Из записок ветерана морской пехоты США
Полную версию см. на портале Литрес
Елеонский В. Ван Тхо - сын партизана: повесть. М., 2018.
***
Весь покрытый пылью, страшный, голодный и уставший, я поднялся на колокольню. Джунгли окрасились в алый цвет утренней зари, я разбудил радиста, он спал как младенец, тихо посапывая и причмокивая, словно во сне сосал соску. Вот так он охранял рацию и оружие, пока я надрывался внизу!
– В эфир не выходил?
– Нет, сэр.
– Точно?
– Говорю вам, сэр! Если бы я даже вышел в эфир, то всё равно не смог бы ничего передать, я не знаю условный шифр на эвакуацию нашей группы.
Я снисходительно похлопал его по спине.
– Эх, парень! Если бы люди, подталкиваемые страхом, не делали глупостей, то мы давно жили бы в раю.
– Говорю вам, сэр!..
– Ладно, ладно, верю.
– Скажите, что с ребятами, сэр?
– Они все погибли.
У радиста вытянулось лицо.
– Как так, сэр, не может быть!
– Надеюсь, ты не будешь распускать нюни. Нам с тобой следует срочно уносить ноги отсюда.
– Известие ужасное, сержант, сэр, но я не буду плакать, обещаю, сэр.
Этот чернокожий солдат с породистым, словно выточенным из сандалового дерева лицом, всё больше и больше нравился мне.
– Хорошо, включай рацию, выходи на волну.
Он, кусая губы от волнения, надел наушники, включил рацию и вскоре нашел нужную волну.
– Позывной, сэр?
– Джерри.
– Пароль?
– Орлы гибнут в вышине.
– Есть, сэр, передаю, сэр.
Сверившись по карте, я указал координаты, он принялся отстукивать буквы и цифры в эфир, и вдруг дрогнул всем телом, уронил голову и завалился набок, а снаружи звонко щелкнул звук винтовочного выстрела. Пуля, судя по всему, влетела сквозь проём в полуразрушенной стене колокольни и попала радисту точно в висок.
Я машинально, ещё не успев ни подумать, ни испугаться, подался в угол, чтобы уйти из светлеющего напротив узкого сквозного пролома, и в следующую секунду вторая пуля, противно взвизгнув, чиркнула по каменной кладке и, срикошетив, тупым мощным ударом в грудь опрокинула меня навзничь. Сокрушительный удар оглушил, но сознание я не потерял, и успел заметить, как третья пуля точно угодила в корпус рации, и она, жалобно пискнув, вышла из строя. Стреляли, конечно, с возвышенного места, иначе стрелок просто не смог бы увидеть нас в проломе стены.
Преодолевая резкую боль в груди, я подобрался к радисту и нащупал его пульс. Он был мертв. Этот коварный стрелок, похоже, профессионал.
Посмотреть одним глазом в узкое высокое боковое окно и определить, что единственной подходящей точкой для огня могло служить лишь дерево с густой кроной, возвышавшееся над колючками в ста шагах от храма, было делом нескольких секунд. Не теряя времени, я спустился по ступеням и выскользнул наружу.
Грудь крепко ныла, но крови я не заметил, боль была терпимой, а осматривать рану было некогда.
Плотные заросли помогли подобраться скрытно, и когда сверху посыпалась древесная труха, я понял, что мой человек спускается вниз. Что ж, надо полагать, он в моих руках!
Вместо матёрого и вооруженного до зубов вьетконговца, которого я ожидал увидеть, на землю спрыгнул тот самый вьетнамский парнишка, который стрелял в Нудса из его же пистолета и едва не застрелил меня, а затем ловко ускользнул по подземному ходу, оборудованному под бутафорским очагом хижины. Едва ли ему исполнилось двенадцать.
Теперь всё стало на свои места. В руках мой парень сжимал нашу снайперскую винтовку, пропавшую два дня назад.
От неожиданности, поскольку я не ожидал увидеть перед собой ребёнка, рука моя дрогнула, и мой армейский нож вонзился не в шею противника, а в мягкий и податливый древесный ствол. Мальчик вцепился зубами в моё предплечье, но всё было тщетно, – не прошло и половины минуты, как юный партизан сидел у моих ног с кистями, стянутыми за спиной рукавами его собственной куртки.
Он рычал, словно звереныш, угодивший в западню, и снова попытался укусить меня, на этот раз в ногу, но я вовремя подался в сторону, и его белоснежные зубы, словно клыки молодого, но чрезвычайно злобного и опасного волчонка, щелкнули в воздухе. Минуту он бился в жутких конвульсиях, а потом вдруг затих, как видно, смирившись со своей участью.
