Мы с Петергофской Белкой в группе «Истории Петергофской Белки» так увлеклись воспоминаниями художника Александра Бенуа о детских его впечатлениях от Петергофа, что решили объединить большинство из этих цитат с «архитектурными комментариями» и опубликовать все вместе!
Надо добавить, что часто во время прогулок по любимому Петергофу, мы старались запечатлеть на фотоснимках те самые достопримечательности, о которых рассказывал Александр Бенуа. Особенно это коснулось Монплезира и того перехода с кирпичного мощения площадки перед этим дворцом на мраморный пол морской террасы, так чудно описанный художником!
В рассказе Петергофской Белки под рабочим названием " Петергофская Белка в поисках таинственных мартышек. Мосты Оранэлы, усадьба адмирала Мордвинова, деревянные дачи Бенуа" нам, конечно, хотелось бы рассказать побольше о художнике Александре Николаевича Бенуа, оставившем удивительные воспоминания о Петергофе.
" И прежде, чем Ученая Белка успела удивиться познаниям своей петергофской сестры, Белка выпалила: – Александр Николаевич Бенуа – автор иллюстраций к пушкинской поэме «Медный всадник», и драме «Пиковая дама», и еще он нарисовал замечательную «Азбуку для детей», воплотив в рисунках к ней прекрасные воспоминания о своем счастливом детстве! А детство его проходило и в нашем Петергофе тоже! В России Александра Бенуа часто называли «певцом Версаля» – ведь он так много в конце своей жизни рисовал этюдов версальских садов. Однако, как признавался художник, ничто не могло сравниться с тем чувством восторга перед великолепием фонтанов, какое он испытывал, прогуливаясь по аллеям Петергофа маленьким мальчуганом, держась за руку отца!" ( Нонна Ермилова " Петергофская Белка в поисках таинственных мартышек. Мосты Оранэлы, усадьба адмирала Мордвинова, деревянные дачи Бенуа")
Не смотря на то, что книжный формат пока не позволяет нам с Петергофской Белкой широко развернуться с рассказом о воспоминаниях знаменитого художника Александра Бенуа, мы все-таки порадуемся его описаниям фонтанов, восприятие которых в детстве очень похоже на наше - в смысле нас всех, любящих Петергоф! И даже когда и не похоже, всегда интересно и чудесно ...
Александр Бенуа отмечает: «В России меня когда-то называли „певцом Версаля“; это потому, что я не раз (с 1897 г.) выставлял этюды версальских садов или исторические фантазии из эпохи Людовика XIV. И действительно, Версаль произвел на меня в первый же день моего „личного знакомства“ с ним, в октябре 1896 г., потрясающее впечатление. Однако это впечатление не может идти в сравнение с теми чувствами, которые я испытывал, когда маленьким мальчуганом ходил, держась за руку отца, по петергофским аллеям, когда я цепенел в восхищении от вида падающего по золотым ступеням каскада у Марли (так называемой Золотой горы) или когда, стоя совсем близко внизу у водопада Большого грота под Большим дворцом, меня осыпала водяная пыль, и я через нее видел, как взлетают среди сияющих на солнце золотых божеств струи водометов!»
Очень важны воспоминания о павильоне Эрмитаж и первое представление будущего художника о Петре Первом!
Александр Бенуа пишет: «Первое, но очень ясное, и я бы сказал “фамильярное” представление о Петре Великом я именно получил при посещении этого игрушечного, на самом берегу стоявшего дворца с его шуточным столом. И разумеется, ничего предосудительного и смешного я не усматривал в том, что вот царь у себя устроил такую потеху…»
Но обо всем по порядку!
