Знаю, что пишу приторно сладкое и невыносимо сентиментальное, но поделать с собой ничего не могу. Хочется именно такого, спокойно-счастливого без назидания и смысла, простого, как дважды два. Душа просит.
АМАЗОНКИ
Мы уехали на залив вечером в среду всей компанией, в расчёте избежать столпотворения. И наши расчёты полностью оправдались. Было довольно прохладно для июля, так что мы набрали с собой спальных мешков и тёплых одеял, ветровок и свитеров, чтобы не мёрзнуть ночью.
Большая шестиместная палатка, кою отыскал где-то на антресолях Кальфа, была поставлена на сыпучем светлом песке среди сосен между полосой прибоя и лентой шоссе. Серо-зеленый брезентовый монстр, как ни странно, не слишком уродовал окружающее пространство, как бы сливаясь с ним.
Пахло морем, соснами, обильно цветущим шиповником, далёким костром, и чем-то ещё, неуловимым и терпким, едва знакомым. Все мы почему-то разговаривали почти шепотом, мешая слова с шелестящими в сосновых ветвях ветром. Шоссе почти не было слышно – в месте, где мы остановились, оно не подходило к берегу вплотную, да и движение по нему в будни не было оживлённым. Плюс его шум приглушал прибой, бесконечно пропускавший песок сквозь пальцы.
Лариса, едва мы нашли место для палатки, вытащила из кучи привезенных вещей шерстяной клетчатый плед, завернулась в него и устроилась под сосной прямо на песке, опершись спиной о её янтарный ствол. Володя отнёс ей многострадальную диванную подушку, прихваченную из подвала на Невском. Мы под завязку набили обе машины всякой всячиной, включая сидушки, небольшой раскладной столик, посуду, воду, продукты... Копейкин утверждал, что надо взять всё, что может пригодиться даже гипотетически (в руках же не нести), а потом насмешливо декламировал:
"Цыганы шумною толпой
По Бессарабии кочуют.
Они сегодня над рекой
В шатрах изодранных ночуют".
Он ехал со мной и Гориным, пребывал в отличном настроении и, когда радио перестало ловить, пел нам, деликатно стараясь не разнести машину изнутри грандиозным своим басом. Жаль, что доехали мы довольно быстро, но была надежда уговорить Димку продолжить концерт по заявкам, тем более, что Ник взял с собой гитару.
Естественно, мы жгли костёр из сухих коряг, досок и стволов, выброшенных на берег прибоем, естественно пили вино и жарили шашлыки, естественно, ухаживали вчетвером за единственной в нашей компании прекрасной дамой, естественно, она была неподражаемо естественна и мила, естественно, Димка пел, а Ник ему аккомпанировал, а потом, естественно, вытащил из рюкзака альбом и пастельные карандаши. Белые ночи догорали, меркли потихоньку, серо-розово-голубое небо хоть и гасло так медленно, что казалось – не потемнеет никогда, но всё же гасло. Лариса смешно рассказывала про то, как уговаривала Ника оторваться от росписей стен на пару дней и выбраться, наконец, из подвала на свет божий, он смеялся вместе со всеми и говорил, что очень благодарен ей за приложенные усилия, потому как вечер просто волшебный и он вот уже сто лет, как не ел шашлыков.
Пастельными мелками на листе – залив, закат, мерцающий влажный воздух и силуэты двух всадников. Я посмеялся:
– "Хорошую историю не грех и приукрасить!"
А Кальфа вдруг вскочил с возгласом:
– В смысле - приукрасить?
Он показывал куда-то вдоль берега. И мы поднялись все, так это было красиво. По плотному, влажному у полосы прибоя песку к нам сквозь сумерки приближались всадники. Двое. Лошади шли неспешной рысью, неся невеликую ношу – пересмеивающихся девчонок-подростков.
Я вопросительно глянул на Горина.
– Не выдумывай, – сказал он, – здесь где-то конюшня недалеко, в Комарово, кажется. Я уже как-то видел эту картину, но днём.
