ПОДАРОК
ГЛАВА ПЕРВАЯ
КУКЛА
«Как же это скучно», – думала Светочка, глядя на Деда Мороза, сидящего на стуле и раздающего подарки.
«Интересно, кто придумал, что за ту ерунду, которая лежит в его огромном мешке, нужно обязательно рассказать стихотворение или петь песню? Можно я не буду ничего рассказывать? А интересно: если я не расскажу этот дурацкий стих, куда этот дед денет мой подарок? Ну не оставит же себе! Я же точно знаю, откуда этот подарок: его принесла мама. Я видела, как родители приносили в класс подарки и отдавали Наталье Сергеевне. Да и Дед Мороз ненастоящий. Пусть в другом месте поищет дураков, которые верят в то, что этот переодетый дядька на самом деле Дед Мороз. И никто из нашего третьего класса в него уже не верит…»
– Так, давайте-ка посмотрим, чей это такой замечательный подарок? – спросил сам себя Дедушка Мороз, нарочито делая молодой голос грубым. – Кому это я его должен подарить? Я долго сидел и думал в своём ледяном дворце, кому что дарить! Мне мои эльфы помогали: они сами эти подарки делали – работа у них такая! А я под Новый год развожу эти подарки!
Дед Мороз достал коробку внушительных размеров, завёрнутую в блестящую обёрточную бумагу и перевязанную широкой красной лентой.
«Наверное, это мне, – подумала Светочка. – Только бы не кук…»
– Света Егорова, а это твой подарок! Что ты, интересно, расскажешь дедушке Морозу?
– Ничего, – ответила девочка, не вставая со стула.
По стройным родительским рядам мгновенно пробежала волна возмущения.
«Опять Егорова!.. Ну да, им всё можно!.. Думают, раз деньги есть, то всё купить могут…»
– Света, ты же знаешь стихотворение! Ты мне его рассказывала! – прошептала Наталья Сергеевна, подойдя к девочке.
– А я его забыла. Мне что, не отдадут мой подарок?
Волна возмущения превращалась в «Девятый вал» Айвазовского.
«Хамка маленькая… Наши детки сейчас наберутся гадостей от этой злючки… Куда мамаша смотрит?.. Монстра растит…», – продолжалась тихая родительская перекличка.
Дед Мороз растерянно посмотрел на учительницу. Наталья Сергеевна пожала плечами, как бы говоря: «ну вот, опять двадцать пять…» и позвала Светину маму, которая с невозмутимым видом сидела среди родителей. По всему было видно: маме Светы было плевать на их, родительское, мнение.
Но Инга, всё же, нехотя встала, подошла к дочери, нагнулась и прошептала ей на ухо:
– Засранка маленькая, быстро встала, рассказала стишки и забрала коробку. Слышишь? Не позорь меня. А иначе я всё отцу расскажу вечером.
Света исподлобья посмотрела на мать и поднялась со стула. Инга улыбнулась искусственной улыбкой, поцеловала дочь и вернулась на своё место. Ей было неловко не за дочь, а за себя, но то, что Светлана с характером, Инге даже нравилось: всё не такая, как все. Она – индивидуальность! И правильно, что ей плевать на мнение окружающих: растёт независимый, современный ребёнок. А чего эта училка хотела? Скатала сценарий с интернета, раздала дебильные стишки, которые дети в детском саду рассказывают… И вообще: совковость так и прёт от неё. Взять хотя бы наряд Натальи Сергеевны: пришла на праздник в каком-то дурацком, старомодном синем платье с белым воротничком. Такие платья носили сто лет назад. Да чего с неё взять: старуха пятидесятилетняя. А что из себя представляет этот бездарный актёришка из местного театра, изображающий деда Мороза? Нафига он нужен, если ни один ребёнок в него давно уже не верит? Наняли родители для своих чад, а те и довольны. Молодец Светка! Но, всё-таки, зараза. Пусть рассказывает свой дурацкий стих, получает свой подарок и свалим отсюда по-быстрому. Кукла две тысячи долларов стоит, на минуточку. Пусть обзавидуются все эти завистливые бабы… Матвей был против, но у меня одна дочь, и пусть у неё будет всё.
Света Егорова молча подошла к растерянному Деду Морозу. Сколько утренников прошёл «дедушка», а с таким не сталкивался: впервые на его памяти ребёнок так откровенно не верил в его существование!
Растягивая слова, Света Егорова начала читать стихотворение, но начала так, как читают его дети в первом классе: растягивая слова, почти по слогам.
– Скоро, скоро Новый год!
В доме дел невпроворот:
Нужно все сложить игрушки,
С бабушкой испечь ватрушки,
С мамой ёлку нарядить,
Про братишку не забыть:
Он больной лежит в постели,
Говорит он еле-еле,
Нужно с братом посидеть…
Как же всё это успеть?
Я весь год была послушной
Мне подарок самый лучший
Должен Дед Мороз послать
Как его я буду ждать!
– Всё. Где мой подарок? – спросила Света.
– Ай да молодец, Света Егорова! –как-то вяло проговорил заученный текст Дед Мороз.
– Молодец – это мужской род. А я женщина, – недовольно ответила Света, потянувшись за коробкой.
– Ай да молодца! – съязвил Дед Мороз, протягивая подарок. – Расти большой, будь ещё большей молодцой!
Света взяла подарок и, не сказав Деду Морозу спасибо, вернулась на своё место.
– Светка, покажи, что тебе подарили? Разверни, а? Можно подумать, что тебе не интересно! – шептали одноклассники, пока Дед Мороз выслушивал очередной «шедевр» от Вани Скороходова.
