Глава 7
Аиша, круг пятый
Настроение: Leonard Cohen «In My Secret Life»
— Аиша, здравствуйте! — писал я в третий день сентября, начиная свое послание.
Такое обращение мне не очень нравилось — слишком официально и непривычно, но я понимал, с Аишей необходимо соблюдать формальности, иначе вообще ничего не выйдет. Поэтому, не обращая внимания на глухие протесты своего вольного стиля, я включил режим джентльмена и продолжил формулировать, как мог, стараясь писать без ошибок и с большой буквы:
— Не знаю, получится ли из моей мысли-идеи, возникшей несколько минут назад, что-либо реальное и стоящее, но пока есть этот импульс, решусь спросить у Вас: можете ли Вы помочь мне в творческом проекте, который я хочу реализовать уже несколько лет, но который все никак не получается осуществить в виду различных обстоятельств? Мне требуется техническое, душевное и духовное руководство в этом процессе, но есть подозрение, что, скорее всего, мне нужно просто вдохновение, и мне показалось, что это вдохновение может быть связано с Вами. Я знаю, что Вы настороженно относитесь к людям без фото и без истории, но такова данность. Уверяю Вас, что с моей стороны по направлению к Вам исходят только позитивные и чистые помыслы и энергии, и я желаю Вам только добра и счастья. Дело в том, что мне нужно озвучить некоторые тексты, а Ваши профессиональные советы или же полное руководство могли бы очень помочь. Сейчас я живу не в Москве, но мог бы приехать на несколько дней в Ваше поместье между предстоящими у Вас спектаклем и семинаром, если у Вас будет свободно это время (простите за наглость). Понимаю, что подобная просьба может выглядеть странно и настораживающе, но решил сразу озвучить свою мысль, чтобы была понятна идея, неожиданная для меня самого. P.S. По написании сообщения, эта мысль мне уже не кажется совершенно удачной, но раз уж написал — отправляю, и если идея неуместная, то отправляю не Вам, а просто в Космос… — кончил я многоточием.
Самому теперь весело читать все это, да и тогда я тоже улыбался. Но уж как написал так написал, решил я, и текст отправил.
Аиша ответила взаимным приветствием, сообщила, что ей «просто необходима» моя фотография, потому что «невозможно представить дружескую беседу и поддержку в таких неравных условиях», в конце поставила дружелюбную скобочку. Пришлось согласиться, но и объяснить, что имею собственное, особое отношение к вопросу, как, впрочем, многие пользователи сети, не выкладывающие свои снимки на всеобщее обозрение. Заметил, что Аиша меня уже видела, что случилось это на фестивале, утром, когда она шла с мамой из леса. На всякий случай напомнил про скамеечку под звездами. В завершение, из вежливости, предположил невероятное: что на фестивале она могла меня и не запомнить, однако выразил надежду, что некоторый образ в памяти все-таки запечатлелся, в душе все еще надеясь, что можно будет обойтись без фото.
— Ой, там были люди ведь еще разные! — рассыпалась скобочками Аиша. — Ну опишите хоть себя, как мне быть-то?! — вроде как смущалась она. — Конечно, может Вы крутой разведчик по профессии и вам просто нельзя заводить странички в соцсетях, но уж постарайтесь, я должна понять кто Вы! — настаивала она, смягчая скобочками, и продолжала: — Вы поймите, я люблю людей, с радостью общаюсь и дружу, но мне кажется, я имею право хотя бы понимать с кем веду беседы!
Настойчивость Аиши мне была понятна, но и не верилось, что она позабыла о нашей встрече на фестивале, да еще и тридцать миллионов моих просмотров ее клипа в придачу. Я решил, что девушка хочет просто из любопытства добиться своего, поэтому шутил, что разведчик из меня еще тот, ответно ей улыбался и обещал найти какое-нибудь не очень старое сносное фото. Немногим позже нашел и скинул подходящий снимок, потом нашел еще один, получше, на котором был вместе с сыном, и отправил его, чтобы показать, что не такой уж я голодранец, потому что являюсь счастливым обладателем вполне себе приличного на вид ребенка.