– Дай воды, много дай, – неожиданно сказал он по-английски с сильным акцентом.
– Ты знаешь английский язык? – сказал я, когда он жадно осушил мою походную фляжку.
– По-английски я не очень, а по-французски хорошо. Кто приходит нас обижать, тех язык мы знаем.
– Мы вовсе не хотим вас обижать, мы пришли помочь вам.
– Ваша помощь – это наша смерть.
– Как тебя зовут?
– Ван Тхо.
– Где ты учился?
– Я и сейчас учусь.
– Хм, откуда в этой глуши школа? Здесь я видел только одни джунгли, древние развалины и болота.
– Есть школа, есть, а больше я ничего не скажу. Теперь убивай меня!
– Я не хочу тебя убивать, хотя ты только что убил американского солдата.
– Это мой седьмой, да, седьмой, а ты нет, ты ушёл. Лис, лисица. Я виноват. Вот за это убивай, убивай!
Эти слова он произнес с таким холодным спокойствием, что я невольно содрогнулся. Мне только ещё не хватало прикончить ребенка!
Я знал, как происходят подобные вещи, поскольку неоднократно видел, как они происходили у моих боевых товарищей. Что-то щелкает в мозгу, и человек больше себя не контролирует, он просто убивает другого человека, как будто в другом человеке сосредоточилась вся причина его горестей и бед, и неважно, кто перед тобой, – ребенок, старик или женщина.
Теперь я боялся, что на меня вот-вот накатит такая же зверская волна! Вот он, малолетний, но чрезвычайно опасный враг, хладнокровно убивающий моих соотечественников. Умом я понимал, что никогда не убью ребёнка, даже если он враг, встреченный на поле боя с оружием в руках, просто не смогу и всё, но если вдруг накатит, то я точно знал, что ум не поможет, он трусливо зажмурит глаза и ничего не предотвратит.
Вот этого зверского наката я в тот момент по-настоящему опасался. Это было сродни сумасшествию, и именно этого временного помешательства, с которым ничего нельзя сделать, я боялся. А потом будет поздно!
Как не сойти с ума, когда кругом одно лишь безумие – главный спутник любой настоящей войны, так и осталось для меня с тех пор неразрешимой загадкой. Сейчас у меня, старика, много свободного времени, я много читаю, ищу ответ в своей прожитой большой жизни, но все равно не нахожу его.
Стрелял этот ершистый волчонок метко, и винтовку держал так, словно познакомился с ней еще в колыбели. Кому-то погремушки и соска, а кому-то – снайперская винтовка. Каково, а?
Надо было что-то решать, время тянуть больше было нельзя, однако я всё никак не мог поверить, что этот щуплый пацаненок на самом деле убивал американских солдат и не далее, как несколько минут назад убил моего радиста точным выстрелом в висок, лишив нас всякой надежды на спасение. Скорее всего, это обыкновенная мальчишеская бравада. Стрелял, наверное, все же не он. Здесь, в зарослях, наверняка скрывается ещё кто-то, и этот кто-то, скорее всего, опытный взрослый боец.
Я снял с груди свой походный альбомчик с коллекционными монетами. С ним я никогда не расставался, и сегодня, как оказалось, он спас мне жизнь.
Я раскрыл альбом перед глазами своего юного пленника. Он равнодушно взглянул на отчеканенные американские доллары и британские фунты стерлингов, но когда заметил, что одна из монет имеет характерное аккуратное ровное отверстие размером с треть дюйма, в его темных бесстрастных зрачках вдруг заплясали искорки.
Я перевернул лист, и на следующей странице мы тоже увидели, что одна из монет продырявлена, словно сверлом просверлена. Я открыл последний лист, здесь пуля ударила меня наконечником в грудную клетку, но не смогла пробиться сквозь металл и намертво застряла в центовой монете с выдавленным на ней изображением аскетичного профиля Авраама Линкольна.
– Ах, вот как! – с презрением сказал мальчуган. – Ты не лис, ты - заяц. Эта плохая монета - защита заячьих сердец!
Он уставился на меня с такой недетской ненавистью, что мне, бывалому солдату, не раз глядевшему прямо в глаза своих заклятых врагов, стало не по себе. Я не выдержал и отвел взгляд в сторону.
Тем не менее следовало продолжать допрос.
– Откуда у тебя личный жетон американского солдата Джеральда Хоупа?