Света нехотя сняла упаковочную блестящую бумагу, раскрыла коробку и вытащила на свет куклу. Все ахнули! Это была не кукла, а настоящий ребёнок, девочка – от игрушки невозможно было отвести глаз! Эта кукла-ребёнок была мечтой каждой девочки, девушки, женщины: утончённое, аристократическое лицо украшали длинные ресницы и шикарные рыжие волосы. Натуральные волосы красивого шоколадного цвета были уложены были в восхитительные локоны, собранные большим розовым бантом на затылке. Вся одежда была из натуральных тканей: шёлковое платье, украшенные тонкими, как паутинка, кружевами, туфельки из кожи… Кукла была подвижной, сделанной из какого-то силикона, а кожа – точь в точь, как натуральная, человеческая: на ней были видны все прожилочки и морщиночки. Всё было идеально, за исключением одного «но»: такая кукла у неё уже была. То есть, не совсем такая: волосы были другого цвета, и вместо платья на ней был брючный костюм, но лицо – точь-в-точь.
Девчонки с изумлением глядели на куклу, боясь попросить подержать, а родительские ряды ещё теснее сомкнулись в строгом осуждении Светкиной мамы: «Как можно! Нам же сказали недорогие подарки приносить!.. Как теперь быть с нашими детьми: они глаз оторвать не могут от этой куклы?.. До каких пор это будет продолжаться?.. Пусть переходят в другой класс, если им плевать на наши решения…»
Инга посмотрела на родителей и ехидно улыбнулась. «Так им и надо! Не будут лезть со своими указами, что мне дарить своему собственному ребёнку...» Она сама с восхищением смотрела на куклу: кукла на самом деле была чудом! Не подвела мастер: всё, как договаривались. Правда содрала кучу бабок, зато сделала, как надо.
Обязательная программа подошла к концу, Дед Мороз как-то быстро попрощался, пообещав, что придёт в следующем году и выскочил за дверь. Потом по сценарию были угощения и смотр детских талантов. Пока родители накрывали на стол, все девочки стояли вокруг Светки и рассматривали куклу, позабыв про свои подарки. Светка же сидела хмурая: на лице девочки радости почему-то не было. Девочка встала со стула, выхватила куклу из чьих-то девичьих рук и, демонстративно подойдя к большому мусорному ведру, небрежно засунула туда куклу вниз головой. В классе воцарилась тишина. Наталья Сергеевна подошла к Свете и строго спросила:
– Что всё это значит, Светлана? Немедленно достань куклу из ведра!
Света с ненавистью посмотрела на учительницу:
– А если я не достану, то что?
Вопрос девочки опять поставил в тупик Наталью Сергеевну.
– Инга Вячеславовна, подойдите, пожалуйста! – позвала учительница маму Светы.
Инга не спеша встала, накинула на плечи полушубок из меха шиншиллы, которую не сдала в раздевалку, как это сделали другие родители, подошла к стоящим вокруг мусорного ведра детям и твёрдо сказала:
– Быстро достала куклу из мусорки и мы уходим.
– Не достану, – со слезами на глазах сказала девочка, посмотрев на мать. Было видно, что она держится из последних сил, чтобы не разреветься.
– Достанешь, как миленькая. Я считаю до трёх. Раз…
Слёзы закапали из глаз девочки, но она стояла перед мамой, пытаясь улыбнуться.
– Два…
Улыбка не получалась, а рыдания готовы были вырваться наружу. Света смахнула слёзы с лица и сказала:
– Не достану. У меня уже есть такая кукла.
– Не такая. Три, – закончила счёт мама девочки.
Света молча достала куклу и протянула её матери. Инга брезгливо, двумя пальцами взяла куклу, а другой рукой схватила дочь за руку. Потом тихо ей сказала:
– А теперь попрощайся со всеми. Ну?
– До свидания, – выдавила из себя Света и слёзы брызнули из её красивых, голубых глаз.
Инга вывела дочь из класса, и когда захлопнулась дверь, дотащила до раздевалки. Там она нашла Светин пуховик и, застёгивая его, спросила:
– Ты что мне устроила, а? Ты, маленькая дрянь, совсем меня достала! Я для тебя всё, а чем ты мне платишь? Ты опозорила меня перед этими людишками.
– Я не маленькая дрянь. Я вообще не дрянь. Мне не нравится эта кукла! Она страшная!
– Ах ты зараза такая! Эта кукла стоит дороже, чем ты! Я заплатила за неё две тысячи, а ты мне тут орёшь, что она страшная?
И Инга ударила Свету по лицу. Девочка оторопела. Удары посыпались всюду: мама била девочку по щекам, по попе, по плечам…
– Мамочка, прости! Прости мамочка, я больше так не буду! Пожалуйста! Мне нравится эта кукла! Только не по лицу! Папа говорил, что нельзя быть человека по лицу! Это всё равно, что раздеть его догола перед толпой…
Инга внезапно очнулась. Она затуманенным взглядом посмотрела на дочь и, увидев, что натворила, крепко прижала к себе девочку.
– Светочка, милая, прости маму! Прости, пожалуйста! Только папе не говори! Он много работает, устаёт, ты же не хочешь, чтобы он расстроился? У него в подчинении полторы тысячи человек, ему очень трудно! Давай забудем и помиримся! А знаешь что, пойдём в магазин и я куплю тебе другой подарок! Что ты захочешь! Хочешь, платье новое купим! А хочешь, сапожки или шубку! Я тут в одном магазине видела…
– Я домой хочу… Можно мы домой пойдём?
