На рыбалку отец ушел чуть свет, когда я еще спал. Наперебой пели сельские петухи. Село просыпалось. Солнце над степным Алтаем всходит на четыре часа раньше, чем над Киевом. О том, что там скоро начнут рваться немецкие бомбы, еще никто не подозревал. Идти недалеко: сошел с пригорка и уже на берегу озера.
Накануне я помогал ему накопать червей, но он не взял меня в лодку. Было очень обидно. И я решил, что потом сам поплыву.
Проснувшись и позавтракав, я спрятался в траве и стал ждать. Солнце припекало. Легкий ветерок уже рябил воду. Наконец отец смотал удочки, причалил к берегу и отправился домой. Я вышел из засады, забрался в лодку и отчалил от берега. Даже не подумал о том, что отец унес весло.
Вдруг откуда-то появилась двоюродная сестра Анна Петровна, моя крестная. Она зашла в воду и притянула лодку к берегу. Слегка отшлёпала меня и привела домой. Отец сердито поругал меня. Мне было очень досадно, что и рыбалка сорвалась, и поплавать не получилось. До слёз обидно!
На другой день принесли повестку из военкомата. На проводы собралась родня. Я очень радовался приходу бабушки Варвары, матери моей мамы. Она жила за рекой в поселке Андреевка.
Взрослые все что-то обсуждали. Читали написанную от руки сохранную молитву, а потом зашили ее отцу в кепку. Подошла к дому подвода, на которой уже сидели соседские мужчины - Серебряковы Афанасий Васильевич и Иван Яковлевич. Пора было ехать в райцентр Алейск. Обнялись, поцеловались, после чего отец, Иван Михайлович, взяв меня на руки, сказал:
- Поехали со мной, проводишь меня на войну.
Он не взял меня на рыбалку, да ещё и поругал, вспомнил я.
-Не поеду! Меня не будет, а бабушка Варвара уйдет!
Став взрослым, я не раз задумывался над своим поступком. В самом деле: отец уходил на войну, а я даже не проводил его! Не понимал я, мужик, которому шёл шестой год, что, возможно, вижу его последний раз. И все из-за какой-то детской обиды? Но кто сказал, что дети легко их переносят? Они страдают еще сильнее, чем взрослые, потому что это их первые рубцы на нежном детском сердце.
Вернулся фронтовик уже зимой. Все считали, что сберегла сохранная молитва. Ему ампутировали пробитую пулями левую руку. Он все время ошибался, пытаясь опереться на культю. Смеясь, жаловался, что нестерпимо чешутся ладонь и пальцы руки. Когда многие соседи получили похоронки, я начинал понимать, куда уезжал отец.
Обида из-за рыбалки забылась, но тут возникли другие. Мама моя, Елена Евсеевна, отрывала от нас последнее, чтобы вкуснее его накормить. Гнала для него самогонку, покупала водку и пряники. Остатки отец запирал в сундучок, окованный железом.
Однажды я увидел, как отцу подали полную миску молочной лапши. Мне хотелось казаться безразличным, я отвернулся, но из глаз сами собой покатились слезы. Мать увела меня в другую комнату, чтобы успокоить. Потом накормила картошкой.
Помогая отцу, я научился работать ножом и пилкой, молотком и зубилом, что-то мастерил. С годами многому научился.
Я и сестренка Зина зимними днями часто оставались одни. Мне уже было семь лет! Ждали, когда мать покормит колхозных свиноматок, придет и приготовит нам что-нибудь поесть. Иногда она тайком приносила в кармане отруби, которыми кормила свиней. Варила из них суп. Они оставались твердыми и безвкусными.
Отсиживаться дома Ивану Михайловичу не пришлось. Он исполнял какие-то обязанности. Приходил на обед, когда дома были только мы с Зиной. Открывал свой сундучок, доставал поллитровку, хлеб, сало и еще что-то, быстро кушал и прятал все на место. Мы смотрели на него из дальнего угла и помалкивали. Постепенно отец становился для нас чужим человеком.
Я начал интересовался сундучком. Со временем у меня созрел план. Поработав молотом и зубилом, я смог просунуть руку. Нащупал пряники. Один дал Зине, другой съел сам. Вытянув бутылку, отпил водки. Потом примостил все на место. Несколько дней отец обедать не приходил, а я все уменьшал запасы.
Скандал все же разразился. Глава семейства с удивлением обнаружил полупустую бутылку. А когда увидел, что и пряники исчезли, то приступил к расследованию. Долго гадать не пришлось, чьих рук это дело. Я ожидал наказания, но меня помиловали за сообразительность.
Летом Зину определили в колхозный детский сад. А я оставался за хозяина. Завтраком меня кормила мать. Что-нибудь оставляла на обед. А в конце дня я отчитывался перед ней. Она первым делом спрашивала, приходил ли отец. Он теперь редко обедал дома. Я уже не заходил вместе с ним в дом, чтобы не будить аппетит. Однажды он принес кирпич городского хлеба. А когда ушел, я обнаружил его на полочке под самым потолком. Отец, видимо, посчитал, что мне дотянуться туда будет невозможно.
А я добрался до хлеба. Отрезал от буханки тоненькую, почти прозрачную пластинку. Вряд ли заметит, думал я. Но буханка завладела всем моим существом. Я еще дважды повторил свой поход. Отец все это заметил и больше хлеб не приносил.
А сундучок я научился открывать гвоздем. В нем теперь находились гильзы от ружья и порох. Я не раз видел, как заряжают патроны. И сам зарядил.
Выйдя на улицу и убедившись, что вокруг ни души, я с берданкой в руках пришел в нижний огород к озеру. Прицелился в толстый пень ветлы и выстрелил. После этого над озером часто раздавался выстрел. Но, как говорят, сколь веревочке ни виться. Однажды не заметил, что в соседнем огороде находится Прасковья Сидоровна. После выстрела она закричала:
- Перепугал, черт окаянный! Ты же застрелить меня мог! Погоди, я найду на тебя управу! И куда родители смотрят? Да им сейчас не до детей!
Я понял, на что намекает соседка. Отец вовсе отбился от рук, все чаще не ночует дома. Мама нервничает и говорит, что всему виной его бессовестная овдовевшая кума. Он разобрал ружьё и отнес ствол кузнецу. Тот переделал его на самогонный аппарат.
На другой день делали кизяки. Чтобы навозная масса хорошо укладывалась в формы, ее раскидали по кругу, поливали водой и гоняли по ней лошадь. Правил Иван Михайлович. У него это плохо получалось. А мама все спрашивала, где же он ночевать изволил? Отец рассвирепел и вместо лошади ударил палкой маму по голове. Я кинулся к нему и уцепился за руку. Он отшвырнул меня и ушел. Совсем.
Однажды он все же появился. Пришел забрать свои шевиотовые брюки.
- Не отдам я их, - сказала мама. – Немного укорочу, и Васька будет носить. Одеть-то ему совсем нечего, ты оставил нас нищими и ничем не помогаешь.
- Только испортишь хорошие брюки. Вася, я даю тебе честное слово, что куплю штаны. Пусть мать отдаст мои брюки.
- Не верь ему. Он повернется и забудет о своем обещании.
Мне впервые пришлось принимать такое серьезное решение. Я понимал, что мать говорит правду, но все же хотелось верить и отцу. Слова своего гуляка не сдержал. После семилетки я ехал сдавать экзамены в техникум в коротких мальчишеских штанишках.