Мои родители хотели, чтобы из меня и брата выросли «настоящие творческие люди». Не в плане творческого отношения к работе, а в плане непосредственной принадлежности к творческим профессиям, элитному лагерю. В первую очередь, это была отцовская идея, потому что маму он никогда не считал и не воспринимал как творческого человека. Может ли быть творческим человеком врач? Даже не настоящий врач, а всего-навсего фармацевт? Отец был убежден, что фармацевты мало чем отличаются от продавцов (а стоит сказать, что он придирчиво относился к продавцам, он ненавидел продавцов и одновременно опасался их), а также в том, что у мамы нет никакой вспышки творческих талантов.
В этом он как раз ошибался. Был бы способен не творческий человек, используя лишь один счастливый бег своей фамилии (даже не своей девичьей фамилии, а фамилии моего отца) и фамилии известного партийного функционера, выдавать себя за его внебрачную дочь, тем самым получая первоочередное обслуживание в любых магазинах, а потом, когда пришло время, - получая беспрепятственное разрешение на открытие одной из первых частных аптек? По-моему, нет, такое мог скрыть только талантливый, творческий человек. Не без актерских способностей. Бывало, что кому-то из сшитых в дураках людей приходило в голову, что маму - не столько отчество, сколько должно было быть, но мама была настолько убедительной и искренней, что человек, имевший сомнения, самостоятельно находила тысячи вероятных объяснений такому феномену. Мама всегда оставалась в белом. Незапятнанная мама. О каких карах или проблемах вообще речь не шла.
Родители считали, что из нас должна вырасти творческая интеллигенция. Как творческую интеллигенцию можно вырастить, как фиалки на подоконнике. Им казалось, когда дети принадлежат к творческой интеллигенции, это очень хорошо. Они мечтали, как ходят по выставке и, обращенные на слух, вылавливают шепот посетителей, обузданных нашими талантами.
- Вы только посмотрите, как талантливо изображена церковь.
- Это не просто церковь, мон анж.
- А что это, мон-ами??
- Это - квинтэссенция всех церквей на свете!
Мама млела, а у отца омрачались голубые глаза. А вот они на концерте. Партер. Первый ряд. Или, может, даже президентская ложа. В мечтах возможно все. Зрители очарованно следят за сильными длинными пальцами, которые сначала ласкают клавиши белого рояля, затем вступают с ними в бой, виртуозной игры. А ведь вот руки поднимаются вверх. Игрок вращается на стуле, вскакивает и тонет в бешеных аплодисментах и ;;цветах. Он берет охапку, подходит к президентской ложе, становится на одно колено и вручает цветы с благодарностью своим родителям. Все рыдают навзрыд.
Мы были обречены стать творческими людьми. Это было решено. Скажем, музыкант и художник - то, что нужно, меткий поцелуй обеих родительских мечтаний. Алексей постоянно рисовал какой-то бред, поэтому они решили, что надо отдавать его в художественную школу, я напевала чепуху - меня потащили в музыкальную.
К примеру, Алексея полностью, на мой взгляд, справедливо не хотели брать в художественную школу. Его попросили изобразить человека, а он нарисовал таракана, а чтобы было убедительнее, прицепил таракану кривой галстук, а сверху в углу листа написал: «Мой любимый учитель». Понятно, что тараканы не работают учителями, а вот учитель вполне может быть тараканом. Мой брат с детства был очень толков и четко знал, что должен делать, чтобы понравиться тем людям, которым нужно нравиться. Алексей умел виртуозно заискивать, это и не удивительно, ведь он старательно тренировался всю свою жизнь, начиная с трехлетнего возраста. В конце концов его зачислили, еще и потому, что мама взялась угрожать своими вздорными родственными связями. В основном люди вынуждены были обращаться с мамой любезно.
Я в музыкальную школу поступила легко. Во-первых, я совсем туда не стремилась, потому что больше всего любила вырезать одежку для кукол, играть с ними в житье-бытье. Во-вторых, у меня была подруга, Лена, которая уже там училась. Поэтому я была напугана такими вещами, как сольфеджио, музыкальный диктант, музыкальная литература, оркестр, ансамбль и таинственное фортепьяно. Из историй отчаянной скрипачки Леночки я понимала, что мне вся эта музыкальная эпопея вряд ли понравится. Но отец с матерью и слышать ничего не хотели.
- Катя, да ты прирожденная пианистка! - твердили они свое.
Я должна была играть на пианино. Так распорядились звезды. И меня повели сдавать вступительные экзамены.
