Понаехавшие 1. Сборы
В конце уже минувшего двадцатого века из бывшего СССР в Германию могли уехать
те, у кого в родословной были немецкие или еврейские корни. Надо было собрать
необходимые документы, сдать их в консульство и пройти там одно или несколько
собеседований. Если эта непростая процедура проходила успешно, то оставалось
только запастись терпением и ждать несколько лет пока из Германии не придет
решение, а оно могло быть любым: с разрешением или отказом на въезд в страну.
Причины отъезда были у всех разные, но достаточно веские, чтобы пуститься в этот
изнурительный марафон с неопределенным финалом. Были такие причины и у меня, а
положительного решения я ждал около четырех лет.
Мой питерский друг Яков укатил на Кёльнщину одним из первых и, сам того не
подозревая, дал толчок к моим размышлениям, а позже и действиям в этом
направлении. Он в своих письмах настолько ярко описывал свою новую жизнь на новом
месте, что мне, имеющему, что называется, шило в одном почтенном месте, захотелось
применить его опыт к себе.
Но было, по крайней мере, три обстоятельства, препятствующие этой затее. Во-
первых, я «половинка». По маме я был русским, а это означало, что по строгим
еврейским законам, я к этому народу не отношусь. Об этом мне и заявил Яков –
неоспоримый для меня авторитет в этих делах. Во-вторых, специфика моей работы и
соответствующая форма допуска, казалось бы, препятствовала этой затее, грозящей к
тому же в случае провала серьезно навредить карьере. Ну и в третьих, мою супругу
все в жизни устраивало, и переезжать с Петроградской стороны куда-либо, а тем
более в Германию, она не собиралась.
Есть в моем характере одна черта. Если мне говорят: «Ты не сможешь, у тебя не
получится, не потянешь, куда тебе», то у меня часто срабатывает рефлекс
самоуважения: «Как это так? Я смогу, у меня получится, я потяну». Наверно это от
отца: «Ты должен пройти свою часть пути к своей цели. Сделай все, что от тебя
зависит, иначе будешь потом жалеть». Так и тут. Препятствия только раззадорили
меня.
Сын к тому времени уже оканчивал школу, и его будущее виделось мне в тумане.
«Не ради себя, ради детей», - так уговаривал я себя в минуты сомнений. «Спусковым
крючком» к началу активных действий явилась моя дочь - семиклассница. У отцов
юных дев с Петроградской стороны есть одна скрытая от посторонних проблема. Рядом
с нами находилась Академия Можайского («Можайка» в просторечии), готовящая
офицеров – ракетчиков в интересах министерства обороны. Танцы в их клубе,
устраиваемые еженедельно, являлись сильнейшим магнитом для одноклассниц дочери, и
было лишь вопросом времени, когда она направится туда. Ее невинный вопрос: «Папа,
а где находится Северо-Енисейск, подействовал на меня как сигнал стартового
пистолета для марафонца. Я не понаслышке знал об этой замечательной локации –
традиционным местом службы молодых лейтенантов, выпускников можайки .
Заручившись поддержкой жены, я взялся за реализацию своего рискованного плана.
В очереди в германское консульство стояли разные люди. Кто-то клял своё житьё –
бытьё, кто-то делился своим опытом стояния в подобных очередях, часто жаловались:
«Был ведущим инженером, но НИИ закрыли , несколько лет до пенсии , никуда не
берут». Ну а некоторые, как я, боялись и стояли молча, абстрагировавшись от
происходящего. Я опасался случайно встретить коллегу с кафедры, а еще хуже
студента, прогуливающегося по живописной улочке у Таврического сада. Объяснить,
что я делаю в этой очереди, представлялось мне совершенно невозможным.
Тетка в консульстве, величаво восседавшая в окошке по приему документов, брезгливо
кривила губы, перебирая мои документы. Особенно долго она всматривалась в
свидетельство о рождении, пытаясь, видимо, найти какую – то неточность в
документе от 1952 года. Убедившись, что метрика оформлена на совесть и
национальность моего отца еврей, она, взглянула на меня как на предателя Родины
и, возвращая документы, процедила: «Нужно еще свидетельство Вашего отца».
- Так вот же, моя метрика.
- Повторяю, это ваш документ, мне нужен документ Семёна Александровича.
- Но папа умер. Ни его паспорта, ни метрики, у меня нет.
- Захотите - найдете!
И своей последней неказенной фразой она вселила в меня уверенность в успехе
предстоящих поисков, и я уже знал, что делать.
На выходе я обратился к очереди: «Народ, господа – товарищи, будущие Damen und
Herren с каплей еврейской крови! Научите бедного – несчастного, где мне раздобыть
справку о рождении моего умершего отца». Призыв оказался услышанным. К счастью, в
очереди нашлись доброжелатели, чуть ли не хором объяснившие, что и как надо делать
для искомого документа.
Время уплотнилось. Так бывает, например, за рулем автомобиля. Какая казалось
бы разница – ну пропусти лихача, ну проедешь парой минутой позже, ничего не
случится. Нет. Ты кипишь от негодования, зачем-то нервничаешь. Куда-то торопишься.
Зачем? Объяснить это себе я не могу.