Сказал и замолчал надолго. Зато остальные, проводив взглядами юных амазонок, перебивая друг друга от полноты чувств, разговаривали только о лошадях, кто умеет/не умеет, любит/не любит, боится/нет, какие нравятся больше и так далее. Я рассказал всё, что сумел вспомнить о терской породе – когда-то в детстве посетил с родителями Терское и был от души впечатлён, как был бы впечатлён любой городской мальчишка, никогда раньше не видевший близко грациозных и мощных животных.
Минут через сорок девочки на серой и гнедой показались с другой стороны. Они пустили лошадей галопом, перешли на рысь, шаг и вовсе остановились, потому как прямо перед ними словно из-под земли вырос с яблоками в руках Ник. О чём они разговаривали слышно не было, но в итоге переговоров девочки повернули лошадей в нашу сторону.
Обе всадницы с великолепной небрежностью настоящих звёзд, общались с нами, делая вид, что прогуливаться белой ночью вдоль Маркизовой лужи верхами – банальнейшая из обыденностей. Нет, для них-то всё именно так и было, они на каникулах подрабатывали в конюшне и совершали подобные вылазки каждый день. И да, каждый день ловили на себе восхищенные взгляды и невероятно гордились собой и своими ненаглядными Афродитой и Баунти. Баунти задумчиво хрустел яблоком, серая старушка Афродита, блаженно прикрыв глаза, слизывала с ладони Ларисы остатки сахара, а Лариса беспрерывно гладила и почёсывала бархат её шеи. А потом девочки сказали, что уже поздно и им пора, поблагодарили за угощение – в каждый из их многочисленных карманов было помещено по яблоку – и, гарцуя, растворились в дымно-сиреневом воздухе.
– А я-то думал, зачем ты с собой столько яблок взял, – сказал Кальфа, хитро подмигнув Горину.
– Гнусные инсинуации! Яблоки брал не я, а Сергей, он и фольгу взял, в золе видно печь собирался, да забыл. Очень своевременно забыл, Баунти был доволен.
– Так вы всё что ли скормили? – возмутился я.
– Почти, – Копейкин достал из пакета два оставшихся – золотистое и тёмно-красное, – чувствуете, как похолодало? И комаров совсем нет, ветер их сдувает.
– Это прекрасно, больше всего я переживала из-за комаров, а ну как налетят гуртом – не отобьёмся. Давайте уже спать укладываться, мальчики, завтра всех разбужу в раннюю рань – рассвет встречать.
– Ты точно уверена, что не хочешь спать отдельно от четырёх мужиков, среди которых непременно найдётся хоть один храпящий?
– Серёж, мы уже перешутили на эту тему все шутки, так что прекращай. В машине в любом случае неудобно, ни в твоей, ни в Володиной.
– Ларочка, милая, я совсем в суматохе забыл, а ведь у меня для тебя сюрприз. Я тут кое-кого ограбил, но верну, верну!
Нырнул в большой наш шатёр и вынырнул из него с продолговатым свертком. Это была одноместная, только что привезенная отцом из Финляндии, лёгкая и яркая палатка, раскладывающаяся за пару минут. Мы поставили её чуть в стороне от нашей, устроили в ней со всем возможным удобством Ларису и пошли спать. Рассвет, естественно, проспали. Все, включая Копейкина, который собирался просидеть у костра всю ночь и спать потом весь день.
Думал, что в палатке будет тесно и душно, что с непривычки буду вертеться полночи и слушать, как звенят комары, но комаров не было вовсе, в шестиместной палатке места для четверых оказалось более, чем достаточно, и спал я, как убитый.
Первым проснулся Кальфа, развел костёр, приготовил завтрак, а уж потом всех разбудил, заставил быстренько умыться и накрыть на стол, а позавтракав, ушел с Ларисой гулять вдоль берега.
Димка после завтрака вернулся в палатку, сказав, что будет спать до тех пор, пока не выспится настолько, что проснётся сам. У него, мол, последний месяц был таким напряженным, что грех не воспользоваться возможностью, и вообще – сон на море, это такая специальная оздоровительная процедура и он просто обязан срочно оздоровиться на год вперед как минимум.