Изучив фото, Аиша меня припомнила, снова мне заулыбалась и предложила начать все сначала, сразу реализовав предложенное еще одним формальным приветствием. Я ответно сообщил свое настоящее имя.
— Какой ужас! — воскликнула она, рассмеявшись. — Еще и имя не Ваше!
Не знаю, какие эмоции она испытывала на самом деле, но тоже ей улыбнулся, заметив, что подобную реакцию предполагал.
Признав благопристойность моих изображений, Аиша сделала комплимент, что конспирация моя находится на уровне «бог» и предположила, что «кто-то явно старается соблюсти секретность», тем совершенно меня рассмешив.
Знакомство состоялось.
Мы общались до самой ночи, и кое-что друг о друге нам удалось выяснить. Если объединить нашу переписку, собрав ее в индивидуальные информационные блоки, можно увидеть, что Аише из меня удалось вытащить следующее.
Первое (идея). По жизни я испытываю постоянное внутреннее беспокойство и надеюсь, что, реализовав некую идею, обрету этим покой. Частью идеи являются стихи, которые требуется озвучить, но для этого мне нужна помощь, так как необходимость показывать кому-либо собственные поэтические произведения вызывает у меня чувство преодоления внутреннего барьера — чувство неприятное и дискомфортное, к тому же, я не уверен, есть ли в моих стихах ценность, а те немногие люди, которые их видели, мне кажется, стихами не прониклись, кроме, быть может, мамы, но и та не поняла их в полной мере. Еще есть у меня мысль задействовать Аишу, вернее ее голос, в совместном озвучивании моей главной поэмы. Голос подошел бы идеально, однако в этой идеи я все же сомневаюсь, так как считаю, что лучше сделать простой, аскетический вариант, лишенный каких-либо художественных изысков.
Второе (ху эм ай). У меня нет четкого ответа, кто я по профессии. Сейчас живу в провинции, два последних года жил в Москве, работал дома за компьютером, но имел необходимость находиться в городе и физически. Скажем, работал с людьми, работа была административная, не требующая специального образования. Однако, по прошествии двух лет я больше не смог этой работой заниматься и жить в мегаполисе. Поэтому вернулся домой. В данный момент снова нахожусь в поиске своего пути, имея подозрение, что путь этот может быть связан с творчеством.
Третье (причины). В Москве, благодаря случаю, я побывал на концертах Аиши и проникся ее миром. Мне было достаточно услышать ее песни и почитать стихи, чтобы составить ясное представление о ее душевном устройстве. И я удивился бы, если бы Аиша сразу приняла мое предложение, пригласив к себе, так как заметил, что, раскрываясь на сцене, в жизни она очень осторожна, даже в некотором смысле напряжена, по крайне мере, с новыми людьми. Еще заметил, что наши стихи очень созвучны, поэтому я не мог оставаться равнодушным и не написать ей. И хотя послание мое было отправлено ей, словно в космос, все же, существуют вещи, которые даже в направлении этой универсальной субстанции сформулировать и проговорить бывает очень сложно, поэтому я решился сразу показать ей свои тексты, чтобы было понятно, о чем, собственно, речь и чтобы сразу выяснить, есть ли вообще смысл всем этим заниматься — мнению Аиши я доверял и отправил ей электронную версию книги своих стихов, изданных пару лет назад в Москве.
Четвертое (привычки). Я не веду личных переписок, так как не имею в этом необходимости и внутренней потребности. На всех устройствах у меня разные аккаунты и имена, и я прошу не удивляться, что и на обложке моей книги тоже стоит другое имя — «так уж вышло», объяснил я. Сообщил, однако, свою настоящую фамилию, хотя и пришлось изрядно для этого с собой побороться. Но соврать Аише на прямо поставленный вопрос или открутиться я не мог, так как это могло повлиять на наше общение в дальнейшем. Сделал это в качестве жеста доброй воли, но сделал опять же, непросто, спрятав информацию в картинке, чтобы ее нельзя было вычислить текстологически, потому как не привык отправлять через сеть свои персональные данные. И как только Аиша фамилию увидела, сразу эту картинку удалил. Так мне было спокойнее. Не сомневаясь в Аише, я сомневался в нашем всеобщем будущем, которое давно проявляло себя в настоящем, делало это по обыкновению топорно, заставляя всегда помнить об осторожности — помнить о ней даже в самых безобидных на вид вещах и процессах. Так мне было еще спокойнее. Береженного бог бережет.