– Ну хорошо, пойдём… Только пусть это будет наш с тобой секрет, ладно?
– Ладно…
Света нахлобучила на голову вязанную шапку и вышла из раздевалки. Инга взяла сумочку, подняла куклу и, аккуратно сложив её в пакет, вышла вслед за дочерью.
ГЛАВА ВТОРАЯ
ПЕЛАГЕЯ
Инга была расстроена: не дай Бог Светка проболтается! Хотя, навряд ли. До сих пор ведь молчала. Она часто срывала своё раздражение на девочке, но всегда раскаивалась и пыталась сгладить ссоры с дочерью. Инга вообще не понимала, в кого у Светки такой характер? Поговаривали, что дочь очень похожа на свою бабку, мать Матвея, которую Инга не застала в живых: свекровь умерла за год до их знакомства. Не то, чтобы она боялась мужа, но Светка – была его проектом. Инга не хотела рожать ребёнка, да и вообще никаких детей никогда не хотела. Она была, что называется, «чайлд фри»: согласно идеологии этого течения, женщина или мужчина добровольно отказывались иметь детей. Нет, они не откладывали это «на потом», «на попозже» и «на когда-нибудь». Они не хотели заводить детей, как факт, вообще никогда и ни за что на свете. И Инга была из тех женщин, для которых картина мира складывалась именно так: «Нужно жить для себя, любимой!» Вокруг было столько интересного, заманчивого, яркого, так зачем связывать себя по рукам и ногам памперсами и вечно орущим комком? Но Матвей не представлял свою жизнь без детей и поставил ей условие: либо она рождает, либо пусть убирается из его жизни. Инга понимала, почему она не хотела детей: её мать была вечно работающей, замотанной, несчастной медсестрой, берущей дополнительные смены, чтобы дать дочери всё самое лучшее. Её никогда не было рядом: ни тогда, когда Инга в шестнадцать лет забеременела от парня, подсадившего её на наркотики, ни тогда, когда она, истекающая кровью после открывшегося кровотечения, еле доползла до соседки, ни когда она лежала после аборта в страшной палате какой-то захудалой больницы, где по стенам ползали огромные пауки…
Палата… В той же палате, куда привезли Ингу, лежала немолодая женщина, и звали её странным именем: Пелагея. Пелагея умирала – у неё был рак в неоперабельной стадии.
«Смотри, девочка, вот так и проведёшь свою жизнь в трущобах. Бросай ты всё это, иди в спортзал, займись школой. Ты же красавица! Ты же не хочешь умереть в одиночестве, как я?»
«А почему вы умираете в одиночестве?» – еле слышно спросила её Инга.
«Каждый рождается и умирает в одиночестве, девонька. Жить один человек не может – это правда. А я… Я отказалась добровольно от всего, что делает женщину счастливой… Сама отказалась, никто не заставлял. Любовь свою предала... Он меня любил, так любил, а я не поняла, не оценила… Детей хотел… Семью. А я ушла от него к другому. Мне тогда казалось, что поступаю правильно: нужно идти, бежать, ползти за своей любовью! А тот, второй, меня взял да и бросил, как только понял, что я толстая стала».
«Поправилась, что ли?»
«Да, можно сказать, что и так. Забеременела. А он и ушёл. Оставил десять рублей на тумбочке возле кровати и ушёл. И только тогда я поняла, что такое боль и душевные муки. Много бед натворила, многим мужикам жизнь попортила: мстила за свою жизнь загубленную…» - сказала Пелагея и заплакала.
«А ребёнок? Ребёнка-то родили?»
«Родила. Девочку. В приют её сдала, потом пить стала – горе запивала. А потом, когда лежала я однажды в луже и прохожие обходили меня, как река обходит валуны, прозрение ко мне пришло: что я хорошего в жизни сделала, кому помогла? Никому: свою жизнь загубила, и жизнь дочери своей под откос пустила. И поняла я тогда, что нужно каяться. Встала из лужи и прямо мокрая в церковь пришла. А там хорошо, тихо, спокойно. Сижу, плачу, прямо рыдаю в голос, а ко мне священник подходит. Постоял возле, потом принёс плед какой-то, накрыл меня,положил руку на голову и сказал:
«Трудно тебе, а кому сейчас легко? Как звать тебя, милая?»
«Пелагея», – соврала я ему, сама не зная, как имя это на язык пришло. Может, слышала где, или в кино видела?.. Не знаю…
«Хорошо, пусть будет Пелагея. А знаешь, Пелагеюшка, нам помощница очень нужна. Не останешься помочь?»
«Останусь, батюшка… Благословите!» – сказала я, сама не понимая, что делаю и что говорю. И удивилась: что со мной происходит? Такая благодать нашла на меня, так тихо стало на душе, спокойно. Я даже подумала: как в Раю. И осталась я там, при церкви. Комнатку мне маленькую дали, одежду. А работа мне такая досталась: с женщинами, которые от жизни устали, разговаривать. Я ведь и не особо училась, и ума у меня так уж много не было. Но как видела их, несчастных, незнамо откуда слова брались. Как будто внутри меня всю жизнь сидели и ждали, когда я вспомню их. И на службу приходить стала: сначала просто сидела, а потом как только люди-то молиться начинают – пение из меня идёт, изнутри откуда-то. Они молятся, а я пою про себя. И голос, вроде не мой, и слов не знаю, а пою. Потом пение стало наружу рваться. Батюшка подходит как-то ко мне и говорит:
«Пой, коли душа поёт. Пой громко, не стесняйся… Никто тебя не осудит здесь».