Было пасмурно, но чуть теплее, чем вчера, однако купаться не хотелось. Да и вообще – кто купается в заливе? Купаться ездят на озёра, залив же слишком мелкий и мутный для этого. На заливе загорают, им любуются, вдоль него совершают моционы, но купаться? – моветон. Вот побродить по колено в воде – можно, это да. Я побродил. Горин тем временем домыл посуду и уселся по-турецки прямо на песок. С планшетом и мелками, естественно. Ветер хулиганил, азартно трепал его вихры, и он вынужден был повязать бандану, чтобы волосы не лезли в глаза. Я сел рядом, который раз удивляясь его способности улавливать и передавать атмосферу совершенно неочевидными способами.
Он рисовал стелющийся по песку шиповник, только шиповник и всё – колючие ветки, сморщенные листья, шелковые лепестки. И в то же время на бумагу ложился и крик чаек, и шелест волн, и влажный ветер, и запах моря и разлитая в воздухе лёгкая меланхолия. И дело было вовсе не в том, что всё это окружало нас в эту самую минуту. Я проверял. Много раз проверял, рассматривая его давнишние работы. Иногда мне казалось, что я и запах чувствовал того места, в котором он находился, рисуя, и настроение улавливал, с которым он создавал свои листы.
Ничегонеделанье рядом с Гориным имело выраженный терапевтический эффект. За ничегонеделанье рядом с ним не было стыдно. Обычно я обязательно должен был заниматься чем-то полезным для себя или окружающих, стараться сделать как можно больше, жить как можно продуктивнее, но стоило оказаться рядом с занятым рисованием Ником, как я расслаблялся и мог не делать ничего часами. Я погружался в бездумное, безмолвное, созерцательно-прекрасное состояние, в некое подобие медитации. Вот и сейчас я просто сидел рядом, глядя на море, и мог бы сидеть так целый день, не испытывая ни скуки, ни раскаяния, но целый день просидеть не удалось – вернулись с прогулки Лариса и Володя. Кальфа из романтической сей вылазки притащил целый пакет пустых бутылок. И на вопрос, где он это взял, ответил, что за ближайшими кустами, там много, надо всё собрать и съездить, поискать мусорные баки, не в город же тащить, вооружайся, Сережка, парой пакетов, пойдём, поработаем санитарами леса, то есть берега.
Я поднялся, Ник хотел было тоже, но его остановила Лариса:
– Они справятся, Николка, там не очень много, но вообще безобразие, конечно, хотя здесь много чище, чем в других районах. Гений места, он всегда начеку. А Дима?
– Спит. Обещал отоспаться на год вперед.
– Ему в любом случае стоит отдохнуть от готовки, так что обед, боюсь, на нас.
– Не бойся. Мы справимся, Лара, уж с картошкой – точно.
Они остались готовить обед, а я, попросив Кальфу подождать, сгонял к своей машине, взял пару мешков для мусора и две пары перчаток для себя и Володи – собирать мусор голыми руками не хотелось. На его ручищи перчатки не налезли, и он, приспособив для сбора пластиковых и стеклянных бутылок длинную палку с торчащим вбок сучком, матерился себе под нос, когда они соскальзывали с его импровизированной удочки. Соскальзывали она так часто, что он, в итоге, как и в первый раз, надел на руку вместо перчатки один из пакетов. Мы собрали мусор и уехали в Зеленогорск в поисках мусорных баков. Нашли, выкинули свой улов и яблок на рынке купили – я таки намеревался запечь их в золе, как пек когда-то в детстве с отцом.
Вернувшись, мы обнаружили, что полку нашего прибыло – к нам присоединились вчерашние амазонки. Оказывается, их вчера пригласила Лариса. Ну как – пригласила? Прощаясь, сказала, чтобы заглядывали на огонёк, если окажутся поблизости. Вот они и оказались. Девочек звали Аля и Дина, они были смешливыми светловолосыми, невысокими и худенькими сестрами-погодками. Алиса, как и вчера, прибыла на серой в яблоках старушке Афродите, а Диана восседала на высоком рыжем жеребце, гордо именуемом Лорд Дарлинг. Я обреченно вытащил из пакета два яблока – не амазонкам, а их транспорту, естественно.