— Забыл спросить, сколько стоит Ваше время? — мотивирующе завершил я прелюдию, на всякий случай предупредив, что все сказанное должно оставаться между нами. Параноик еще тот.
Выяснилось, что джентельменское мое письмо, начинавшее этот день, показалось Аише весьма занятным. Из него она вывела, что собеседника, то есть меня, явно что-то беспокоит, и она почувствовала, что собеседнику, то есть мне, необходим какой-то «новый виток». В общем, все она поняла верно, девочка умная.
Для знакомства и ради «конструктивного доброго общения» Аиша предложила для начала просто поговорить, а с приездом к ней на несколько дней пока не спешить, в виду того, что все равно скоро будет в Москве, где мы и смогли бы встретиться, все обсудив. Вопрос о деньгах проигнорировала.
В ответ на мое предположение о том, что по творчеству автора можно достоверно судить о его личности, Аиша категорически заявила, что я ее совсем не знаю и она для меня совершеннейшая загадка. Причем повторяла она это неоднократно, напоминая упорством своим и категоричностью известного персонажа Ярослава Гашека: был у бравого солдата Швейка товарищ по несчастью, имя которому Первая мировая, — подпоручик Дуб — заноза та еще; подпоручик этот постоянно грозил всем солдатам, запугивал и повторял: «А я вам говорю, что вы меня не знаете! Но вы меня еще узнаете!», иной раз добавляя: «Может, вы меня знаете только с хорошей стороны! А я говорю, вы узнаете меня и с плохой стороны! Я не такой добрый, как вам кажется! Я вас до слез доведу! Ослы!».
Аиша не раз напоминала мне этого загадочного персонажа повторением собственного заклинания того же свойства, однако, в противоположность подпоручику не злилась, держала себя в руках, была корректна и на личности не переходила, признавая, что и она, в свою очередь, тоже меня не знает. В общем, была подпоручика как минимум объективнее. Еще рассказывала, что есть у нее какой-то серьезный повод с осторожностью относиться к людям, потому что на свете «хватает добрых людей и истории случались разные». В подробности вдаваться не пожелала, а сравнение с подпоручиком ей почему-то не понравилось.
— Вы программист? Ясновидящий? Архитектор? — допытывалась Аиша, пытаясь угадать сферу моей деятельности. — Очень многие могут работать дома, — рассуждала она, рассказывая, что к ней часто обращаются люди с разными вопросами, идеями, «терзаниями даже» и нет ничего странного, если она может быть кому-то полезной, и вдруг даже она сама этого захочет! Девушка была открыта всему миру и людям, но при этом оставалась как бы немножко закрытой для меня — такое у меня сложилось о ней впечатление, и это меня несколько дезориентировало. Еще рассказывала, что в настоящее время живет у себя в поместье (так сейчас называют родовые поселения), ездит в город только по делам и расписание имеет «живое очень». Хвалила меня за напор. «Хороший напор, уверенный!» — писала она, сопровождая диагноз множеством скобочек-улыбок, то ли слегка иронизируя, то ли выражая полное моим напором удовлетворение. Затем предложила согласовать удобное для обоих время встречи, выбрав подходящий день. Чтобы проще было договориться, я предложил при необходимости вернуть ее домой, доставив на своей машине. Она оценила «прекрасное предложение», написала, что это благородно, но отказалась. Я благородства в этом никакого не видел, считал обычным делом, даже большим одолжением по отношению ко мне, нежели к ней, потому что можно было бы подольше пообщаться с ней в дороге.
— Но я вас видела всего раз и мельком, я не могу пока согласиться. Давайте просто пообщаемся и если у нас сложатся хорошие дружеские отношения, то я как-нибудь соглашусь, и вы отвезете меня домой, — таков был ответ и возразить на это было нечего.
Еще она писала, что, когда поймет суть моих идей, у нее также родятся мысли и решения, и она думает, что тогда, по ходу, обо всем можно будет и поговорить, а сейчас у нее рождается просто миллиард вопросов о моем проекте, и тут ей надо все понять.