«Были еще два павильона в Нижнем саду, к которым меня тянуло и куда я заставлял во время воскресных прогулок с папой заглядывать, — то были Марли и Эрмитаж2. В Марли самое интересное было не самый этот белый домик с его опрятными комнатками, а золотые рыбки в пруду, у которого он стоял. Забавно было глядеть, как сотни этих рыбок устремляются на крошки хлеба, бросаемые старым-старым дворцовым лакеем. Чтобы привлечь к берегу рыбок, он звонил в колокольчик, и тотчас же массы сверкающих золотом обжор являлись и расхватывали хлеб. В Эрмитаже мне нравилось, что этот кубический домик, простой, но прелестной архитектуры был, как крепость, окружен рвом, выложенным кирпичами и плитами. Чтобы попасть в Эрмитаж, требовалось пройти через этот ров по перекидному мостику. Меня интересовали и картины, которыми были сплошь убраны стены верхнего зала, — с Полтавской баталией среди них; но верх удовольствия я испытывал, когда сторож демонстрировал механизм, посредством которого во время обедов блюда за круглым столом Эрмитажа могли опускаться и подыматься без помощи видимой прислуги. Кухня помещалась в нижнем этаже, и там дежурные слуги, не допускавшиеся в верхний зал, принимали спускавшиеся грязные тарелки и ставили на подъемные подносы чистые с новой переменой.
Первое, но очень ясное, и я бы сказал “фамильярное” представление о Петре Великом я именно получил при посещении этого игрушечного, на самом берегу стоявшего дворца с его шуточным столом. И разумеется, ничего предосудительного и смешного я не усматривал в том, что вот царь у себя устроил такую потеху. Напротив, этот ребяческий кунстштюк приближал его грандиозный образ до моего понимания, вызывая к себе одновременно и то особое почтение, которое я питал ко всяким кудесникам и фокусникам. Петр Великий, угощающий своих царедворцев в этом квадратном “стеклянном” зале, из которого виднелся широкий простор моря, за этим круглым волшебным столом, блюда и тарелки которого “сами отправлялись” за едой, представлялся мне не иначе, как неким магом. Я еще ровно ничего не знал о том, о чем читали и спорили “большие”, а уже был полон благоговейного восторга перед этим “веселым великаном", про которого мне рассказывали, что он был выше и сильнее "всех", а широкое плоское лицо которого, с его вздернутыми и подбритыми усами, мне бесконечно нравилось».
Однако, Петергофский парк с его чудесами, как и всякая сказка детства, мог предстать и пугающим, и от того еще более манящим своими тайнами!
«Среди чудесных петергофских фонтанов были и такие, которые на меня навевали некоторый страх. Я побаивался тех огромных золоченых рож, которые вверху Золотой горы извергают потоки воды, сбегающей затем по беломраморной лестнице до нижнего бассейна. Но еще больше я боялся двух менажерных фонтанов около той же Горы, которые бьют необычайно сильным столбом. Когда их пускали, они на глазах постепенно росли, пока не достигали своей предельной высоты. Если тогда долго всматриваться в их непрестанно клокотавшую макушку, то получалось впечатление — точно этот массивный и тяжелый белый столб валится на вас".
Менажерные фонтаны были созданы в 1722-1724 гг., архитектором Н. Микетти. Слово "Менажерный" происходит от французского "menager" – экономить.
На официальном сайте Государственного музея-заповедника "Пететргоф" о них рассказывается так:
" Пятнадцатиметровые водяные столбы производят мощное впечатление, при этом вода в них расходуется экономно.
Секрет этих фонтанов заключается в особой конструкции фонтанной насадки, которая была предложена самим Петром I и изготовлена по его собственноручному чертежу. В трубу диаметром 30 см на выходе струи вложен опрокинутый медный конус. Вода, обтекая конус, бьет под большим давлением через узкую кольцевую щель, образуя полый столб, производящий впечатление необычайной мощности. Эта конструкция насадок используется и в наше время.
Во второй половине XVIII века водяные столбы фонтанов поднимали и поддерживали на своих вершинах золоченные медные шары, которые при выключении фонтанов опускались в медную сетку". (Александр Николаевич Бенуа "Мои воспоминания")
А вот и еще один петергофский фонтан, повергавший в трепет маленького Александра, Шуру Бенуа!
"К страшноватым фонтанам принадлежали к черные драконы Шахматной горы, а также фонтан Нептун в Верхнем саду... Черный “железный” повелитель морей в короне с острыми зубцами и с трезубцем в руке более походил на Вельзевула, нежели на греческое божество. Под ним копошились всадники, оседлавшие морских коней с рыбьими хвостами, а вокруг из воды широкого бассейна торчали толстые морды дельфинов, извергавшие водяные дуги".