– Вы вчера сказали, что когда-то ездили верхом, хотите прокатиться? – Спросила старшая девочка Ларису.
Лариса хотела. Кальфа подсадил её, и она тронула Афродиту сначала шагом, потом рысью в сторону Солнечного. Она уверенно держалась в седле, её закрутившая мелкими кольцами от висящей в воздухе влаги каштановая грива подрагивала в такт с серебристой гривой Афродиты. Я с завистью смотрел ей вслед, вспоминая, что в Терском так и не решился сесть в седло, когда моего плеча коснулась мягкая морда рыжего жеребца.
– Попробуете? – Спросила Дина.
У меня было ощущение, что я и высокий, медовой масти красавец Лорд Дарлинг – единое целое, что я родился и вырос среди всадников, что я всю жизнь провел в седле. Жеребец хотел нестись по берегу стрелой и словно чувствовал, что я хочу того же. Мы догнали и обогнали Ларису, я слышал, как она что-то сказала, но не успел понять - что. Километров через пять я с сожалением повернул обратно - девочки могли начать беспокоиться. Уверен – конь чувствовал и мой восторг, и мою уверенность, и благодарность. Я очень давно не испытывал таких ярких и чистых эмоций, вспомнил один из волшебных листов Горина, на котором я верхом ехал через осенний лес к янтарному городу на холме. Ник всегда угадывал точно, и если тебе казалось, что он промахнулся, то просто время угаданного им ещё не настало.
Я лёг на шею статного Лорда, обхватил её руками, я мог бы держаться на нём без седла и уздечки, я твёрдо решил посещать как можно чаше конно-спортивный клуб в Комарово, я влюбился. Страстно.
Вернувшись, застал всю компанию, даже успевшего выспаться как раз к обеду Димку, с аппетитом поедающей картошку с тушенкой. Диана облегченно вздохнула, переглянувшись с сестрой, когда я вернул дорогую и явно не принадлежащую ей животину. Кальфа бормотал что-то об эльфийских владыках, у которых в крови ладить с непарнокопытными, Лариса смеялась – и не говори! Ник, отсалютовав мне, продолжил расспрашивать о лошадях сияющую от удовольствия Алису, она могла говорить о любимых животных часами. Девчонки были такие славные! Славными были и их четвероногие, и вся наша компания, и день, и начавший моросить дождик.
Через какое-то время дождик из славного превратился в весьма и весьма неприятный холодный ливень. Сестры решили, что пережидать его в палатке – удел слабаков и, вскочив в сёдла, унеслись прочь, не забыв прихватить с собой яблоки, которые я так и не успел запечь. Мы немного подождали, спрятавшись в брезентовом шатре, потом еще немного подождали, потом ещё немного, но дождь не прекращал, и было понятно, что он зарядил надолго и имеет намерение согнать нас с насиженного места. Мы не стали упорствовать, собрались и уехали, вымокнув, но замёрзнуть не успев.
Дождь с завидным энтузиазмом поливал ещё четыре дня, так что ни в субботу, ни в воскресенье я не решился отправиться в Комарово, а до следующих выходных едва дотерпел, изнывая от невозможности ощутить снова то ликование, что испытал, став единым целым с умным и сильным животным.
Восемь дней я строи планы поездки в Комарово. Хотел снова пережить острые моменты наслаждения скачкой, представлял, как прильну к крутой шее Лорда Дарлинга и понесусь вдоль полосы прибоя, а потом вернусь и буду учиться ювелирно управлять им, чтобы опять - единое целое и радость, радость через край. Я планировал в пятницу вечером приехать на Искровский и уговорить Ника отложить росписи хотя бы на день, потому как он с утра до вечера работал в подвале все эти дни, а по вечерам занимался переводом. Я хотел выехать рано, чтобы успеть до пробок. Он бы отдохнул, посидел где-нибудь в тени с планшетом и карандашами, а потом мы пообедали и погуляли бы в своё удовольствие среди сосен, к шести вернулись, к семи пришел бы Димка, обычно работавший по субботам...