И стала я петь. А когда я пела, все замолкали. Я чувствовала, что голос-то не мой – чужой голос. И слов не знала, а пела. Потом петь прекращала, а после плакала. Слёзы прямо ручьём лились. А уж когда женщины стали за советами приходить, поняла я, что предназначение моё мне Бог открыл. Я ведь для себя жила, а жить для других нужно. Столько горя по земле ходит-бродит…Займись делом, дитя. Себя сама за волосы вытащи. Трудно будет, но ты не сомневайся, тащи…».
«А дочь? Дочь-то где?» – спросила Инга женщину.
Но Пелагея заснула, так ничего не ответив. Утром, когда Инга проснулась, кровать была застелена чистым бельём, как будто на ней никто и не лежал.
«А где Пелагея?» – спросила Инга вошедшую санитарку.
«Какая такая Пелагея?» – спросила санитарка, протирая серой марлей пыль с подоконника и тумбочек.
«Ну та, что здесь лежала? Она умерла?»
«Побойся Бога, деточка. Никого здесь не было, никто не умер! Сейчас за доктором сбегаю: никак умом тронулась», – сказала санитарка и выскочила из палаты.
Выйдя из больницы, Инга никак не могла понять, что случилось там, в больнице, и решила спросить у матери.
«Мам, а тебе имя Пелагея знакомо?»
«А зачем тебе это?» – спросила мать, подозрительно глядя на Ингу.
«Я просто, в кино видела. Имя странное, правда?»
«Да, странное… Бабка у меня была. Пелагеей звали. Мать рассказывала, что от рака умерла. Где-то при церкви жила. В конце жизни дочь свою, маму мою нашла. А найдя, умерла прямо у неё на руках… «В одиночестве, говорит, помираю». Мама ей: «Так я ж с тобой!» А она: «Так каждый, говорит, рождается и умирает в одиночестве, девонька…»
Инга прямо подскочила с дивана: именно так ей и сказала Пелагея в больнице. И решила Инга, что хватит бедокурить. Но не в том плане, что Пелагея ей насоветовала, а в другом, личном, для себя. Детей, как думала Инга, иметь ей больше не светит, но всё остальное она сделает для себя, любимой. В спортзал пошла на тренажёры, когда отошла от больницы, фигуру себе сделала – все мужики заглядывались. Учиться стала, десятый класс без троек закончила, почти отличницей. В институт поступила, правда особо не выбирала: куда брали. А брали в педагогический. Инга детей никогда не любила, но поняла, что для того, чтобы найти подходящего мужа, ей обязательно нужно высшее образование. Всё равно какое – лишь бы высшее. Однажды, в дорогом и очень приличном кафе, куда они с девчонками зашли отметить последний экзамен, она встретила Матвея. В дорогие кафе Инга не ходила – денег не было, но тут мать раскошелилась, отвалила сумму приличную.
Матвей сделку какую-то совершал, с компаньонами ужинал. Увидев молодую красавицу, на танец пригласил. Живая музыка, медленный танец, шикарная фигура, уложенные в парикмахерской белые волосы, а Инга была натуральной блондинкой, одолженное у подруги платье сотворили своё дело, и через два месяца взрослый Матвей, уставший одиночества, сделал Инге предложение.
Свадьба была шикарной, в отеле, за городом, куда пригласили человек двести: Матвей снял весь комплекс. Инга расслабилась, думая, что детей у неё не будет, а когда поняла, что «залетела», чуть не выпрыгнула из окна: дети никак не входили в её планы. Категорически не входили! Инга только-только жить начала, а тут на тебе: ребёнок. И она решилась на очередной аборт. Но подруга Инги, про которых говорят, что имея таких подруг, врагов не нужно, жена одного из партнёров Матвея, которая сама же и устраивала Ингу в клинику, написала Матвею смс-ку, когда и где произойдёт это «преступление». Сказать, что Матвей рассердился – не сказать ничего: он сорвался с совещания и, практически, стащил Ингу с кресла.
Дома был большой скандал, и Матвей поставил жене условие: или-или. Поняв, что прерывание беременности перекроет Инге все прелести её новой жизни, она нехотя согласилась оставить ребёнка. Светочка родилась в шикарном частном роддоме, палата была усыпана цветами, которые пришлось убирать, потому что у девочки могла быть аллергия на цветы. Инга получила кольцо с огромным бриллиантом, серебристый «Lexus» и чудесную дипломированную няню, Дину Михайловну Абрамчик.
На плечи Дины Михайловны и легло воспитание Светочки. А через три года случилась неприятность: пропало то самое кольцо с бриллиантом, которое Инга получила в подарок от мужа. Кольцо нашли у Дины Михайловны в сумке, и как она ни божилась, ни клялась, что к похищению не имеет никакого отношения, её уволили. Настоящую причину увольнения знал только два человека: сама Дина Михайловна и Инга.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
ТАЙНА
Дина Михайловна была строгой, интеллигентной и образованной женщиной. Она была профессиональной няней, а все знают, что найти хорошую няню для ребёнка очень трудно. Таких же, как Дина Михайловна, были единицы. И, в принципе, молодую мать всё устраивало: Дина Михайловна привязалась к девочке, Светочка тоже полюбила няню всем своим ребячьим сердцем. Маму она видела редко: Инга забегала ненадолго в комнату, чтобы узнать, как дела у её «солнышка», а потом бежала по своим делам. А вот дел у Инги действительно было много: с утра три часа в фитнес-клубе, потом спа-салон, парикмахерская, обед с подругой или подругами, прогулка по бутикам… Всё это длилось до пяти часов: к семи приезжал с работы Матвей, а мужа нужно было всегда встречать во всеоружии. Матвею было хорошо с Ингой: красивая, неглупая со вкусом, подарила ему самое дорогое, что только может подарить женщина: дочь. В Светочке Матвей души не чаял: Ему было за сорок, а Света была его первым и единственным ребёнком. На все уговоры подарить ему сына, наследника, Инга отвечала категорическим отказом, и Матвей смирился.