– Говорю, убил. Следующий ты!
В этот миг, словно в подтверждение его слов, где-то вдалеке хрустнула ветка, и легкий холодок как будто от крыльев бабочки затрепетал у меня в животе. По опыту я знал, в каких случаях у меня в животе порхают бабочки. Похоже, пришли по мою душу. Следовало срочно уходить, болтаться на суку на своих собственных кишках мне почему-то не хотелось, но я не мог уйти просто так, ничего не ответив этому дерзкому вьетнамскому пацану.
Подхватив винтовку, я приблизил свои глаза к его каменному лицу. Теперь я не сомневался, что этот мальчик действительно является самым настоящим, оголтелым и непримиримым врагом. Он смотрел на меня так, словно выбирал лишь удобный момент, чтобы мёртвой хваткой вцепиться мне в горло своими маленькими, но чрезвычайно острыми зубками.
Я попытался говорить спокойно.
– Пойми, не я начал эту войну, я всего лишь исполняю приказ.
Мальчик презрительно сплюнул сквозь зубы, едва не угодив мне в лицо.
– Я много вижу плохих американцев. Они все исполняют приказ. Они как звери. Почему? Вы – не люди, нет, у вас нет будущего.
– Ты повторяешь слова родителей. Ты еще маленький, вырастешь, сам поймешь, почему всё так происходит.
Он вдруг смягчился.
– Ты уходишь?
– Да.
– Ты, кажется, не такой плохой, как другие.
– Приятно слышать.
– Я знаю, что ты ищешь, и я тебе покажу вход.
– В Крысиные норы?
– Да.
– О, это очень хорошо, и это очень важно! Пойми, если эти проклятые партизанские норы будут уничтожены, все местные жители вздохнут, наконец, свободно, и тогда больше никто не будет жечь их деревни.
– Хорошо, но ты подаришь мне свои интересные монеты и пулю на память.
– Считай, что монеты и пуля теперь твои.
– Дай!
– Вот, возьми, только руки я тебе пока развязывать не буду, договорились?
– Да, да, договорились!
Я засунул свою коллекцию ему за пазуху, и он повел меня по джунглям, однако тот треск сучка, который я уловил во время нашего разговора, не давал мне покоя. Мальчик уверенно шел вперёд, переходя с одной звериной тропы на другую, но очень скоро я заметил, что мы бредем по кругу и возвращаемся к исходному месту. Подозрения мои усилились, и я незаметно стал отставать от своего коварного провожатого.
Он обернулся.
– Эй, хороший американец, где ты? Осталось немного!
– Я по нужде, подожди минуту!
Лучший способ спрятаться, – замереть под самым носом тех, кто тебя преследует. Шумно пройдя по чаще десяток шагов, я круто изменил направление, следующие двадцать шагов прошел совершенно бесшумно и у самой кромки густых колючек обнаружил то, что мне как раз подходило, – огромное старое бревно, совершенно трухлявое, однако с хорошо сохранившейся прочной и толстой корой.
Спугнув из гнезда то ли змею, то ли большую худую ящерицу, в полумраке под сенью густой листвы было не разобрать, да и не до того было, я не без труда протиснулся в довольно просторное древесное нутро и затаился. Отсюда мне был хорошо виден мой юный партизан, он вернулся к тому месту, где потерял меня и теперь озирался по сторонам.
Ждать пришлось недолго. Буквально через минуту на фоне густых зарослей проступили миниатюрные, но довольно грозные мужские тени, они попали в луч, проникший сквозь листья, и я увидел, что бойцы вооружены до зубов и превосходно экипированы.
Один из них, стройный, подвижный, без советской армейской панамы, какие были на головах его спутников, и с заметной издалека прядью седых волос на черной как смоль аккуратно подстриженной шевелюре кинулся к моему провожатому. Его товарищи хищно повели в стороны автоматами Калашникова, выискивая цель. Я хорошо видел их сквозь овальный проем в своем укрытии, а они меня не могли видеть, потому что свет не проникал внутрь полого ствола, и в нем царила сплошная темень.
Вьетконговец с проседью, судя по всему, был старшим. Он перепилил советским штык-ножом путы, стягивавшие кисти мальчика, и со слезами на глазах прижал его лицо к своей узкой как у подростка груди. Он что-то нежно говорил ему, а мальчик вначале кивал, а затем резко вскинул голову и кивнул в ту сторону, куда я ушёл якобы по нужде.