Тогда-то я и предложил ей ознакомиться со своими стихами.
— Хорошо, конечно присылайте! — согласилась она. — Видите, мы с вами, Марти, вообще в неравном бою. Вы четко понимаете, о чем говорите, а я нет! Я только сижу и догадываюсь… Вы уже сопоставляли меня с Космосом сегодня. Вот представьте, что я Космос — и просто говорите как есть! Я пойму! И я жду вашу поэзию! Я теперь обязана прочесть хотя бы фрагмент (уж после такой-то беседы)! Вы отправляйте стихи, буду их ждать! — пообещала она.
Энтузиазм Аиши был заразителен, после этих слов я и решился показать ей книжку своих стихов.
— А вы шутник! — рассмеялась она после какой-то шутки и на случай скорой нашей встречи дала мне свой «секретный телефонный номер», понадеявшись на мою благонадежность.
Я обещал.
Вопрос оплаты она по-прежнему игнорировала, но в конце все же написала, что не замечает его, так как «все еще не понимает, что ей со мной придется делать». За сим, тепло распрощалась и убежала спать.
День выдался неплох.
Поэму мою и стихи Аиша прочла быстро, в один вечер, что немало меня удивило, обрадовало даже, однако по прочтении предупредила, что нужных слов у нее пока нет и говорить о прочитанном она не готова.
Написала, цитирую: «Слова пока не пришли для Вас. Мне лишь просто захотелось Вас увидеть и поговорить, тогда я пойму, какова моя роль в этом всем. Сейчас же, впечатление во мне еще не уложилось. Я эмпат. Мне надо ощущать и слышать людей», — писала она, затем попросила назвать цифру — сколько тех, кто прочитал мои труды. Я прикинул и получилось, что, не считая родственников (а далеко не все из них книгу читали и знают о ней), то человек десять, наверное, наберется, но я даже не уверен, что все они прочитали книжку до конца. Знаю точно, что ее прочитал корректор, который работал над книгой в издательстве, поэт-рецензент, работавший там же, два священника, которым я посылал книгу в электронном виде, и один неожиданный поэт-издатель, который случайно взял книгу в моем издательстве и каким-то чудом ее осилил. Этот последний даже начал со мной переписку, однако я понял, что он не в теме, потому как говорил он только о стихах, говорил о внешнем, о поэме же не сказал ни слова, будто ее не существовало, а поэма — это главное.
Аиша была единственным человеком, к которому я обращался в сети на «Вы». Меня это немного напрягало, это было противоестественно для меня, и уже на следующий день я попытался использовать вариант попроще, написав ей «ты». Сначала написал случайно, но затем решил оставить, чтобы проверить реакцию. Аиша обратила на мою вольность внимание; я понял, что сделал это несвоевременно, поспешил. Извинившись, сказал, что вышло это случайно, пообещал, что больше это не повторится, что впредь буду за собой следить. На это Аиша вдруг ответила, что сама не прочь упростить переписку, в подтверждение прислав красивую музыкальную композицию.
— Будем на «ты» уж, раз так тут все неординарно и интересно! — писала она в ночь перед сном, судя по сговорчивости, уже прилично клюя носом.
Так, первая же моя попытка оказалась удачной, а сама Аиша оказалась не такой ворчуньей, как я о ней думал. Это обнадеживало и располагало к дальнейшему.
Не отпуская ее спать, я успел рассказать еще одну историю, как год назад уже писал ей — писал, как привык, обращаясь к ней на «ты», и ей тогда это не очень понравилось. Аиша этого разумеется не помнила, и я рассказал некоторые подробности того общения, объяснив, что на «ты» обращаюсь ко всем — такова специфика моей работы, а если общаюсь не по работе — то только с сыном или, изредка, с его друзьями-подростками, поэтому и вне работы — тоже всегда на «ты».
Аиша удивилась, что я писал ей с другого аккаунта и под другим именем. «Гений конспирации!» — похвалила она. Я глубокомысленно заметил, что если бы был гением, то меня бы здесь не было. «Сложная натура поэта», — поставила Аиша очередной диагноз, с чем я вежливо согласился, заметив однако, что думать так о себе безусловно приятно всем, кто занимается сочинительством.