Любую свободную минуту, коих у Матвея было не так много, он посвящал дочери. Матвей по жизни не был гулякой, женщин на стороне не имел, но иногда любил выпить. А что поделать – жизнь у него не была простой никогда. Особенно с тех пор, как выкупил огромный торгово-развлекательный комплекс. Сначала это был один центр, потом второй, третий… Потом центры открывались в других городах, и у Матвея стали случаться частые командировки. Светочка росла спокойной улыбчивой девочкой, только очень скучала по папе. Бабушка приезжала к внучке редко: Инга не хотела видеть свою мать частой гостьей, поскольку слышала, как прислуга шушукалась за её спиной, глядя на простецкий вид пожилой, измученной годами непосильного труда, женщины.
«Ну и ну! Дочь – фифа, а мать похожа на бомжиху!» – шепталась горничная с поварихой.
«Да уж, и как совесть позволяет мать в чёрном теле держать?» – отвечала повариха горничной.
Инга сначала пыталась заставить мать сходить в магазин, сделать причёску, как-то привести себя в порядок, на что мать ответила, что ничего она с собой делать не будет. Так и сказала:
«Не моё это, доченька. Какая родилась, такой и умру: простой, русской бабой». И Инга оставила эту затею «сделать из матери человека».
Однажды, когда бабушка приехала навестить внучку, она сказала дочери:
– Инга, я гляжу, и мне не нравится то, что я наблюдаю: девочка тебя почти нее видит. Она тебя ещё тётей не называет? Посмотри, как она привязалась к Дине? Целует, обнимает. Я зову – она прибежит, в щёчку чмокнет, и обратно к няньке. А та и старается: своих детей нет, вот и выкладывается! Смотри, как бы потом не пожалеть!
– Мам, отстань. Светка, слава Богу, присмотрена, накормлена. Дина её любит. И потом, Дина не первого ребёнка растит. Я её взяла по таким рекомендациям, что ой-ёй-ёй! К ней очередь на десять лет вперёд. Матвей убедил зарплатой. Евреи, они же до денег жадные.
– Инга, а при чём здесь евреи?
– Так Дина еврейка, разве не видно?
– Ну и что? И пусть еврейка.
– Вот и я говорю: пусть. Она Светку в свою веру не обращает, а остальное меня всё устраивает.
– Не любишь ты дочь, Инга. Ой, не любишь!
– Прям! Как это не люблю? Люблю! Просто я очень занята, вот и всё.
– Ой, тоже мне занятия: по магазинам да салонам шляться!
– А тебе какое дело? Да, я для мужа хочу быть всегда в форме. Это он Светку хотел, не я.
– Так и что? Ты же мать? Какая теперь разница, кто кого хотел? Смотри, Инга: настроит Дина девочку против тебя.
– Мам, отстань, прошу тебя. Так, мне пора. Вы оставайтесь, а я побегу, – закончила Инга неприятный разговор.
– Куда всё время бежишь, дочь? Может, есть у тебя кто? А то твой, небось, староват для тебя…
– Мам, с ума сошла? Ты с чего это взяла? Да я Матвея люблю! Мне и не нужен никто.
– Ой ли… Мать не проведёшь! Где ж это видано, чтобы магазины да салоны весь день занимали? А прибегаешь: глазки-то горят иначе, чем когда Матвея видишь своего…
– Рот закрой или давай, езжай домой. А за Диной пригляжу. А то и правда Светку с пути собьёт…
На самом деле, Инга влюбилась. Произошло это как-то само собой, банально до невозможности: молодость, отсутствие мужа, молодой тренер по фитнесу, куча денег и свободного времени сделали своё чёрное дело. И Инга очень хорошо оберегала своё личное пространство, свой уютный мирок, который казался ей Раем, пока не вмешался господин случай в лице Дины Михайловны. Как-то вечером Дина Михайловна села в электричку, чтобы поехать к своей старой, ещё школьной подруге за город. Подруга, Ирина, жила в пригороде, в маленьком, уютном, деревянном домике, работала горничной в небольшой гостинице, которая сдавалась посуточно заезжим клиентам. И так бывает, что по несчастной случайности, Инга встречалась с Валерой, тренером, именно там, в этом лесом укрытом месте. Там они и столкнулись нос к носу: няня и хозяйка. Инга вспыхнула, сделала вид, что не узнала Дину Михайловну, быстро собралась и уехала, так и не закончив свидание. А на утро заявила мужу, что у неё пропало кольцо.
Дина Михайловна всё поняла, но спорить с хозяевами было бессмысленно, тем более, что Инга ей очень внушительно сказала, когда они прощалась:
– Дина Михайловна, я не обращаюсь в полицию только лишь потому, что Света к вам очень была привязана. Поэтому, вот вам очень приличное выходное пособие, и чтобы больше мы вас не видели.
Дина Михайловна взяла деньги и молча удалилась. А когда приехала домой, долго плакала, не могла успокоиться: её, честную женщину, никогда не укравшую ни одной чужой копейки, обвинили в страшном грехе: в воровстве. А она, дура, и слова не сказала в своё оправдание. Особенно было стыдно перед хозяином: Дине Михайловне показалось, что он сомневался в её вине, хотя факты были, что называется, налицо. Матвей Ильич молчал, но его глаза, полные недоумения, спрашивали: «Как же так, Дина Михайловна? Я же не могу ошибаться в людях! Почему я в вас ошибся?»