Экзамены были причудливыми. Меня поставили перед столом, за которым сидели взрослые. Женщины в париках и очкастых очках, мужчины с надменностью на лицах. Я выжала из себя приветствие, четко произнесла свое имя, потом они хлопали в ладоши - я должна была не потерять ритм, все запомнить и прохлопать за ними то же. Глупая задача. Мне так и хотелось прохлопать что-нибудь другое. Что-то бодрое и ритмичное. Я послушно хлопала то, что надо, потому что не хотелось, чтобы меня назвали «ребенок без ощущения ритма», как назвали девочку с прекрасными салатовыми капроновыми бантами, которая хлопала в ладоши передо мной.
После моего хлопанья, которое, оказалось удачным, комиссия одобрительно кивнула. Потом попросили спеть песню. Я им запела:
- Из полей доносится, - "Налей!"
Любимую отцовскую застольную. Это их поразило. Точнее, большинство поразило, а некоторых оскорбило. Начались дебаты, изредка с их шума доносилась фамилия «Андропов». Они без шуток обсуждали вопрос: брать немного испорченного ребенка с чувством ритма, у которого родители - нарушители советской дисциплины, а может, даже пьяницы, или не брать? Достоин ли такой ребенок лучшего в мире музыкальной школы? И решили меня взять, на мою голову. Хотя, если бы они, на свою голову, решили меня не брать, моя мама до кончала бы их за жива. В любом случае для меня ничего бы не изменилось. Я все равно стала бы ученицей музыкальной школы в классе фортепьяно.
В отличие от брата, который считал себя великим художником и доказывал это всем и каждому, я как бы воплощала в себе присловье:
- Не стреляйте в пианиста, он играет, как умеет.
Моя первая учительница охотно колотила меня по пальцам, когда я, по ее мнению, не так что-то играла, не так держала пальцы, не так ли смотрел на нее. Поэтому я придумывала разные болезни, чтобы меня освободили от посещения музыкальных уроков по специальности. Проще всего было притворяться диареей. Я рано поняла, что сочетание кефира, чернослива и соленых огурцов дает такой эффект, который был мне очень нужен.
Я держалась за низ живота, скулила и направлялась в туалет. Отец спрашивал мать: чем она меня кормит? Он всегда верил нам, поэтому не мог предположить, что я прибегаю к таким низменным поступкам. Более того, отец был эстетом, что кто-то ради сомнительного удовольствия будет торчать в нашей тесном туалете с вечно открытым задом, из которого течет, будет жрать такие продукты и предавать высокое искусство. Я предпочитала измену искусству ради чтения книг «для детей среднего школьного возраста» в туалете. Туалет стал моим вторым, любимым домом. Домом в доме. "Не трогать, я в домике". Один из первых детских заповедей.
Потом сменили учительницу. Моей учительницей стала талантливая женщина, влюбленная в музыку, в фуги Баха, в легкость Моцарта, в гармонию сочинений Чайковского и напряжение аккордов Стравинского. Мне нравилась музыка, мне нравилась моя новая учительница. Но мне совсем не нравилось учиться. Хуже всего было то, что Рената Васильевна считала меня талантливой, поэтому лупила с меня три шкуры, требовала, настаивала, убеждала. Трудно в такое поверить, но она не брала ни копейки за то, что постоянно упражнялась со мной (и не только со мной) дополнительно. Три раза в неделю. Она за свой счет покупала билеты в филармонию. Она дарила нам книги о великих композиторах. Я обожала ее, уважала, боготворила, но я не хотела играть, не могла себя принуждать, хотя пыталась ее не подводить. Честно говоря, это было нетрудно, мне действительно многие произведения давались легко.
Мать считала, что я должен упражняться не менее трех часов в сутки.
Мама все измеряла временем. И следила за этим. Чего я только не делала, чтобы избежать этих трехчасовых пыток, в частности, на десять минут вперед переводил часы, сидеть, пока мама схватится, в любимой туалете, но этого было мало. Я постоянно выходила пить воду (у меня сохло горло от старания и волнений), лучше было бы есть арбузы, а потом бегать в туалет, но это возможно только летом и ранней осенью.
Затем я придумала замечательный способ замылить маме глаза. Я воспользовался тем, что она не умела играть, не разбиралась в нотной грамоте, до того же имела плохой слух. Поэтому я ставила ноты, среди них прятала детективную брошюру (на то время их много вышло в свет, незабываемые мои первые детективные друзья в мягких переплетах: Агата Кристи, Себастьен Жапризо, Микки Спилейн и, конечно, - не в то время, дефицитный, настоящий американский, как джинсы «Levis», - Джеймс Гедли Чейз), играла какие-то глупости, а сама проглатывала криминальное чтиво.
Я была счастлива, что сама придумала такую ;;удачную схему. Однажды меня разоблачил Андрей, но я не очень переживала, к тому же это был выпускной класс музыкальной школы, и мне было безразлично, как я ее закончу и что обо мне будут думать родители, так как меня поглотила первая в моей жизни любовь. Но впрочем это уже другая история.