Как раз в это время я смотрел фильм о Родене и записал слова, прозвучавшие в нем: «Данте… Он ведь тоже скульптор, только лепит словами, понимаешь?» Сказано было верно. Я понимал. И о себе мог сказать то же самое, поэтому продолжал лепить свои, делая это не всегда изящно и не всегда к месту, что, впрочем, свойственно людям, которые много чего лепят, ибо уныние нередко к тому располагает. Настроение было так себе.
Говорят, уныние один из семи смертных грехов… Но как можно называть грехом то, что невозможно контролировать? Это все равно, что называть грехом смертельную болезнь или расстройство пищеварения — дело сомнительное.
Спустя несколько дней я выехал в Москву. Приехал, как всегда, поздно, почти ночью, дабы перебраться с запада на восток не обползая город, а объезжая его по МКАД на приемлемой скорости. Правда, иногда я все-таки ездил и через центр — люблю его огни и чувство, что нахожусь в самом центре русской цивилизации. Однако перебираться на машине через центр, где бы он ни находился и какую бы идею собой ни олицетворял, занятие, как правило, утомительное, особенно после четырех часов монотонной езды в темноте, поэтому желание такое я испытывал редко.
К тому же, с детства мне известна простая истина, что «настоящие герои всегда идут в обход» — истина, заложил которую в неокрепший мой мозг старый друг — проигрыватель граммофонных пластинок, гипнотически воздействовавший на нас с братом все наше сознательное и бессознательное детство тоже. Брат усвоил эту и другие сказочные истины лучше меня, что позволяло ему при случае воспроизводить их почти дословно многие годы спустя, и в обход ходить тоже куда успешнее. Бестолковость свою я могу объяснить более юным возрастом, да тем, что засыпал обычно быстрее брата, отходя в мир грез не дослушав очередную сказку до конца. Впрочем, эта истина осталась со мной на всю оставшуюся жизнь.
Привычно освободившись в третьем часу по полуночи, я поехал устраиваться на ночлег. Отдыхал я всегда в парке Кусково, что на востоке. Сперва остановился в Нижнем парке, чтобы разогнать кровь на турниках рядом с небольшим Итальянским прудом; пару километров пробежал вокруг Большого Графского; прогулялся по центральной аллее; остыв, поехал в соседний, Верхний парк, где устроился на ночлег на внутренней стоянке у пруда Большого Дворцового. В поездках я всегда освобождался поздно, поэтому не видел смысла ночевать в гостинице и всегда приезжал сюда. Мне нравилось это место, нравилось начинать утро, просыпаясь в тишине, посреди леса, встречая рассвет с поющими лесными птахами.
Но долго спать в машине дело практически невозможное, часа четыре и то урывками. Не замерзнешь, так затекут ноги, или заболит спина, или проедет какой-нибудь трескучий трактор, или еще кто-то неожиданный с запотевшими стеклами устроится на ночлег неподалеку, включив громкую музыку. Бывало разное.
Однажды по соседству ночевали дорожники в «Газели». С вечера они неплохо расслабились, я, разумеется, не знал и встал по соседству. Вообще не думал, что машина обитаема. Через час пришлось переехать на другую сторону парковки, чтобы храп свирепствовал не совсем в ухо и чтобы воздух свеж. Выхлоп был что надо, внедорожный. Зато утром я опять бегал по лесу, гулял у прудов, висел на турнике и завтракал сахарной дыней с видом на раннюю московскую осень. Оно того стоило.
Вот и в этот раз, пробежавшись и перекусив, на пару часов я включил компьютер, сделал необходимое, переоделся и помчался в свое любимое кафе на Добрынинской. Потом бродил до вечера по Москве в ожидании Аиши, представляя, как гуляем мы вместе, как сидим в кафе «Авокадо», болтаем о чем-нибудь, чему-то смеемся. Я представлял и весь день жил этим ожиданием.
Время приближалось к восьми. Не вытерпев, я написал.
— Привет, как сегодня со временем? — осторожно поинтересовался я.
