ТРУБКА МОРЯКА
На утёсе, овеваемом сильным ветром, стояла женщина. Подол её широкой юбки был тяжел от множества солёных брызг, поднимающихся снизу от разбивающихся о скалы волн. Брызги долетали до волос, глаз, и скрывали слезы, солёные как морская вода, которые женщина даже не пыталась унять. Она неотрывно смотрела вперёд, на давно уже изученную даль моря, где знакома была каждая точка, но ничто не менялось в привычных выступах скалистых островков на далёком горизонте.
Её звали Лиз. Ещё совсем недавно она стояла на утёсе не одна, а рядом с другими женщинами из нормандской деревушки Фекан. Все ждали возвращения барка, плакали и молились вслух и про себя. Но проходили дни, недели и месяцы, а барк так и не появился. Постепенно количество женщин на скалах становилось меньше, тогда как всё больше и больше звучало «за упокой» в маленькой деревянной церквушке, поставленной когда-то на самом краю обрыва, как будто и церковь должна была всматриваться неусыпно в море в ожидании чудесного спасения моряков. Потом настал день, когда Лиз, иссушённая ветром, солью и ожиданием, осталась одна. Но мольбы её ничуть не становились менее горячими, так как она не могла представить жизни без своего Гастона – красивого, ловкого и неунывающего юноши, ушедшего в море через неделю после оглашения. Конечно, он был самым лучшим во всей деревне, и подружки завидовали Лиз, когда однажды увидели, как отец Гастона с ярким платком на шее заходит в дом её родителей. С тех пор они считались женихом и невестой.
Деревня ликовала и предчувствовала скорую пирушку, веселье и угощение, и не всякий замечал, какие взгляды на Лиз бросает заезжий торговец мелким товаром, зачастивший в Фекан. Жак, как звали торговца, был не менее красив, чем Гастон, не был он и менее находчив, иначе его торговля потерпела бы крах. Но он был чужаком в деревне, и единственной причиной, по которой его терпели, как чужака, была потребность в его товарах. Балагур и острослов, Жак немел в присутствии Лиз, и она давно заметила, что Жак был к ней неравнодушен, обнаруживая в своей корзинке каждый раз после покупки то лишний моток шерсти, то две-три деревянные спицы, то глиняную свистульку.
Предчувствие большого праздника, тем не менее, не могло нарушить привычного течения жизни в деревне. Фермеры сушили сено и доили коров, рыбаки на берегу чинили сети и паруса, дожидаясь путины, а женщины собирали к ужину мидий во время отлива. Собирать их было далеко не просто. Когда наступал отлив, с первыми же признаками ухода воды в море на берегу оказывались босые женщины с подоткнутыми юбками и с корзинами в руках. Уходящая вода обнажала скользкие, покрытые густыми черными водорослями, камни, между которыми обозначались, истончаясь, ручейки, устремляющиеся в море. Женщины шли по своим воображаемым участкам, которые на суше могли бы называться делянками, и принимались за нелёгкую работу.
У самого берега мидии встречались довольно редко, их оставляли ребятишкам. Сборщицам за ними приходилось уходить далеко. Хрупкие женщины переворачивали в поисках добычи огромные камни, чтобы снять ракушки с их основания. И чем дальше в море уходили они, тем тяжелее становились их корзины. Ноги скользили по неверной неровной поверхности, проваливались между камней, напарывались на острые коряги, обломки разбитых кораблей и всё то, что море гнало, но не доносило, к берегу. Часто это оказывалось очень опасным. Повреждённые ноги были настоящим несчастьем для охотниц за мидиями во время прекращения отлива. Последующее прибывание воды оказывалось столь стремительным, что замешкавшимся женщинам приходилось бежать со своим грузом, чтобы не потерять не только груз, но порой, и жизнь.
Гастон посасывал свою рыбацкую глиняную трубочку, которую любил, как ребенок игрушку. Такие трубки, похожие друг на друга, были у каждого рыбака. Говорят, что если собрать все трубки, оказавшиеся на дне моря в результате кораблекрушений, воедино, то
насыпется целая гора. Вразвалку он подошёл к кромке воды и протянул руку, чтобы взять у Лиз корзину.
- Ого! Славный у вас будет ужин. Пожалуй, если ты и дальше будешь собирать по стольку, мне не надо будет уходить в море за рыбой.
- Наоборот, Гастон, это мне не надо будет так часто собирать мидии. Ведь на нашем столе всегда будет рыба, не так ли? – засмеялась Лиз.
- Конечно, - ответил Гастон, - мы уходим завтра. Так решил отец. Приходи утром провожать барк.
Наутро около барка, готового к отплытию, собралось полдеревни. Экипаж из семи человек прощался со своими женами, сёстрами и невестами. Все только казались веселыми, но в душе каждого человека невольно таилось чувство тяжести разлуки с любимыми надолго, и быть может, навсегда.