Пятница была суматошной, встреча следовала за встречей, наконец, уже после окончания рабочего дня, выпроводив последнего клиента, я выдохнул, заехал домой переодеться и отправился на Искровский. Поднялся на шестой этаж на лифте, толкнул дверь и врезался в хмурого Кальфу. Тихо, показал он мне жестом, и я мгновенно поняв почему он здесь, спросил:
– Совсем плохо?
– Было бы совсем, отправил бы в больницу. Привет. Не ходи туда, он всего минут пять, как уснул. Есть хочешь?
Володя немного отступил назад, открыв мне путь на кухню и только на кухню. Есть я расхотел, едва увидел его. Он должен был отсыпаться дома после суток.
– Привет. Ты давно здесь?
– С полудня, наверное. Едва успел лечь, как позвонила Лариса. Ник, мол, приходит обычно раньше всех, но его нет. И дома нет, по крайней мере трубку он не берет. Я предположил, что он как раз сейчас может быть в пути, и мы договорились, что она перезвонит через полчаса, если он не появится, он не появился, и я рванул сюда. Ты же понимаешь, что ничего не изменилось, да, Сережа? То, что он какое-то время чувствовал себя прилично, ничего не значит. Давай перекусим, и я посплю, а ты посидишь с ним и разбудишь меня, когда проснётся. А дальше - по обстоятельствам.
– Почему он не вызвал скорую?
– Трубка оказалась вне досягаемости. Мы расслабились, он заставил нас расслабиться и забыть, что не стоит оставлять его одного. Пойдём уже.
– Есть не хочу, пока ужинаешь, постелю тебе на раскладушке.
– Потом. Не ходи туда, он уже дважды засыпал на несколько минут и тут же просыпался - орал кто-то в подъезде и дверью хлопал, а ему очень надо отдохнуть. День был тяжёлым, и ночь, думаю, тоже.
Я был вынужден подчиниться. Кальфе тоже явно надо было отдохнуть. Его дежурство слишком затянулось. Я приготовил ему омлет на воде – кроме яиц и зелени ничего в холодильнике не было.
Да, мы расслабились. Ник заставил нас (меня так точно) поверить, что всё хорошо. Он проделывал этот трюк и раньше - жил, не помня о караулившей его старухе, и все вокруг тоже забывали о её существовании, это было так удобно! Но старуха всё время была рядом.
Я сварил себе кофе, а Володе заварил зеленый чай, хотя считается, что он тоже очень и очень бодрит, но вряд ли стакан чая мог сейчас взбодрить Кальфу.
Оставив его подрёмывать за кухонным столом, я пошел в комнату. Медленно, стараясь двигаться беззвучно. Ник спал и как тогда, весной, в больнице, сбивчиво и хрипло дышал. Вечерний свет, просачиваясь сквозь задёрнутые шторы, ложился на его лицо неровными зеленовато-желтыми мазками, подчеркивал и углублял тени. Я видел его два дня назад, и два дня назад казалось, что всё хорошо, а сейчас было очевидно, что он давно, тяжко и безнадёжно болеет, хотя может быть виной всему было странное освещение.
Мысль о завтрашней поездке вылетела из меня, едва я увидел Кальфу, и вернулась сейчас, чтобы сделать круг над моей головой, врезаться в книжный стеллаж и распасться на крошечные осколки. Раскладушку я разбирать не стал – она неизбежно бы скрипела и стонала, да и Володя мог запросто начать похрапывать, а я помнил, насколько хрупок сон Горина, когда ему нездоровится. Я положил тюфяк прямо на листья в Саду, подумал и добавил сверху ещё один, хотя здесь можно было прекрасно спать, просто бросив на землю плед, я много раз проверял. Пришел Кальфа, пробормотал что-то невнятное в качестве благодарности, лёг и мгновенно уснул. Я выбрал книгу, настольную лампу переставил так, чтобы она освещала только угол стола, постоял, склонившись над Ником, который, как мне показалось, дышать начал чуть легче, и уселся в кресло с высокой спинкой.
