Продолжение, начало см. Нет, я военный корреспондент - 1.
Времени, оказывается, прошло не так много, как я ошибочно предполагал, солнце поднялось еще совсем невысоко, и по контрастным оттенкам теней мне не составило особого труда различить затаившиеся в засаде партизанские дозоры, причем каждый состоял из двух бойцов. Один дозор, как я сразу заметил, прятался под банановыми листьями, но плохо походил на гроздья бананов, другой двумя ящерицами прижимался к узловатым корневищам деревьев, однако характерные высокие мушки автоматов Калашникова выдавали этих горе-ящериц, третий не очень удачно изображал из себя пару мохнатых кочек.
Судя по всему, они ещё не знают, что произошло, и ждут меня не с этой, а с другой стороны, однако в любую секунду ситуация может круто измениться. Держась тени зарослей, я выбрался на пологий песчаный пляж. У меня оставался единственный путь для отступления – безмятежная гладь озера, однако просто взять и пуститься вплавь было рискованно, меня могли заметить, а превращаться в буек в тире, оборудованном для стрельбы по водным мишеням, мне, естественно, не очень хотелось.
Осторожно пройдя сотню шагов у самой кромки воды, я заметил массивный кусок сухого суковатого ствола, его вынесло на песок, и тихие озерные волны лениво ворочали его с боку на бок. Длиной он был футов семь и меня вполне устраивал.
Через несколько минут толстое, но удивительно плавучее бревно мирно плыло по воде, словно не человеческие руки направляли его далеко от берега, а своенравное течение и свежий восточный ветерок. Между его сучьев якобы случайно застрял внушительный ворох сухих листьев, на самом деле это был усыпанный листвой узел, в который я стянул свою одежду и амуницию. Ближе к торцу ствола якобы прилепился приличный продолговатый ком грязи с густым пучком полузасохшей травы на конце, а на самом деле это была моя измазанная илом каска, и она по-прежнему сидела у меня на голове, а голое тело я густо обмазал жирной тиной, чтобы оно не демаскировало своей белизной.
Мои преследователи, кажется, ничего не заподозрили, и я, вжавшись в трухлявую кору меж обломанных сучьев, благополучно отплыл далеко от берега, здесь бревно подхватило течение, и теперь оставалось только расслабиться, наслаждаясь неожиданным водным путешествием. Гладь озера выглядела великолепно, в ней словно в волшебном зеркале отражались небо и прибрежные холмы, напоминавшие хребет громадного сказочного дракона, сплошь покрытый изумрудной щетиной. Кое-где встречались песчаные пляжи.
Проплыв довольно долго, я вдруг почувствовал сильный озноб и решил, что пора поворачивать к берегу. Заманчивые пологие пляжи не подходили для высадки, они слишком хорошо просматривались. Наконец, бревно подплыло к густым зарослям осоки.
Продравшись сквозь них, я оказался в уютной заводи с чистым песчаным берегом, щедро покрытым плотным кустарником, который чуть дальше переходил в густой лес. Бревно заскрипело по песку, и я поднялся из воды, весь черный и страшный, словно потревоженный дух этого замечательного озера.
Однако искупаться, выйти на сушу и одеться я не успел, совсем близко тревожно крякнула дикая утка и шумно просвистела крыльями над самой моей головой. Очевидно, что сюда кто-то шёл, и этот кто-то скорее всего был человеком.
Удивительно устроена жизнь! Находясь в глуши, где любая мошка, любая стоячая вода, любая нора или густой кустарник грозят болезнью или смертью, потому как для диких зверей, сидящих в засаде, и бактерий, кишащих в воде, человек всего лишь добыча, я должен был бояться вовсе не их, а своего собрата по крови. Вот когда я буквально кожей ощутил смысл древней латинской поговорки: «Homo homini lupus est» [«Человек человеку волк»], которую со слов моей мамы любил повторять мой безвременно скончавшийся дед, в начале двадцатого века переселившийся из России в Канаду.
Едва я успел снова прильнуть к спасительному бревну, как на песчаный берег буквально в десяти шагах от меня бесшумно вышла красивая вьетнамская девушка! Я буквально оцепенел от неожиданности.
Милое лицо и распущенные роскошные длинные тёмные волосы с первого взгляда поражали своим видом в самое сердце, хотя вряд ли её можно было назвать писаной красавицей. Незнакомка была в одной лишь нижней светлой сорочке, в чём я убедился через некоторое время, когда она, искупавшись, неторопливо вышла на берег. Мокрая сорочка прилипла, и голое тело просвечивало сквозь нее.