- Лиз, - сказал, полушутя, Гастон, - если с барком что-нибудь приключится, это не значит, что то же самое случится со мной. Ты не верь и жди меня. Ты же знаешь, какой я сильный. Меня не так-то просто победить.
И помни, Лиз, меня нет в живых только тогда, когда ты найдешь на берегу мою трубку. Вот, смотри, я специально нацарапал здесь букву «G», чтобы ты не перепутала. Ну, прощай, - и нежно поцеловав Лиз, он направился к барку, не оборачиваясь.
После очередного сильного шторма в деревню вползла тревога. Она заглядывала в каждый дом, больно кусала стариков в сердце, лишала спокойствия женщин и сердито вмешивалась в игры детворы. Тревога разбухала и заволакивала серым туманом надежды людей, оставшихся на берегу.
Жак стал чаще появляться в деревне, хотя покупали у него все меньше. Да он и не старался ничего продать, только искал повод увидеть Лиз. А Лиз словно постарела. Её лицо утратило свежесть, уголки губ стали смотреть вниз, глаза потеряли весёлый блеск и её легкая, как утренний ветерок, походка, стала медленной и усталой. Она целыми днями бродила по берегу, приглядываясь ко всему, что море выносило за ночь, часто нагибалась к каким-то мелким камешкам, рассматривала их, потом сердито отбрасывала в сторону и шла дальше. По деревне распространился слух, что она ищет трубку Гастона.
Жак часто сопровождал её, старался развеселить, дарил подарки, безуспешно звал на карнавал в Этрета. Но ничто не могло вернуть её к прежней жизни, в которой они с Гастоном мечтали о своём будущем, резвились, как дети, ели яблоки, танцевали, вместе плели сети и встречали рассвет.
Однажды Жак сказал: « Лиз, я понимаю твоё горе. Но ведь прошло так много времени, что впору рухнуть всякой надежде. Посмотри, как тоска иссушила тебя. Красота твоя уходит с каждым днем, но ведь ты ещё так молода…Выходи за меня замуж. Мы будем жить в Этрета, построим себе дом, заведём детей. Я сделаю всё, чтобы ты стала счастливой.
Лиз посмотрела на него и мягко ответила .
- Ты хороший парень, Жак. Ты даже чем-то похож на Гастона. Но я не могу его забыть. Он жив, я знаю. Он не мог меня обмануть. Ведь никто так и не нашел его трубки, даже маленького ее кусочка. Значит – он жив.
Как-то раз утром, поднявшись раньше обоих родителей, Лиз, как всегда, отправилась на берег. Густой туман, пришедший с Сены, только поднимался, рваными клочьями цепляясь за скалы и искажая в призрачном свете предметы. Она увидела что-то темное, лежащее на песке. Подойдя ближе, Лиз рассмотрела куртку из брезента. Такие куртки носили все рыбаки в деревне. Она почти прошла мимо, но что-то остановило её. Лиз приподняла полу куртки – под ней был мокрый песок. Руки, привыкшие в море ощупывать каждый предмет в поисках ракушек, машинально прошлись вдоль рукава куртки, залезли в карман, что-то там зацепили и вынули наружу. В ладони Лиз оказался обломок трубки, на котором чётко просматривалась буква «G». Несколько секунд она не понимала, что происходит, потом медленно сжала в ладони обломок и упала без чувств рядом с курткой.
///
Свадьба была не очень веселой. Лиз настояла на том, чтобы венчание состоялось в вечернее время, как и полагается вдовам.
Прошло несколько лет. Прекрасным летним утром на крыльце совсем нового дома из битого камня сидел Жак и лепил из глины игрушку. Недалеко от него Лиз стирала белье и краем глаза наблюдала за упитанным малышом, который безуспешно пытался поймать бабочку. Бабочка, радуясь солнцу и возможности подразнить маленького Гастона, порхала с камня на камень, увлекая с собой мальчишку в широких штанах на лямке. Гастон споткнулся, упал и заплакал.
Лиз мгновенно оказалась рядом и, убедившись в том, что с малышом ничего не произошло, кроме того, что в кармане штанов разбилась глиняная игрушка, ещё вчера подаренная ему отцом, запричитала:
- Ах ты, мой увалень! Разбил! Ну не плачь, не плачь. Не нос же разбил, только игрушку. Ну ничего, папа тебе новую сделает. Он у нас, видишь, какой умелец, - продолжала она, выгребая пригорошни осколков из кармана детских штанов.
В какой-то момент её память выудила из небытия другую ладонь туманного и холодного утра, в которой был лишь один обломок. Никаких других осколков тогда в кармане не было.
Поражённая внезапной мыслью, она повернулась в сторону Жака. Жак, пригреваемый солнцем, с упоением мял глину и улыбался, как только может улыбаться счастливый отец семейства.