Дина Михайловна, может, и рассказала бы Матвею Ильичу всё, но у неё был жизненный принцип, которому она никогда не изменяла: никогда не встревать в хозяйскую историю. Ни при каких обстоятельствах! Её задача – смотреть за ребёнком. О том, что будет со Светочкой, Дина старалась не думать. Она прекрасно понимала, что матери девочка не нужна. И чутьё няню не подвело: именно с этого момента Инга очень изменилась по отношению к дочери. Светочка отчаянно искала замену доброй и справедливой няне, и, не принимая никакую другую женщину, потянулась к матери. Ингу это страшно раздражало, она стала откупаться от дочери дорогим подарками, в частности, куклами. Почему куклами? Вероятнее всего потому, что она в детстве мечтала иметь хоть одну такую куклу: большую, с красивыми волосами, в красивом платье, ходящую и кушающую из бутылочки. У неё не было таких кукол – хорошие куклы всегда стоили дорого.
Светочка росла смышлёной девочкой: сначала радовалась подаркам, а потом поняла, почему мама покупает ей эти куклы – так мама откупается от дочери.
В очередной раз, когда мама принесла куклу, Света равнодушно посмотрела на коробку и не взяла её. Тогда мать впервые ударила дочь. Няня увела плачущую девочку в комнату, успокоила, а потом попросила хозяйку так больше никогда не делать.
« Вы меня учить вздумали, как мне дочь воспитывать?» - спросила Инга Дину.
«Битьём не воспитывают, Инга Олеговна! Битьём душу детскую калечат. Поверьте, мне много лет, я видела, как…»
«Ещё раз сделаете мне замечание и будете уволены», - сказала тогда Инга, подумав, что мать всё-таки, была права насчёт няньки. Нужно будет подождать подходящий случай», 0 подумала тогда Инга, а случай и не заставил себя ждать.
После увольнения няни, Света попыталась поговорить с отцом, но разговор не клеился: от восьмилетней девочки трудно ожидать оценки взрослых.
– Папочка, а мы нее могла бы вернуть Дину Михайловну? – спросила девочка у отца, когда тот зашёл в комнату пожелать дочери спокойной ночи.
– Нет, родная, это невозможно, – мягко ответил Матвей.
– Но она же ничего плохого не сделала!
– Да… Но мама считает, что она не тот человек, который может тебе что-то дать.
– Почему?
– Как бы тебе сказать… Она не совсем была честна с мамой…
– Но она была честна со мной. Она никогда мне не врала! Честное слово!
– Светочка, а почему ты решила поговорить о Дине Михайловне? Она уже два года с тобой не работает!
– Я звоню ей иногда… Когда мне стра… скучно. Ну, или, когда мамы дома нет.
– И что Дина Михайловна?
– Говорит со мной. Долго-долго. Обо всём…
– Светочка, скажи, ты любишь куклы? – спросил папа, переводя разговор и разглядывая стеклянную секцию, на полках которой красовались куклы.
– Нет… Ой, то есть, да, люблю. Каждая девочка любит куклы.
– Но почему их так много?
– Не знаю… Мама дарит. Но у меня и другие игры есть. Головоломки там всякие, лего… Ты даришь тоже, бабушка…
– А скажи, солнышко, как у тебя с мамой? Всё хорошо? – почему-то спросил папа.
Девочка задумалась. Что-то останавливало её от того, чтобы рассказать папе всю правду. Она боялась, что папа расстроится, что в доме будет скандал… Ссоры между родителями стали происходить всё чаще и чаще, и ребёнок по-настоящему страдал из-за этих ссор. И потом, девочка верила маме, которая после того, как изобьёт дочь, говорила, что папа очень много работает, что он очень устаёт и что страшно расстроится, потому что у него такая плохая дочь. А ведь папа должен ею гордиться!
Светочка стала хуже учиться, за что тоже получала подзатыльники от мамы. Дочь была не такой красивой, как мама, и Инга, глядя на свою дочь, пыталась хоть как-то её очеловечить: иногда водила по магазинам, покупала дорогую одежду, заваливала бантиками, заколочками. В семь лет Инга отвела дочь в салон и там ей прокололи уши. Девочке совсем не нужны были золотые серёжки, и она долго плакала: уши не хотели заживать целый месяц.
Однажды папа обнаружил синяк на руке у дочери. Ей бы рассказать всё честно, но девочка опять испугалась: папа будет презирать её, потому что она вывела маму из себя.
Светочка стала хамить в школе, драться с девчонками и с мальчишками по любому поводу. И когда учительница, Наталья Сергеевна, пожаловалась маме, в доме начался настоящий ад. И Света замкнулась в себе, понимая, что выхода у неё нет. Она стала молчаливой и хмурой.
«Странно, у девочки всё есть, что с ней происходит?» – думала Наталья Сергеевна, глядя на девочку, которая вместо того, чтобы играть с другими детьми, сидела в телефоне на всех переменах. И каждый раз, когда учитель говорила с Ингой, становится только хуже. «Надо бы, надо поговорить со Светой… Но как?»
Поговорить по душам с Егоровой Светой Наталье Сергеевне так и не удалось: началась подготовка к новогоднему празднику. Учительница попыталась привлечь девочку, но Света молчала и со звонком уходила домой. Возле школы, в назначенное время, девочку ждал чёрный мерседес, за рулём которого седел безупречно вышколенный водитель новая няня.
