметное место занимает колодец, стоящий напротив нашего дома посередине улицы дачного поселка.
В раннем детстве, бывало, я сопровождал маму, когда она ходила за водой. Выйдя из нашей калитки, мы подходили к бревенчатому срубу, выступавшему из земли несколькими венцами. Со стороны подхода сверху к срубу была приколочена широкая толстая доска. По бокам его в землю были врыты два столба, служивших опорой для двускатной кровли, защищавшей колодец от попадания дождя, а жителей поселка - от намокания. В столбах были проделаны по одному сквозному отверстию, через которые был продет стальной прут, на одном из концов двукратно изогнутый под прямым углом, так, что получалась рукоять. Между стойками на этот прут, как на ось, было насажено бревно, на краях обжатое стальными обручами; вкупе с намотанным на него многожильным тросом (один из концов его был закреплен), бревно служило барабаном лебедки для подъема ведра с зачерпнутой водой.
Когда мы подходили к колодцу, трос был полностью намотан на барабан. На его конце болтался карабин, к которому мама за ручку прицепляла принесенное из дома ведро из оцинкованной жести, и опускала его в амбразуру колодца. Под весом ведра барабан начинал вращаться, и во избежание его раскрутки вразнос, мама притормаживала его, прижимая ладонь к поверхности, до блеска отполированной руками пользователей.
Наш колодец глубокий (28 метров), так что ведро опускалось долго; окончание спуска обозначалось прекращением вращения барабана, всплеском и металлическим лязгом. Так как ведро, упав на поверхность воды, могло не опрокинуться, а плавать по ней, мама, ухватившись рукою и потянув за трос, проверяла, - наполнилось ли оно, и если нет, то несколько раз приподнимала его и резко опускала, пока ведро не тяжелело. Тогда она начинала крутить рукоять правой рукой, левой время от времени поправляя трос, чтобы при намотке он оставался посередине барабана. Ведь, если позволить намотку троса виток к витку, он постепенно передвинулся бы из центра шахты к ее стенке, ведро при подъеме стало бы задевать за бревна сруба, вода из него выливалась бы, и ведро пришло бы наверх полупустым. Но этого удавалось избежать, и вот оно, полным-полнехонькое, выплывало из колодца; мама ловко подхватывала его левой рукой за ручку, и с размаху ставила на замшелую от влаги доску.
Когда я подрос, и мог наклонить голову над амбразурой колодца, то отслеживал все стадии перемещения ведра. Перед моим взором уходила вниз глубокая шахта с неровными стенками из мокрых черных бревен, заканчивавшаяся маленьким серебристым квадратом, по которому распространялись концентрические черные круги. На его фоне из стороны в сторону перемещался темный кружок; это было ведро, раскачивавшееся в том же ритме, в каком мама крутила рукоятку. Срывавшиеся с ведра капли падали в воду, издавая аккорды громких щелчков, отдававшихся в шахте отрывистым-звонким эхо, вызывавшим тревогу, как если бы эти звуки шли из преисподней.
Но однажды, всматриваясь в серебряный квадратик на дне колодца, я заметил на нем какой-то темный выступ, стал в него всматриваться, и вскоре обнаружил, что он двигается вместе со мной, и тогда догадался, что это – отражение моей головы. И колодец стал для меня понятней и ближе, и я перестал его бояться.
Более того, колодец стал для меня зримым символом места. Когда, возвращаясь с прогулки, я сворачивал в нашу тихую зеленую улочку, мне бросался в глаза его силуэт, из-за пологой кровли похожий на гриб-поганку, и от мысли: - вот я и дома! - теплело на душе.
Разнообразные звуки, сопровождавшие эксплуатацию колодца: звон цепочки, мерный стук барабана при спуске ведра, поскрипывание оси при его подъеме и шум переливаемой воды, служили дополнением к скрипам древесины, мышиному шороху, ворчанию электросчетчика, и прочим звукам, олицетворявшим хранителей дома, именуемых: «Лары и Пенаты».
Колодец, также, выполнял важную общественную функцию, как место встреч соседей и пункт обмена новостями. (Естественно, он служил и доскою объявлений). Кроме того, здесь старожилы знакомились с новыми обитателями поселка.
И, конечно же, все эти функции базировались на главной: колодец был источником чистой, как слеза, студеной воды. Даже в летнюю тридцатиградусную жару ее температура была градусов семь.
Лишь иногда колодец обнаруживал признаки дурного характера: вдруг отрывал и заглатывал ведро; особенно часто это происходило с ведром «общественным» - закрепленным постоянно. В этих случаях являлся комендант – кубанский казак Григорий - со специальным инструментом - «кошкой». На длинной веревке был подвешен деревянный брус, из нижнего конца которого торчало несколько тонких железных крючьев. Опустив «кошку» в колодец, Григорий складывался пополам, так что снаружи оставались только зад и ноги, и шуровал ею долго-долго, но все-таки ведро победно извлекал и прикреплял к тросу до следующего обрыва.
Имидж колодца сменился в середине шестидесятых, когда, убрав прогнивший бревенчатый сруб, в шахту опустили бетонные кольца. Вместо прежней кровли над амбразурой колодца соорудили двускатный дощатый шалаш, в одной из стенок которого открывается дверца, осуществляющая доступ к лебедке – точно такой же, какой был раньше, так что процесс доставания воды не изменился, разве что к колодезьным шумам прибавился звук открываемой (и закрываемой) дверцы.
Новая конструкция колодца, возможно, надежнее; она, наверняка, долговечнее, но его изменившийся силуэт много проиграл прежнему в своей выразительности – какой-то он кургузый!
Тем не менее, даже в таком виде колодец сохранил для меня свою притягательность; видимо, его предшествовавший облик одухотворил место своего расположения, а теперь сакральность местности перешла в его современный образ.
Он ее хранит, невзирая на то, что, хотя он совершенно исправен, почему-то колодцем никто не пользуется (и я тоже, так как на даче не живу).
Так он и стоит, как стойкий оловянный солдатик, оберегая местность моего пожизненного бытования.
Апрель 2022 г.