Тот, кто обнёс этот дом, сделал это на редкость добросовестно. Вынесено было всё, что можно было вынести, включая книги. Все книги. Вообще. Насколько я понял, словари и справочники из квартиры, которую снимал тогда Ник, вызволил Виктор Воронин, остальное спасти не удалось. Библиотека пополнялась медленно и выбор томов на русском был, прямо скажем, невелик. Книги на итальянском, французском, английском, монографии по Средневековью и эпохе Возрождения... я остановился на французском детективе, над переводом которого Горин работал. Моих знаний вполне хватало для этого занимательного и остроумного чтива. Я отвлёкся, а это требовалось мне сейчас больше всего - отвлечься. Периодически я прислушивался к дыханию друга, в какой-то миг запаниковал, не услышав ни звука. Я не знал, что делать. С одной стороны я боялся его разбудить неловким прикосновением, с другой – должен был немедленно убедиться, что он жив. От панической атаки меня спас Кальфа. Подошел вдруг, осторожно взял Ника за руку, удовлетворённо хмыкнул, и спросил шепотом, не хочу ли я поменяться с ним местами часа на два. Я хотел, и он сменил меня на посту.
– Ему лучше?
– Надеюсь. Поспи, я бы тоже лег, да боюсь, что он, проснувшись, немедленно нарушит постельный режим, а я намерен хотя бы завтрашний день продержать его в постели.
Володя был очень и очень вовремя, его спокойная уверенность вернула мне спокойствие и уверенность, что всё обойдётся. По крайней мере на этот раз. Мне казалось, что я только успел лечь, как меня начал трясти за плечо Кальфа. Мы поменялись с ним местами, и я снова взялся за детектив, рассчитывая, что добью его этой ночью. Не пришлось.
Было часа четыре утра, и пятно занавешенного окна начало просвечивать сквозь штору, когда Ник вдруг спросил:
– Добрый вечер? Или доброе утро?
– Скорее утро. Как ты? Не вздумай вставать, я сейчас позову Володю.
Он хотел было возразить, но я ему не позволил, я сказал, что девиз сегодняшнего дня – Б – благоразумие, я разбудил Кальфу, я почти весь день (за исключением того времени, что ходил за продуктами) провел рядом с Гориным, который без возражений следовал девизу дня. У него просто не было сил возражать.
Кальфа уехал вечером, сказав, что девиз завтрашнего дня – О – осторожность. Всё делать размеренно, медленно, плавно , а главное – не уставать. Сережка, ты как? Если куда-то надо, зови Копейкина, пусть всё время кто-нибудь будет рядом, звоните, если что.
Утром Горин уговорил меня поехать в Комарово. Якобы ему очень-очень, просто до боли хочется посидеть с планшетом где-нибудь в тени, порисовать всадников и лошадей, понаблюдать механизм движения, полюбоваться издалека. Он, мол, в прошлый раз не успел ничего, а ведь это так прекрасно, просто прекраснее не бывает. Нет, если ты, Сережа, категорически против и такое времяпрепровождение тебя никак не вдохновляет, то останемся дома, но мне показалось, что я смогу тебя уговорить, ты вроде бы с удовольствием...
Я невнятно бормотал в ответ, что Кальфа нас убьёт, меня то уж точно, что разумнее остаться дома, что жарко и пробки, но он настоял на своём, заверив, что ещё рано и пробок нет, а обратно мы выдвинемся после трёх, пока сограждане будут заняты поглощением второй порцию подгоревшего на кострах полусырого мяса, и пробок тоже не будет, что он обязуется делать всё плавно, медленно и осторожно и не собирается уставать, что виноват и сам спровоцировал приступ, слишком увлёкшись работой, что вылазка будет прекрасным отдыхом для него, да и для меня тоже, если, конечно, я изволю согласиться.