ГЛАВА ЧЕТВЁРТАЯ
ПАПА
Матвей пришёл домой раздражённым, даже злым. Он мельком глянул на жену, поцеловал дочь и ушёл в свой кабинет.
Света молча сидела за столом, Инга тоже. Горничная подала суп. Инга набрала номер мужа.
– Дорогой, ты идёшь?.. Лена суп поставила… Ты ел? Что значит, какая разница? Ну и ладно, сиди там. А ты чего расселась? – посмотрела она на дочь. – Ешь давай. И помни, папе ни слова. Видишь, он и так расстроенный. Ещё не хватало ему узнать, что ты отчебучила на празднике.
Света молча уткнулась в свою тарелку.
– Что это? – спросила мать, разглядывая глубокую и длинную царапину на щеке дочери.
– Это ты ногтем, мамочка. Случайно, – испуганно ответила девочка.
– Прости, прости, прости, моя девочка! Мама больше не будет! Никогда-никогда! Мир?
– Да, мамочка, мир.
– А где кукла?
– Я отнесла её в комнату.
– Правда красивая?
– Правда, мамочка.
– Ты бы видела, как они тебе завидовали, получив своих десятидолларовых пупсов в бальных платьях, которые почему-то называют Барби. Настоящую Барби им не потянуть! Я хотела тебе заказать, но подумала, что Барби сейчас никого не удивишь. А как мы её назовём, твою новую подружку. Она и говорить может, ты знаешь?
– Да, она несколько фраз произносит. Я не знаю, как её назвать. Придумай сама, мамочка. У тебя лучше получится.
– Светуль, ну что ты такая бука! Я же извинилась!
– Можно я пойду к себе в комнату, – спросила девочка и тут же добавила: – с куклой поиграю.
– Конечно иди! Если буду нужна – я у себя! Завтра новая няня придёт. Ирэн сказала, что она супер!
– Мама, а может, Дину Михайловну позовём? Она уже исправилась!
– Давай эту тему закроем, Света. Нам воровки в доме не нужны.
– Она не воровка, мамочка. Папа говорил, что каждый может ошибиться.
– Я сказала всё. Иди, Света, играй, – зло сказала Инга и тут же опомнилась. – Прости, прости, прости, солнышко! Иди, дорогая, только папе не мешай, ладно?
Светочка молча встала из-за стола, поблагодарила горничную и пошла к себе в комнату, на второй этаж. Войдя в комнату, она увидела отца. Он стоял у стеллажа с игрушками и внимательно разглядывал куклы.
На звук открывающейся двери отец оглянулся.
– Папочка! Ты здесь? Ты же устал! Иди, отдохни немного.
– А можно я с тобой побуду?
– Конечно, можно!
– Светочка, подойди, моя девочка. Откуда царапина на щеке?
– Это я зацепилась за что-то, – не успев ничего придумать, соврала девочка и покраснела.
– За что зацепилась? Вспомни, пожалуйста!
– За ветку, кажется. Но ты не расстраивайся! Мне Лена чем-то помазала, чтобы заражения не было.
– Ты ничего не хочешь мне рассказать, доченька? – вдруг спросил папа.
– Нет… А что? – растерялась девочка и опять покраснела.
– Это мама тебя оцарапала?
– Это она случайно, папочка! Честное слово!
– Светочка, иди сюда, родная. Расскажи мне всё, ничего не бойся.
– Папочка, прости меня! Я знаю, что тебе стыдно за меня! Я очень плохая! Очень! Но я исправлюсь! Честное слово!
– Светочка, милая, да кто тебе сказал, что я стыжусь тебя? Ты – моя гордость, моя радость, моя надежда! Мне сегодня Наталья Сергеевна, учительница твоя позвонила. Она рассказала мне о том, что произошло.
Света стала пятиться к двери. Отец бросился к дочери, крепко обняв её. И тогда девочка расплакалась. Она плакала тихо, поглядывая на дверь: а вдруг мама услышит?
– Маленькая моя, не бойся меня! Мы же всегда с тобой были друзьями! Что произошло? Ты выбросила куклу?
Светочка кивнула, вытирая слёзы рукавами платья.
– Почему?
– Я не хотела куклу! Я ненавижу этих кукол, папочка! Они страшные! Они как живые, только маленькие! Они ночью ходят, разговаривают…
– Светочка, что ты, родная! Это всего-навсего куклы! А почему же ты не скажешь маме, чтобы не дарила тебе их?
– Я боюсь, папочка. Мама рассердится. Она так старается, заказывает, потом долго ждёт…
– Так… Но ты понимаешь, что при всех выбрасывать подарки нельзя? Это очень неправильно!
– Понимаю! Прости меня, папочка!
– А знаешь, давай мы сделаем вот что: упакуем все эти куклы и отвезём их в детский дом! Подарим детям. Ты же знаешь, что моя компания помогает детским домам. Вот и ты приобщишься! Это очень важно помогать тем, кто не может себе позволить такую роскошь!
– А мама? Она не захочет! Она рассердится, я знаю!
– Но ведь это твои куклы, правда?
– Правда.
– Значит, как хозяйка, ты должна будешь сама принять решение. Мы поедем в магазин, возьмём красивые пакеты и ты сама, своими руками запакуешь их красиво. Лена тебе поможет, ладно? Скажи, мама тебя… Как это… Мама тебя наказывает?
Светочка замолчала и уставилась в пол.
– Нет, папочка.