Сформулировал так, чтобы выглядело помягче и закончил улыбкой. Аиша была еще занята; предположила, что освободится, возможно, не раньше десяти, потому что мероприятие затягивается. Ответила сразу. Я решил, что и это уже неплохо, напомнил, что кафе работает до одиннадцати; но Аиша исчезла и два часа не появлялась, не прочитав последнее.
Около десяти появившись вновь, сообщила, что все еще выступает, что ее еще «не отпустили» и наша встреча под вопросом. Я спросил, где она находится территориально, и можно ли мне посмотреть выступление? Аиша вежливо отказала, сообщив, что мероприятие закрытое. В принципе, я не расстроился, потому что не особенно и рассчитывал, да и не сильно хотелось срываться куда-то в этот час, покидая центр. Спрашивал я на всякий случай, больше из вежливости.
Без четверти одиннадцать стало окончательно ясно, что в этот вечер у нас с Аишей ничего не выйдет. Я написал, что уже поздно и что встретиться нам сегодня, наверное, не судьба.
— Ой, я миллион лет прождала такси! Сейчас еду на Таганку, освободилась! Денек сегодня еще тот! — написала Аиша в одиннадцать.
Я в это время шел по Москворецкому мосту к Добрынинской, где неподалеку от кафе оставил машину. Поддерживая разговор и Аишино настроение, сообщил, что и у меня денек сегодня выдался нелегкий и после такого тоже нужно отдыхать. Длительные прогулки и ожидание утомляют.
— Да-а… — протянула Аиша. — Ну, в общем, видимо, если не сегодня, то уже когда-нибудь однажды, так как с такой концентрацией событий я даже не знаю, что будет завтра… Как настроение?
Как настроение… Настроение было не очень. Сообщая, что иду на Добрынинскую, я надеялся, что Аиша, быть может, предложит заехать к ней на Таганку, потому как не далеко. И хотя, пробродивши весь день по городу, устал я прилично, да еще предстояло сидеть всю ночь за рулем, я бы все равно к ней поехал, обязательно бы поехал, хоть на пять минут, чтобы увидеться. Но Аиша не предложила, а навязываться я не стал.
— Трудно сказать, какое настроение, — ответил я в задумчивости. — И хорошо, что сегодня не встретились, и жаль.
— Почему? Почему хорошо? — забеспокоилась она и, не дожидаясь ответа, сообщила, что видит в моих словах нерешительность. — Но это же пустое! — убеждала она. — Можно проще видеть обстоятельства!
Я ответил, что объяснить это трудно, и что думаю я совсем не о себе.
— Да? — опять удивилась Аиша. — А о ком тогда?
Улыбнувшись, что меня вынуждают писать такие очевидные вещи, я набрал несколько первых слов, собираясь продолжить:
— Если открытым текстом, то… — начал я и поставил многоточие, чтобы Аиша поняла, что сейчас я сформулирую нечто, требующее для вербализации некоторое количество времени.
— Да конечно открытым! — нетерпеливо вставила она.
«Ладно, если уж говорить, то на чистоту. Аиша должна понять, она обещала», — думал я, начиная собирать буквы в слова.
— Судя по тому, что написано в наших стихах, можно предположить некоторое родство наших душ, — продолжал я. — А что если, когда мы встретимся, между нами что-то загорится… Что тогда? Я не представляю. Тебе семья нужна, дети, а я это не потяну. Может быть, это смешные мысли, но какие есть, — поставил я необходимую скобочку, выразив свои сомнения как можно короче.
Мне было трудно писать все это, мне не хотелось. Но я желал Аише нормального женского счастья, желал детей, семью, нормального мужчину, поэтому себя я бы ей не пожелал, понимая, что не способен дать ей все это. И я честно предупреждал, чтобы в дальнейшем ни у кого не было разочарований. Всякое может быть. Хотел уберечь ее, чтобы она, вдруг, в меня не влюбилась. Хотя, конечно, и желал этого. Ведь я ее уже любил. Как можно не любить человека, который пишет такие песни…
И она просила говорить, как есть. И я говорил. Потому что если девушка мне нравится, я всегда предполагаю, что она может быть той самой, которую я когда-то искал, которая создана для меня, мне предназначена, которая, быть может, тоже меня ищет. Тогда она непременно должна меня узнать, почувствовать шестым чувством, и тогда все слова станут лишними, потому что тогда она будет понимать меня с полуслова, знать душевное мое устройство изначально, не требуя объяснений, подтверждений очевидного и расшифровок элементарного — так просто должно быть, был я уверен, точно зная, что для большинства женщин стал бы разочарованием.