(Александр Бенуа "Мои воспоминания").
У этого фонтана – одного из старейших в Петергофе, очень непростая судьба.
Первоначально, в 1730-ых годах бассейн, созданный еще при Петре I, был украшен золоченой свинцовой многофигурной скульптурной композицией «Колесница Нептуна». Колесницу Нептуна так же сопровождали всадники на морских конях и дельфины. Обветшавшую скульптуру в 1799 году сменил новый ансамбль, привезенный из Нюрнберга. В 1781—1782 годах великий князь Павел Петрович, путешествуя с супругой Марией Федоровной по Европе под именем графа и графини Северных, решил приобрести фигуры фонтана, созданного в Нюрнберге (Германия) в память о Вестафальском мире, завершившем Тридцатилетнюю войну (1618-1648 г.) Над этой скульптурной композицией трудились скульптор Георг Швайгер, его ученик Иеремия Айслер, златокузнец Христоф Риттер, мастера-литейщика Вольф Иеронимус Херольдт и медальер Иоганн Вольраб.
Комплект фигур и декоративных деталей около ста лет пролежали в хранилище. Они не были использованы для создания фонтана, поскольку функционирование его оказалось технически сложно осуществимым.
Сначала приобретенный в Нюрнберге фонтан планировалось установить в резиденции великокняжеской четы в Гатчине. В 1796 году, в год вступления Павла на престол, основная часть фигур была приобретена за внушительную по тем временам сумму в 30 тысяч рублей и установлена в Петергофе.
В 1902 году в Нюрнберге была изготовлена точная копия «Нептуна» и всей его свиты по гипсовым слепкам с российского фонтана, и в настоящее время немецкий фонтан, сменивший несколько местоположений, украсил собой городской парк.
В годы Великой Отечественной войны скульптуры петергофского фонтана «Нептун» были похищены и вывезены в Германию. После Победы над фашистским агрессором, по требованию советского правительства, они были возвращены и установлены на прежнее место.
"Были в Петергофе и потешные, веселые фонтаны. Таковы были те голенькие, в землю вросшие карапузы, что держали над головами подносы, а на подносах подобие стеклянных колпаков (“клошей”), образуемых бьющей водой". (Александр Николаевич Бенуа "Мои воспоминания")
Фонтаны «Тритоны-колокола» или «Клоши», что в переводе с французского так же означает «Колокола», были отлиты в Англии в 1721 году по рисунку архитектора И. Браунштейна, и в конце 20-х годов XVIII века появились у аллеи, идущей вдоль южного берега Марлинского пруда. Четыре одинаковых мальчика-тритона держат на головой плоские чаши. Первоначально скульптуры предназначались для Большого каскада, из чаш над головой «тритонов» били водяные струи. Но в конце XVIII века устройство изменили, и вода, переливаясь через края чаши, стала образовывать прозрачный водяной колокол вокруг фигуры морского мальчика. В годы Великой Отечественной войны скульптуры были вывезены немецкими солдатами и утрачены. В 1954 году скульптор А. Гуржий создал новых бронзовых «Тритонов», ориентируясь на довоенные фотографии
Удивительно, нам с Белкой никак не удается застать эти фонтанчики за работой! Все фотографии сделаны в разное время, и всякий раз мы подходим к карапузам-"клошам" когда они отдыхают:)
"Еще потешнее были Гриб и Елочка у Монплезира. Как весело было, когда какого-нибудь приехавшего из Петербурга гостя приглашали отдохнуть под шапкой Гриба или на скамейке около металлического деревца и когда перед ним, ничего не подозревавшим, вдруг образовывалась сплошная стекловидная пелена воды или его со всех сторон орошали тонкие струйки, возникавшие из ветвей искусственной елки. Дамы визжали, мужчины смеялись, но были и такие, которые обижались и сердились." (Александр Николаевич Бенуа "Мои воспоминания")
Что же касается фонтана Гриб, а точнее Зонтик, то этот фонтан не работает разве что глубокой зимой! Все его любят, и никому в голову не придет его боятся! Особенно, опять же, если сидишь на руках у мамы)
А это одно из самых любимых нами с Белкой воспоминаний Александра Бенуа о его прогулках о Петергофе в детстве! Оно связано с посещением Монлезира!