– Светочка, девочка моя, ты мне должна доверять. У меня никого роднее тебя нет, поверь. Наказывает?
– Да, но не очень больно! Она потом сама страдает! И всегда извиняется, всегда! Мама хорошая, папочка. Просто у неё жизнь тяжёлая.
– Интересно… А я и не знал! Спасибо, что ты мне рассказала про тяжёлую жизнь нашей мамы… И ещё. Ты давно с Диной Михайловной разговаривала?
– Недавно. На прошлой неделе. Она болеет сейчас. Вирус какой-то. А что?
– Дай-ка мне, доченька, номер её телефона.
– Зачем, папочка? Ей уже лучше, – почему-то испугалась девочка.
– А вдруг ей лекарства дорогие нужны? Я просто спрошу, чем мы с тобой сможем ей помочь.
– Хорошо, позвони. Она очень хорошая, папочка. Она – как бабушка. Даже ещё лучше.
– Вот и хорошо. Записываю.
Светочка продиктовала папе номер, папа вышел из комнаты, принёс из гаража большущую коробку и аккуратно сложил в неё все куклы.
– Эту оставь, папочка. Ты мне её подарил, когда мне три годика было…
– Да, родная моя. Больше тебя никто по ночам беспокоить не будет, поверь!
Матвей помог дочери надеть пижаму, уложил девочку в кровать и крепко поцеловал царапину. Света обняла папу за шею. Папа схватил дочь и прижал к себе. Девочке стало тепло и спокойно в крепких отцовских объятиях. Она почувствовала, поняла, что мрак, который всё время окружал её, не давая жить, дышать, потихоньку рассеивается. Она так и заснула в папиных объятьях, полусидя. И впервые за долгое время спала крепко-крепко, почти до полудня. А когда проснулась, увидела в комнате у окна женщину. Ярко светило зимнее солнце, освещая лучами комнату, поэтому девочка увидела не саму женщину, а её тень.
– Мама? – удивлённо спросила Светочка, внутренне сжавшись.
– Светонька, это я, Дина Михайловна! – сказала тень и переместилась в другую часть комнаты.
– Дина Михайловна! – крикнула девочка и, вскочив с кровати, бросилась в объятья своей любимой няни.
Потом пришёл папа. Он сказал, что мама теперь будет жить отдельно, и что она сможет навещать Свету только в его присутствии, или в присутствии Дины Михайловны. Пообедав, они втроём разложили куклы по пакетам, чтобы успеть подарить детям прямо на празднике: папа сказал, что праздник у них как-раз таки сегодня, в пять вечера.
– Папочка, а можно мне поговорить с мамой? – несмело спросила девочка, после того, как они приехали из детского дома.
– Давай завтра, Светочка.
– А можно сегодня? Она же скучает за мной, наверное…
Папа посмотрел на Дину Михайловну и, нехотя кивнув, вышел из комнаты.
Светочка набрала мамин номер, но трубку взял какой-то мужчина.
– Алё! А можно позвать к телефону мою маму?
В трубке хмыкнули, потом мужчина сказал:
– Инга, иди… Это твоя дочь звонит.
– Валера, скажи ей, что я вышла, – услышала Света.
– Иди, я тебе говорю. Девчонка будет звонить и звонить. Достанет.
– Хорошо… Не сердись, милый…
Света готова была провалиться сквозь землю: ей почему-то стало очень стыдно. И почему-то опять за себя.
– Алё, доченька, я так рада, что ты позвонила! Папа тебе, небось, гадостей наговорил про меня! Так вот, ты ничему не верь! Я должна буду уехать, но мы с тобой обязательно увидимся.
– А куда, мамочка?
– Далеко, в другой город. Это твой отец мне такое условие поставил. Я бы никогда от тебя не уехала! Но я буду присылать тебе подарки, ладно.
– А ты надолго?
– Да, девочка моя! Надолго! – сказала Инга дочери и почувствовала, вернее услышала вздох… Нет, ей показалось: это не мог быть вздох облегчения! Как же так! Она ведь любила свою дочь! «Это Матвей настроил её против меня, сволочь», – подумала Инга, а в трубку сказала: «Всё, родная, мне надо бежать. Поезд уходит через два часа… Будь взрослой! Я буду звонить тебе! Прощай, солнышко!
– До свиданья, мамочка! – тихо сказала Светочка и отключила телефон. Потом села и расплакалась.
Дина Михайловна обняла девочку, прижала к себе.
«Плачь девочка, плачь, думала женщина, гладя голову Светочки. С детством прощаться очень тяжело… Но я буду рядом. И папа будет рядом! И всё у тебя будет хорошо! У тебя большое сердце, уж я-то знаю! Оно когда-нибудь простит твою непутёвую мать… Зато ты теперь знаешь, что такое, когда бьют. И никогда не поднимешь руку на кого бы то ни было…»
Ночью Светочке приснился странный сон. Она увидела во сне то ли нищенку, то ли монашку. Старушка как будто подошла в Светочке, села на краешек кровати, погладила голову девочки и сказала:
«Дай тебе Господь, внученька, долгой и хорошей жизни… И чтобы ты никогда больше не чувствовала себя одинокой. Человек не должен быть одиноким… Человек только рождается и умирает в одиночестве, девонька… А живёт он с людьми. Если, конечно, живёт по законам совести…»
А потом она запела… Это была то ли колыбельная, то ли какая-то церковная песня. Светочка не разобрала ни одного слова, но она всем сердцем почувствовала в этой песне то, чего ей так всегда не хватало. В каждом звуке этой странной песни звучала любовь…
1.01.2023
Клайпеда, Литва.