До этого я по своему опыту, почерпнутому в Сайгоне, полагал, что все вьетнамские молодые женщины маленькие, не очень выразительные, все без исключения брюнетки, кожа у них смуглая, а лицо несколько грубоватое. Эта вьетнамская девушка своей внешностью мигом разбила все стереотипы. Она скинула с себя мокрую рубаху и стояла передо мной, в чем мать родила, неспешно собирая на затылке в узел мокрые волосы.
Очаровательная незнакомка была шатенкой с пронзительными тёмными глазами, лицо её было настолько чистым, что его можно было сравнить только с луной в полнолуние, а восхитительная светлая кожа казалась ещё белее на фоне тёмной воды. Высокая грудь и четко очерченная талия делали из неё почти что богиню, а крутые бедра и стройные ноги могли свести с ума даже искушенного в женских прелестях мужчину.
Я без всякого преувеличения вгрызся зубами в свой древесный ствол, чтобы не застонать от истомы, которую в одно мгновение пробудила во мне эта обнаженная вьетнамская фея. Теперь я боялся лишь одного, – ненароком привлечь её внимание, и ни жив ни мертв неподвижно лежал в обнимку с бревном. Никто из местных жителей не должен был знать, что я здесь. Наученный горьким опытом я всех их считал информаторами партизан.
Однако это было ещё не всё. В следующую минуту у меня по-настоящему перехватило дыхание. Я пытался отвести глаза в сторону и не мог. То нагибаясь, то приседая, прелестная незнакомка стала собирать цветные камушки. Она как будто играла со мной, то и дело демонстрируя моему перевозбужденному взору самые запретные места.
Набрав горсть, она зажала их между ладонями и потрясла несколько раз, что-то нежно шепча своими коралловыми губами, затем засмеялась восхитительным грудным смехом и вдруг швырнула камни в мою сторону, хорошо, что они были небольшими. Некоторые из них упали в воду рядом со мной, а другие влипли в ил на моей каске, едва не угодив в лицо.
Я был в полном отчаянии, потому что решил, что она меня заметила, и не знал, что делать. Несколько секунд спустя я понял, что ошибся, она больше не обращала на мою корягу никакого внимания. Постояв немного на свежем ветру, фея дала высохнуть своему обольстительному телу, накинула на себя запасную сухую сорочку, вдела изящные ступни в шлепанцы, и исчезла в лесной чаще, словно растворилась в ней.
Она, конечно, жила где-то неподалеку. Я вдруг подумал, что, может быть, мне удастся найти у неё лодку и переправиться на ту сторону озера. Там было намного безопаснее, и, судя по карте, которую я знал назубок, на том берегу мне было легко найти своих.
Я обмотал ноги листьями, стянул их осокой и в одну минуту соорудил себе импровизированную обувь. Этому трюку, а также умению выживать в лесу я ещё в глубоком детстве научился у индейцев, на стоянке которых часто зависал, живя на канадской границе с моими родителями-охотоведами.
Одеваться было некогда, я боялся упустить девушку, которая теперь, кажется, являлась моей единственной надеждой на спасение, поэтому в каске с пучком травы наверху и совершенно голый, но густо обмазанный черным илом, я кинулся вслед за ней. Каково же было моё разочарование, когда я, продравшись сквозь густые заросли и оцарапав в кровь кожу, нигде не обнаружил её. Она как будто растаяла в воздухе, словно на самом деле была лесной феей, а не простой обитательницей какой-нибудь рыбацкой хижины.
Добыть в джунглях огонь без спичек и обеспечить запас продовольствия не было для меня проблемой. Вопрос заключался совсем в другом.
Когда я, потеряв след прекрасной незнакомки, вернулся к заводи, чтобы избавиться, наконец, от облика дикаря, искупаться и облачиться в форму, своего узла я не обнаружил. Бревно по-прежнему лежало на отмели, а моей формы и ранца с вещами в том месте между сучьев, где я узлом закрепил их, не было. Со мной остался лишь мой армейский нож, который я, к счастью, успел прихватить с собой, кинувшись вслед за девушкой. Имея нож, я мог соорудить себе какое-нибудь временное жилье и смастерить что-нибудь вроде бредня для ловли рыбы.
Однако кто-то забрал мои вещи, вот в чем была проблема! Впрочем, как ни старался, никакой слежки за собой я не заметил.
Мысленно очертив полукруг радиусом в пятьдесят шагов, в центре которого расположилось мое бревно, я тщательно обследовал местность, и вскоре в двадцати шагах от пляжа за чередой полупрозрачных зарослей под старым приземистым деревом обнаружил на влажной земле совсем свежий след босой правой мужской ноги.
Судя по следу, который я внимательно изучил, большой палец на ступне её владельца был сломан или имел врожденный дефект, поскольку слишком сильно и неестественно прижимался к остальным. Человек, наблюдавший за тем, что происходит на берегу, был босым.