"К Монплезиру меня манила не одна старина. У самого дворца и у самого моря находилась знаменитая Мраморная площадка, пол которой был устлан беломраморными плитами. Вдоль окаймляющей ее белой же балюстрады с толстенными круглыми столбами были расставлены зеленые садовые скамейки. Сидя на них, полагалось любоваться видом на Финский залив и особенно теми натуральными фейерверками, которые божественные пиротехники устраивают вечерами по западному небосклону. Это место было особенно облюбовано всевозможными гувернантками. "So beautiful" (так красиво), - вздыхали, вступая на ее плиты, англичанки; "c’est ravissant" (восхитительно), - утверждали француженки; "wundersch;n" (великолепно), - лепетали немочки. Почему-то у меня осталось такое (довольно ложное) воспоминание, что на площадке Монплезира, кроме кисейных барышень и вот этих мисс, мадемуазелей и фрейлейн, никого не бывало. Обычай требовал чинно прийти, восторженно воскликнуть, усесться и молча взирать на эту "признанную красоту" - вроде того, как, скажем, посетители Дрезденской галереи в немом упоении млеют перед "Сикстинской Мадонной".
Что касается меня, то я был не особенно чувствителен к виду, открывавшемуся с мраморной площадки, зато мне нравилось ощущать под ногами гладкий мрамор плит и тот невысокий мраморный порог, через который надлежало переступить, чтобы попасть на них. Дети вообще чувствительны ко всяким "аппетитностям" - будь то глазурь какой-либо вазы или шелковистый ворс кота или полированное дерево. Тут же рядом можно было ощущать и другую аппетитность, ибо терраса вокруг миниатюрного дворца была выложена, на голландский манер, кирпичами ребром вверх. Кирпичи образовывали геометрические узоры. Приятно было попасть с песка дорожек на чуть взъерошенную поверхность кирпичной кладки, а с нее, переступив порог, - на гладкий мрамор, ощущение же этого благородного камня под ногами производило во мне сразу перестановку на торжественный лад. Я исполнялся какого-то театрального величия, мне казалось, что я принц, что я повелитель вселенной. Этому способствовала торжественная сень петровских лип, протягивающих свои могучие ветви над площадкой, и плеск морского прибоя о груды камней, которые ее подпирали. А в каком чарующем претворении доносилась сюда музыка придворного оркестра!"
(Александр Бенуа "Мои воспоминания")
И особенно, особенно приятно, что Александр Николаевич в детстве выделял тот самый фонтан "Фаворитка" знакомство с которым открывает первую книгу Петергофской Белки!
" Самая же забавная шутка была та, что скрывалась за одним из мраморных павильонов у ковша Самсона. Я очень любил это незамысловатое зрелище и подымал рев, когда папа на прогулке отказывался зайти к этому детскому фонтанчику. Но как было не плакать, когда меня лишали удовольствия снова увидеть этих плавающих друг за дружкой уточек и преследующую их собачку. Собака лаяла “тяв-тяв”, уточки кричали “ге-ге-ге”, а посреди сидел на вертящейся кочке пастушок с волынкой, из которой он как бы извлекал жалобные звуки".
(Александр Бенуа " Мои воспоминания")
И в тоже время никто иной, как Александр Николаевич Бенуа, (как бы в детстве ни пугал его фонтан «Нептун»!) сказал о Петергофе, продолжившим в своих фонтанах стихию моря, замечательно верно и точно.
«…его часто сравнивали с Версалем, но это недоразумение. Совершенно особый характер придает Петергофу море. Он как бы родился из пены морской, как бы вызван к жизни велением могучего морского царя…Фонтаны в Петергофе не придаток, а главное. Они являются символическим выражением водяного царства, тучей брызг того моря, которое плещется у берегов Петергофа».
(Александр Бенуа "Воспоминания")