Он был так убедителен, что я купился и, только свернув на Зеленогорское шоссе, понял вдруг, что он опять проделал – следите за руками – тот виртуозный фокус, что проделывал уже миллион раз. Он как-бы для меня ничего не делал, он делал для себя, более того, просил о помощи, одному ему якобы было не справиться, но то, о чём он просил, предназначалось мне. Лично. Елки зеленые! Я опять попался, хотя уже лет сто назад уяснил, в чём заключается истинный смысл его просьб. Однако поворачивать назад было поздно, так напугавшие меня тени на его лице растворились в солнечном свете, и он, сидя на пассажирском кресле, мурлыкал что-то легкомысленное себе под нос, и я уже успел позвонить Дине, предупредить, чтобы никому не отдавала ненаглядного Лорда Дарлинга. Она обещала. Так что.
Всё было, как я хотел. Ник устроился на скамейке с планшетом, мелками и акварелью, к нему то и дело подсаживался кто-нибудь из посетителей или работников конюшни, любопытствуя, а я оседлал под чутким руководством Дианы янтарного красавца Лорда Дарлинга и снова испытал острый приступ удовольствия, слившись с ним, став единым целым, Хироном. Потом юная амазонка показывала мне элементы выездки. Она танцевала на Драгуне - изящном вороном жеребце, который танцевал под ней. Мы с Лордом тоже пытались, но поучалось у нас так себе. И дело было явно не в его светлости, а во мне. Потом я ходил, поил, снимал, чистил. Учился, одним словом. Потом пошел искать Горина. Он был ровно там, где я его оставил, угощал предусмотрительно прихваченными с собой яблоками Алису и Афродиту,(Фросю в миру). Рисовал их, премило беседовал с девочкой гладил морду то и дело склонявшейся к нему кобылы.
– А вы? – Спросила его подошедшая Диана. – Вы не хотите попробовать? Сергей вон какой молодец, у него отлично получается, и у вас бы получилось, давайте, это так здорово!
– О, нет, милая барышня, увольте, не готов доставлять неудовольствие сим прекрасным созданиям. Не думаю, что им нравится эта штуковина во рту, это сооружение на спине и груз, который приходится нести.
– Ник!
Я был шокирован.
– Никого не пытаюсь куснуть, и не призываю немедленно отпустить лошадей в чисто поле, более того, мне нравится смотреть на всадников, но быть нежеланным понукающим грузом? Это без меня.
– Да Афродита почла бы за счастье! Она к вам прониклась.
– Она к яблокам прониклась. Ко мне же только как к источнику этих самых яблок.
Он поднялся, обхватил шею Афродиты одной рукой, а второй снял с неё уздечку.
– Ловить будем долго, - обреченно сказала Аля. - Ни за какие коврижки она в конюшню не пойдёт.
Но кобыла никуда убегать не собиралась, она положила голову Горину на плечо и томно вздыхала, прикрыв глаза. Повозившись, он снял с неё и всю остальную амуницию.
– Сколько у нас ещё времени, Сережа? Часа полтора есть?
Я ответил, что да, часа полтора ещё есть.
– Тогда мы вернёмся через час. Пойдём, старушка, погуляем немного. Да, Аля? Ты нам позволишь прогуляться?
За этот час сёстры напоили меня чаем и накормили бутербродами, провели для меня экскурсию по конюшне, познакомили с мамой, работавшей к клубе ветеринаром.
Ник с Афродитой вернулись ровно через час, и не знаю, кто из них был больше доволен прогулкой. Афродита шла за ним, как привязанная, старалась всё время касаться его мордой, плечом, шеей, в его глазах плавали крошечные золотые рыбки.
– А Фрося-то наша, как собака! Её ли мы ловили по кустам и оврагам! Вот что яблочный дух животворящий делает! – Понарошку сердилась Аля.
– Спасибо, Сережа, поездка была просто замечательной, – сказал Горин, садясь в машину. Давай заедем куда-нибудь перекусить, я так голоден, что едва не начал щипать траву вместе с Афродитой.
Мы довольно быстро добрались до Петроградки и пообедали в Проспекте, а потом вернулись на Искровский. Там, к счастью, никого не было, и нам не попало за самоволку. Димка пришел после шести с твёрдым намерением заняться французским