Так и я. По полученным инструкциям сначала рванул в «Елисеевский» за конфетами и
шампанским, затем скорей – скорей, на такси в центральный архив ЗАГСА. Там
выяснилось, что торопился я, все же, не зря. Нужная мне бабулька - сотрудница уже
закрывала дверь в свою каморку, и вся закутанная в теплые кофты и шарфы,
предупредила: «Не видите, что ли, грипп у меня. На больничный ухожу.» Конфетами
мне удалось смягчить ее измученное хворью сердце, и она, охая, сморкаясь и
откашливаясь, снова вернулась в свое пыльное царство архивных документов. Я
остался в коридоре.
Минут через пятнадцать она вернулась с нужной справкой и с тихим смешком
вручила ее мне. Я взглянул в ее большие миндалевидные глаза и понял, что она
прекрасно понимает мое волнение и, что возможно, сама она или уже стояла в той
очереди, или скоро встанет туда. Без колебания я вытащил оставшееся шампанское,
что собирался сэкономить и вручил ей. Она, со словами: «Удачи тебе, парень», как
должное приняла бутылку, и тут же засеменила куда-то по коридору. В выданной
справке значило, что действительно мой отец родился 22 июня 1927 года на улице
Радищева, дом 5 у матери – одиночки с нужной для меня национальностью.
Стоит ли говорить, что на следующий день я в первых рядах снова предстал перед
ликом кагебешницы. Она снова досконально просмотрела все мои бумаги, собрала их в
кучку и отложила к себе. Затем шумно вздохнула и, впервые подняв на меня глаза,
процедила: «А тебе-то, что здесь не живется?», и тут же, сменив тон,
скомандовала: «Всё, документы приняты. Свободен!». Я, слегка ошалевший от такого
поворота событий, а еще более от ее тона, зачем то поблагодарил ее своим спасибо и
вышел на улицу. Мне надо было торопиться. Я уже давно должен был быть на занятиях.
Время шло, а реакции от консульства все не было. Ну, что же, я прошел свою часть
пути, а дальнейшее от меня не зависело. Жить надо было здесь и сейчас. Ежедневная
рутина бесконечных дел вытеснила из моего сознания мои прежние переживания, и
только, пожалуй, уже приглушенное временем чувство досады на самого себя за то
ненужное смущение перед той кагебешной тёткой из консульского окошка,
периодически посещало меня и портило настроение. «Похерила она мои бумаги, точно
похерила», - решил я и выкинул этот эпизод из моей жизни.
Какого же было мое удивление, когда через четыре года, в нашем раздолбанном
почтовом ящике я увидел письмо из консульства с приглашением на переезд. Я и моя
семья были решительно не готовы к таким изменениям в жизни. Много чего и хорошего
и не очень было за это время. Жена выросла на своей работе до финансового ревизора
– грозы всех неплательщиков социальных взносов, у меня карьера также двигалась
успешно. Однако у наших уже повзрослевших детей стали все чаще возникать недетские
проблемы. Туман над будущим сына потихоньку рассеивался, уступая место тяжелым
грозовым облакам реальности, а перспективы продолжения музыкальной карьеры
заканчивающей школу дочери стояли под большим вопросом. Всё ближе маячил для нее
Северо – Енисейск.
Не буду останавливаться на «процессе созревания» каждого члена семьи, скажу
лишь только, что нужные слова нашлись для каждого. Уже не дети, но еще и не
взрослые, наши дети были уверены, что наш отъезд это лишь очередная экскурсия. В
случае чего, ведь вы уже взрослые, кому не понравится – тот уедет домой. Эта
установка вполне отвечала их юношеским мечтам наконец-то пожить самостоятельно
без родительской опеки. Уговорить жену было сложнее, но и для нее аргумент: не
понравится – вернемся, оказался решающим.
Моё увольнение с кафедры, где я доцентствовал, прошло на удивление легко. Ну и
слава богу, я ожидал худшего. Я помнил мамин рассказ о том, как в начале 70-х
годов в Израиль уезжала ее коллега - врач детской поликлиники. Там было и
профсоюзное собрание с решительным и единодушным осуждением поступка коллеги, и
бойкот сослуживцев, и много чего ещё. Морально я был готов к подобным испытаниям,
но очевидно в стране много поменялось с тех пор и времена тогда в конце 90 –х
настали «вегетарианские». То, чего я больше всего опасался, а именно проблем с
формой допуска у меня не случилось, и мой «бегунок» был подписан удивительно
быстро.
Позже мне объяснили, что мне действительно повезло. Из-за хаотического
реформирования системы высшего образования и, соответственно, чьего-то недогляда
мой допуск не был вовремя продлен и был аннулирован. К тому же, моё увольнение
удачно совпало с процессом оптимизации численности учебно – педагогического
персонала ВУЗА, где я был доцентом.
Я сам себе усложнил отъезд тем, что решил посоветоваться с Яковом на тему что
брать, и что не брать с собой в эмиграцию. Его категорическое «Берите всё»
серьезно усложнили мне последние пару недель до отъезда.
Следующие несколько недель меня мутило, когда я слышал числительное «семнадцать».
Именно столько мест мы отправили по почте в Германию, столько же мест багажа мы
взяли собой. Там было все: от компьютера и телевизора до каких-то особенных
саженцев, с которыми жена никак не хотела расставаться.
Так или иначе, 8 июля 2000 года поезд унес нас в далекую Германию,
в неведомую деревушку с незвучным названием Peitz. Там нас уже ждал лагерь по
приему беженцев.