за окном три дня идет дождь. он обрушивается на крыши домов и берет в плен всю внушительную территорию нашего крошечного города, который я мог бы с закрытыми глазами обойти, не споткнувшись ни об одну кочку, не налетев ни на один острый угол дома: я знал его с закрытыми глазами, как знал все дороги вен на твоем теле, родинок, которые сливались в магистрали, стоило соединить каждую линиями, взяв твою самую любимую помаду цвета выдержанного бордо. из открытого окна, через которое в комнату проникал августовский воздух, доносилось лаянье бездомных собак, детские веселые крики и редкие порывы летнего ветра, в котором уже столь невесомо, еще так осторожно, прячась в ветвях, ощущалось дыхание приближающегося сентября. капли ломились в комнату, заливая подоконник и образовывая лужицу на паркете цвета бельгийского шоколада. однажды, в нашу первую встречу, ты пролила какао, случайно задев чашку своими ногами, которых стеснялась, но для меня они были сродни искусству. смутилась, конечно же, попыталась исправить случившееся, но я лишь, мягко и осторожно, перехватив запястья, отстранил твои бледные руки, попросив не беспокоиться. вот и мой паркет был такой же, словно ты внезапно ворвалась в нашу спальню и, громко смеясь, утопила всю комнату в этом воистину зимнем согревающем напитке.
чем бы мы сейчас занимались? наверное, я бы до боли в каждом суставе хотел коснуться твоих красивых пальцев, провести своими по фалангам твоих, совершить мягкий поворот, а затем осыпать кожу поцелуями. ты бы смущалась, улыбалась, и твои щеки пылали, пока счастье разливалось в груди. удивительно, что со мной ты начала испытывать такое женское, нежное, трогательное, трепещущее чувство, как смущение. ты была бы в моей толстовке: черной, педантичное «love» слева на груди, очень большой на тебя, но так подчеркивающей твою красоту, что хотелось отдать тебе все свои вещи. и сейчас хочется, видя, как ты утыкаешься в нее своим аккуратным носом, вдыхая аромат моего парфюма, и чёрные локоны твои падают на переносицу, щекоча ее и вынуждая морщиться.
я хотел бы читать тебе асадова, пастернака, бронте или бродского «письмо але друзиной», помнишь? ты еще так горячо возмутилась, что оно мне не понравилось, не тронуло, не пробралось в левое подреберье, как тебе: на мгновение поджала губы, улыбнулась сдержанно, без теплоты, и, забирая сборник в потрепанной обложечке, изрекла короткое: «ладно». просто, на самом деле, мне нравилась только ты, а не израненные строки ушедших поэтов. я не любил всю эту бутафорию, суету, сложность простых понятий, я больше любил наблюдать, как ты готовишь ужин, нарезая томаты, как облизываешь пальцы и погружаешься в отдельный от меня мир. иногда, когда мы три дня подряд ели пасту, приготовленную тобой, а впереди нас ждал такой же промежуток дегустации итальянской кухни, я так и замер с вилкой в руке:
— ты ведь не очень макароны любишь.
— макароны — это просто хлебобулочное изделие, заправленное маслом. у нас, дорогой, паста. разве тебе не нравится?
— нравится. ведь я люблю пасту. вероятно, как и любой другой мужчина.
— а я люблю тебя.
и этот коротенький ответ послужил для меня не просто пониманием многих вещей — он стал для меня уроком. ведь любовь — это готовность разделят участь с человеком, которого любишь, желание идти на компромисс искренне, без фальши и наигранного желания понравиться, произвести впечатление. настоящая любовь богата только потому, что двое сердец бьются в унисон, она является зеркалом, самым честным отражением двух душ и двух людей, соединенных в одно тело. и я бы никому и никогда не смог с точностью описать, что чувствую, смотря на эту женщину, потому что кажется, что никто не поверит в умение человека ощущать так много в один миг. просто мне нравится, как она постоянно забирает стик кофе из кофейни на удачу, как красиво подводит свои выразительные губы красным, а затем целует мою руку, когда я нахожусь за рулем. как внезапно она может попросить меня съехать на обочину только потому, что ей хочется меня поцеловать. мне нравится ее трогательность, непохожесть на других, ее особенность, ее умение всегда быть разной, но такой родной. мне нравится даже то, как предвзято она относится к выбору цветов: моя женщина любит исключительно полевые и ненавидит розы, удивить ее сложно, но каждый раз, видя искренний восторг в ее практическом черных радужках, мне хочется делать для нее больше.
моя женщина из тех, чье сердце в силу возраста и юношеского максимализма однажды было сожжено в прах. когда мы познакомились, она держалась отдаленно и бесстрастно, но мне хватили сил растопить ее льды. я все еще помню, как прошлое ломилось на ее порог, но она из тех, кто, выпивая за его упокой бокал брюта, всегда оставляет мертвое мертвому, где ему и место. ведь она, как никто другой, знает женщин, которые прощают своим мужьям столь непозволительную оплошность, как возвращение в жизнь той, от которой однажды ушел, и мужчин, которых не способно изменить время, потому что они рождаются с привычкой изменять своему выбору и при любом остром угле в новых отношениях бежать к давно позабытому старому. она называла таких «падальщиками», усмехалась, кусала губу и добавляла: «как хорошо, что мы всегда все сразу решаем, и ты злишься где-то рядом, какой бы сильной не была наша зародившаяся война». да, моя женщина была достойна этой безукоризненной преданности, о которой писал маяковский, верности и святости созданного союза, основанного на уважении и зрелости.
— помнишь, как он пришел к тебе, когда мы только начали встречаться, а ты просто вела себя тактично?
— тактичность люди часто путают с другим, беря на себя слишком много.
— скажи честно, ты любила его?
— нет, это был опыт.
непогода набирает обороты. я лениво покидаю нашу кровать, чтобы закрыть окно. ветер приятно касается поцелуями кожи. я закрываю глаза и ощущаю, как твои руки, всегда холодные и нежные, обнимают меня сзади, а губы движутся по шее к границе моих волос. ты боишься грозы, темноты и, кажется, войны, пережившая ее в своем подсознании, и когда за окном раздается первый раскат, ласкающий мой слух, я сжимая твои пальцы.
— ты вернулась. не поверишь, в своей голове я написал рассказ о том, как ты ушла от меня. самая настоящая исповедь.
— а теперь я вернулась.
— легким ветром за моим окном…
ты смеешься, когда я поворачиваюсь к тебе, обнаженная и совершенно не стесняющаяся своей наготы, как и любая женщина, умеющая вдохновиться своим отражением в зеркале. тянешь меня за руку к кровати и опускаешься сверху. сердце грохочет в груди, перекрывая шум крови, пока я жадно ловлю аромат твоей кожи и волос, губы находят твою грудь, и ты выгибаешься в моих руках, улыбаясь. за окном все стихает, и внешняя суета перестает существовать, оставляя нас наедине с чувствами, которые, подробно оголенным проводам, посылают по коже ток, и невесомостью. даже сердце успокаивается, замедляя ритм.
— если бы можно было попросить завернуть мне всего одну вещь с собой на работу, я бы попросил твои поцелуи.
— неделя поцелуев, значит?
— протестую. я требую вечность.