В шестидесятые годы прошлого столетия я был молод, заочно учился в Полиграфическом институте и работал в книжном издательстве курьером.
По своей работе в издательстве, мне приходилось общаться с разными людьми. В коридорах издательства можно было встретить писателей, журналистов, художников-иллюстраторов. Кто-то приходил по своим издательским делам, а кто и просто пообщаться, поболтать о том, о сем.
Но сойтись близко я ни с кем не мог. И это не удивительно, работа моя была проста и исчерпывалась двумя словами: «отнеси — принеси».
Редакторы и корректоры в упор не замечали меня, простого парня с улицы.
А писатели, которых случалось встречать в издательских коридорах, казались мне какими-то неземными существами, спустившимися с небес.
И только художники-иллюстраторы были со мной демократичны. Чаще пьяные, чем трезвые, приходили они в издательство за заказами на работу или в бухгалтерию за гонораром, и встретив меня удостаивали своим вниманием, а то и разговором по душам.
Но как-то так сложилось, что сошелся я ближе с человеком, который совмещал в себе две ипостаси, художника и писателя.
Михаил Петрович Костин — художник-график. Но когда его с кем-либо знакомили, представлялся писателем.
И в этом была доля правды. Несколько лет назад, в конце 50-х, Костин написал повесть «Корж идет по следу», и ее издали. А позднее книжку переиздали.
В повести рассказывалось о работе советских контрразведчиков во время Великой Отечественной войны, успешно разоблачающих немецких диверсантов, заброшенных на советскую территорию.
Когда-то Костин работал в КГБ художником-картографом, это и объясняет его знание специфики оперативной работы. Но в описываемое мною время, он уже был свободным художником и выполнял в издательстве рисунки для научных и научно-популярных книг.
Друзьями мы с Костиным, и даже приятелями, быть не могли, уже по возрасту, ему за пятьдесят, а я пацан, но с первых же дней почувствовали друг к другу симпатию.
Костин был алкоголиком с большим стажем. В издательстве он появлялся не иначе, как в подпитии. А если кто-то из редакторов делал ему замечание, обижался, божился, что с утра только стакан молока и выпил.
И удивительно, при всем при этом, рука у Костина была твердой, а глаз зорким. Он выполнял чертежи без предварительной карандашной разметки, а его рисунки отличались изяществом и тщательностью проработки деталей.
Жил Костин в подвале дома, владельцем которого когда-то был известный композитор Балакирев. Дом официально считался памятником культуры, но мемориального музея в нем никогда не было, и без ремонта дом постепенно разрушался. В полуподвале дома у Костина была небольшая комната и маленькая кухня.
Я, бывало, заходил к Костину и видел в каких ужасных условиях он живет. Облупленная штукатурка, покрытые плесенью стены, прогнивший пол.
Но и сам хозяин не заботился о своем жилище, повсюду пустые бутылки из-под спиртного, мусор, недоеденная пища на столе, тараканы, куча грязного белья в углу.
Друзей у Костина не было, но иногда заходили к нему собутыльники. Как-то он проснулся ночью и обнаружил, что кто-то лежит с ним в постели. Он испугался, вскочил, включил свет, и оказалось, ночью к нему забрел пьяный журналист, работавший когда-то в издательстве редактором. Дверь в полуподвал никогда не запиралась, журналист свободно зашел, лег рядом с Костиным и заснул.
Костин говорил, что пишет книгу о японской разведке. Но ему мало кто верил, считая это пустой пьяной болтовней.
Как-то Костин получил в издательстве большой срочный заказ и пропал.
Я приехал к Костину. Был конец зимы, и уже случались оттепели. Я с трудом открыл дверь в его жилище, она вмерзла в лед, образовавшийся от подтекающей под нее воды. Бывали дни, когда дверь открыть было невозможно, и тогда Костин входил и выходил через окно.
Температура в жилище была почти как на улице, пол покрылся тонкой коркой льда, видимо, накануне вода затекла и в помещение.