— Это сильно, — написала Аиша, прочитав мое сообщение спустя полчаса. — Это настолько предвосхищает что-либо, что я даже растерялась… Тут и так-то сложно строить диалог, так как нет прямого знакомства, а еще и вот такие пируэты! — она рассмеялась. — А вообще, это мило! — Аиша примирительно улыбнулась.
— Да, все так, это подходящие слова, — согласился я.
Аиша действительно была права.
— Мы даже еще не друзья и даже не знакомы! — продолжали меня вразумлять. — Ну и ладно! — она опять улыбнулась. — Хочется усложнять, значит, такова натура поэта, требует бурь!
Но усложнять я ничего не хотел, наоборот, пытался сделать все проще, быстрее, поэтому ответил, что все не совсем так, как она пишет, однако спорить желания у меня нет.
— Да я и не поэт, — поправил я. — Это дело прошлое. Прости, что потратил время, прости за неуместные слова и мысли, прости за все. Не знаю, что еще сказать…
Я пытался что-то исправить, чувствуя неловкость, хотел предостеречь Аишу от возможных разочарований, но оказалось, что я опять слишком поспешил и, похоже, именно этим Аишу и разочаровал. Что, в общем, тоже было результатом.
— Какое-то чувствую бурчание, — улыбнулась она.
— Ага, — улыбнулся я.
— Ну брось ты это все, не надо прям так. Все просто и замечательно! Общение у нас тоже новое и вполне хорошее, так что, не надо!
Я предупредил, что уже почти поехал домой.
— Доброй ночи тебе и аншлага завтра, — попрощался я.
— Доброй, всех благ! — вернула она. К себе не звала.
Я дошел до машины, опустился в кресло, перечитал последнее.
— Вот я дурак!
— Не то слово! — рассмеялась Аиша, на всякий случай добавив, что шутит.
Я предположил, что все это у меня от недосыпа. Она согласилась, заметила, что это единственное оправдание, что надо нормально останавливаться в приличном хостеле, отдыхать и не морочиться.
— Когда в человеке говорит усталость, это страшное дело, — подытожила она.
Я начал возражать, написал, что усталость это ничего, не так уж это и страшно, пообещал, что высплюсь на полпути, на даче у тещи. Еще обещал, что если мы все же когда-нибудь встретимся, то у нас будет иммунитет на мои глупости.
— А что, есть такая вероятность?
— Не знаю… — Я задумался. После такого вопроса я и сам засомневался. — В том смысле не знаю, что вероятность есть всегда, — ответил.
— Все, сдаюсь, у меня полученная информация не соотносится, — процитировала Аиша мои слова про тещу и ночлег.
Я ждал этого, и мне снова было интересно, как она отреагирует. Я объяснил, что теща бывшая и мы просто дружим. Аиша опять мне улыбалась.
Полночь. Я выдвинулся в путь. На широченном тротуаре, где вечно полно машин и они никому не мешают, мне прилетел штраф.
Шла осень. Мы переписывались с Аишей весь сентябрь, продолжили и в октябре. Я периодически ездил в Москву, стараясь увеличивать интервалы между поездками. Иногда ездил раз в полторы недели, было и через две. Но случалось такое не часто и не по моей воле: несколько последних лет существовало одно обстоятельство, время от времени возникающее в моей жизни, которое заставляло меня подолгу оставаться дома. Напрямую от меня это не зависело, влиять никак я не мог и даже не научился это обстоятельство прогнозировать. Всегда появляясь внезапно, оно также внезапно исчезало, оставляя о себе лишь очередное грустное воспоминание и пустоту.
За все это время мы с Аишей так и не встретились. Сперва я еще пытался, но, не видя явной заинтересованности с ее стороны, в итоге, бросил. Не представляя, как у нас вообще что-то может сложиться, я продолжал с ней общаться, поначалу — потому что легко, затем — потому что привык.