Вьетконговец коротко махнул рукой, и его бойцы полупрозрачными тенями бесшумно двинулись в указанном направлении. Вслед за ними осторожно двинулись командир и, как я понял, его сын, настолько тепло он относился к этому вихрастому сметливому мальчугану.
Отложив винтовку в сторону, я тихонько выбрался из своего убежища, крадучись быстро пробрался по кромке зврослей и кошкой взобрался на дерево, то самое, с которого мой юный партизан застрелил нашего радиста. Вряд ли они догадаются, что я прячусь в густой листве там, откуда только что спустился их мальчик.
Каким наивным я был! Не прошло и пяти минут, как на дерево стал взбираться угрюмый вьетконговец с широким приплюснутым носом, и мне пришлось метнуть в него нож. Ломая сухие ветки, он шумно упал вниз.
Лишь сейчас, обозревая местность с высоты, я заметил, что окрестности разрушенного храма буквально кишат партизанами. Это было невероятно, я не мог понять, откуда, из какой преисподней они все вылезли!
Пробиваться через их заслоны с боем было равносильно самоубийству. У меня оставался один-единственный путь – разрушенный храм.
Спустившись с дерева, я выдернул свой армейский нож из горла вьетконговца и, прикрываясь зарослями колючек, кинулся ко входу в подземелье, однако меня заметили и стали стрелять. Теперь сцена напоминала весёлую охоту на загнанного кабана. Одна из пуль задела мне плечо прежде, чем я успел нырнуть в подземелье, но рана оказалась неопасной.
Я отчетливо помнил, что помимо того тоннеля, где погибли от обвала сводов мои товарищи, был ещё один очень низкий и узкий ход, он был похож на коллектор и уходил в противоположном направлении. Без труда найдя его, я, пригибаясь, потому что своды стали резко понижаться, побежал в темноту, и бежал довольно долго. В конце концов, я оказался в просторном, круглом, словно огромная бочка, и низком помещении, посередине которого, как показала зажжённая зажигалка, когда-то было что-то вроде бассейна или отстойника, а теперь этот бывший бассейн завалило обломками каменных плит.
Простукивание ничего не дало, стук везде был глухим, и это не предвещало ничего хорошего. Я оказался в западне.
Давила тяжким прессом не только опасная близость врагов, но также ужасная духота. В этом закутке в буквальном смысле было практически нечем дышать.
Послышался грохот каблуков, он гулким эхом разносился по подземелью. Затем раздались мяукающие голоса моих преследователей, тонкие лучики карманных фонариков взрезали темноту и заметались по шершавым каменным сводам тоннеля. Враги приближались.
Я сел на какой-то обломок и вытер ладонью противный липкий пот со лба. Теперь мне оставалось как можно дороже продать свою жизнь. Красиво умереть, мечта спецназовца, шут бы всё побрал!
Для этого я специально хранил в своем ранце мину типа Claymore, она позволяла устроить направленный взрыв. Специалисты-взрывотехники знают, что это такое. Если говорить коротко, обычная взрывная волна расходится в разные стороны, а при направленном взрыве она бьёт в заданном направлении. Я намеревался использовать «клеймор», и пусть теперь кому-нибудь повезет! В замкнутом помещении, конечно, не спастись, однако я поставил мину в тоннель, направил её в сторону приближающихся врагов, а для приведения боеприпаса в действие имелся пульт дистанционного управления.
Когда луч вражеского фонаря ударил мне прямо в глаза, я нажал на кнопку. Рвануло так, что подземелье содрогнулось, и я мгновенно потерял сознание.
Сколько времени я пребывал в забытьи, не могу сказать. Очнулся от лучика света, который падал мне на лицо сверху. Придя в себя, я обнаружил, что мои уши покрыла короста запекшейся крови, мои враги завалены в коридоре обвалившимся каменным сводом, а над моей головой камни осыпались и образовалась щель. Не знаю, каким чудом, ободрав все плечи и искромсав в кровь все ногти на руках, мне всё-таки удалось выбраться наружу и вдохнуть полной грудью живительный свежий воздух.
Я долго не мог прийти в себя, а когда, наконец, очнулся, то с удивлением обнаружил, что развалины буддистского храма остались далеко в стороне. С того места, где я очутился, даже высокая колокольня была не видна, а прямо передо мной раскинулось узкое длинное озеро, которое на наших армейских картах почему-то обозначалось как непроходимое болото. Болотом здесь даже не пахло, вода в озере была довольно чистая.
Продолжение см. Нет, я военный корреспондент - 2.