Из небольшого окошка через грязное стекло пробивался тусклый свет. Я с трудом разглядел на кровати под грудой тряпья Костина, он спал и, очевидно, был пьян.
Мне не удалось его разбудить. Я присел на стул и осмотрелся. На столе, среди пустых бутылок, остатков скудной закуски, лежали рисунки, за которыми я приехал, но работа над ними, видимо, не была закончена. Это меня огорчило и я решил уйти.
Направляясь к двери, я почувствовал, что ступаю по листам бумаги, разбросанным по полу. Я поднял несколько листов, вгляделся в них, это были страницы какой-то рукописи.
Я попытался прочитать машинописный текст, но было темно, и я мало что понял, только отметил хороший литературный язык автора.
Жалею я, что не взял тогда с собой хотя бы несколько страниц. Вероятнее всего, это и была та загадочная рукопись книги о японской разведке, о которой говорил Костин.
Когда у Костина случались продолжительные запои, и он уже не мог выполнять издательскую работу, и ему не на что было жить, он прерывал запой и ложился в больницу.
Доктор медицинских наук, профессор выделял Костину койку в своем отделении, и он в палате, на прикроватной тумбочке, в свободное от лечебных процедур время, выполнял для профессорских научных трудов чертежи и рисунки.
А через пару недель окрепший и трезвый Костин возвращался в свой полуподвал.
Наконец-то дом композитора Балакирева начали ремонтировать и Костина выселили в однокомнатную квартиру на окраине города.
Костин по-прежнему появлялся в издательстве, общался с редакторами, авторами, коллегами художниками, и если была для него работа, получал заказ и исчезал.
Как-то несколько дней Костин не появлялся в издательстве, и я поехал к нему, так как для него была срочная работа.
Я долго стучал в квартиру Костина, но безрезультатно, спустился этажом ниже и уже хотел уйти, когда открылась дверь одной из квартир, и женщина поинтересовалась, не к Михаилу ли я пришел. Убедившись в этом, она сообщила мне, что Михаил погиб.
Женщина в подробностях рассказала мне, как рано утром случился пожар, как его тушили, и обнаружили обгоревшее тело Михаила. Пожарники установили и причину пожара,
непотушенная сигарета.
И еще рассказала женщина, как всю ночь перед пожаром, Михаил стучал чем-то в пол, и она не могла уснуть.
Я был потрясен. Вспомнил, как однажды приехал к Костину. Он лежал на кровати и пил из бутылки пиво. Сделав несколько глотков, он резко опускал руку с бутылкой вниз и со стуком ставил ее на пол. Возможно, эти звуки и слышала соседка в ту страшную ночь.
В издательстве к гибели Костина отнеслись с сочувствием, но как к ожидаемому финалу. Скорбели, но как бы не очень и недолго.
Когда состоялись похороны Костина, кто его хоронил и где он похоронен узнать мне так и не удалось. Был у Костина сын, но он не общался с отцом, а их редкие встречи бывало заканчивались скандалами и рукоприкладством.
Прошло много лет. Сейчас уж никто и не помнит Михаила Костина — художника, писателя, и не побоюсь такого определения, классика советской литературы. Забыта и его книга «Корж идет по следу».
А я часто вспоминаю Михаила Костина, невзрачного, тихого, незаметного человечка со скорбным, плаксивым выражением лица.
Как-то я даже попытался найти его книгу. Но ни в книжных магазинах, ни у букенистов ее не обнаружил. А в библиотеках девушки-библиотекарши о писателе Костине и его книге «Корж идет по следу» ничего и не слышали.
И я надеюсь, что мои воспоминания о Михаиле Костине, хотя бы подтвердят сам факт его жизни. И было бы это справедливо.
Я храню письмо, которое прислал мне из больницы Костин за несколько месяцев до своей гибели. В нем он просит меня получить по доверенности в бухгалтерии издательства причитающийся ему гонорар.
В письме Костин, почему-то обращается ко мне со словами: «Отец мой, благодетель».
Грустно все это как-то.