Это обстоятельство немного успокоило меня. Вряд ли «чарли» будут шастать по джунглям босиком!
Выходит, что здесь стоял и наблюдал за происходящим вовсе не «чарли». Скорее всего, у девушки есть местный воздыхатель, и он тайно наблюдал за её водными процедурами, причём делал это неоднократно и достаточно долго, поскольку земля под деревом была основательно утоптана, и лишь ночная роса, увлажнив землю, сделала её более податливой, в результате чего в одном месте отпечатался обнаруженный мною сегодняшний след.
Солнце едва успело спуститься за горизонт, а у меня уже было готово просторное дупло в огромном старом дереве, на мне красовался удобный плащ из больших и мясистых листьев, защищавший кожу от солнца, колючек и укусов насекомых, а на углях подрумянивался только что выловленный в озере угорь. Плотно поужинав, я завалился спать, а утром поднялся до восхода солнца и отправился к тому самому дереву, под которым, судя по следам, торчал неизвестный субъект.
Прислушавшись и осмотревшись, я не обнаружил ничего подозрительного, кошкой взобрался на одну из могучих веток и стал терпеливо ждать.
Вначале пришла девушка, а вскоре вслед за ней явился мой человек – невзрачный вьетнамский паренек.
Серой согбенной тенью он замер прямо под мной, мне были хорошо видны его ступни, и большой палец правой ноги у него действительно был крепко изуродован. Когда девушка искупалась, вышла из воды и скинула с себя мокрую сорочку, он принялся пыхтеть так, словно неведомая сила стала разрывать его изнутри.
Скоро наша красавица как и в прошлый раз растворилась в джунглях, а незнакомец вышел на пляж, встал на колени, набрал в ладони зернистый песок, по которому она только что прошла, и принялся что-то бессвязно бубнить, словно таким образом просил песок привлечь к себе благосклонность девушки. В этот момент я его и взял.
К моему удивлению и огорчению он оказался немым, все слышал, но сам говорить не мог. Его голова была обожжена какой-то кислотой, почти все волосы выпали, остались лишь немногочисленные жалкие пучки, а кожа была сплошь испещрена неестественно белыми неровными пятнами. Его уродство и неимоверная худоба отталкивали, однако в огромных черных глазах светилась такая тоска, что мне стало жалко его.
Я указал взглядом на мой армейский ремень, который был на нем, и мою кобуру на его поясе, в которой вместо пистолета мирно покоился кусок сухой заплесневелой лепешки, затем перевел взгляд на моё бревно, которое продолжало чернеть на отмели, и, наконец, выразительно тронул себя указательным пальцем. Он всё понял и угрюмо потупил глаза.
– А теперь пошли, – сказал я, снимая с него свое снаряжение и возвращая ему кусок позеленевшей лепешки, – покажешь, куда ты дел мою форму и остальные вещи.
Он не сопротивлялся, вёл себя как ягнёнок и повел меня по какой-то едва различимой тропке. Мы прошли около мили, вышли на взгорок и, быстро миновав его, оказались на ужасном пепелище. Среди гари и пепла угадывались чёрные остовы рыбацких хижин, всё, что осталось от деревни. Похоже, что совсем недавно здесь хорошо поработала наша авиация, применив напалм.
Мой провожатый подвёл меня к одному из обугленных остовов, и я обомлел. Здесь на торчавших стоймя высоких головешках, некогда бывших каркасом хижины, серела моя форма. В нескольких местах она была пробита пулями, а на черной земле валялся мой «кольт», жестоко покореженный сильным ударом тяжелого предмета. Увесистый озёрный булыжник валялся неподалеку. Рядом с ним темнел несколько раз простреленный в одном и том же месте обрывок полусгнившего ватного одеяла.
Этот полоумный с виду тип проявил чудеса предосторожности. Стреляя из пистолета в мою форму и представляя, что это не форма вовсе, а американский солдат, он обернул дуло пистолета в кусок ватного одеяла, приглушив таким способом звук выстрела, вот почему я ничего не слышал.
Я посмотрел на молодого человека, уныло согнувшегося передо мною. Он нервно кусал свои тонкие губы и действительно казался ненормальным, однако лишь до того момента, пока не переводил глаза на мою форму. Тогда в его взгляде вдруг пробуждалась вполне осмысленная ненависть. Воистину именно ненависть делает обычного человека героем, а все, что говорили мне в детстве мои церковные пасторы, как бы красиво это ни звучало, особенно на Пасху или Рождество, к сожалению, не подтверждалось моей богатой боевой практикой.
Я скинул плащ дикаря и с удовольствием облачился в свою форму. Пусть простреленная в нескольких местах, она тем не менее по-прежнему смотрелась великолепно. Увидев меня в облачении морского пехотинца США, мой парень буквально осатанел. Мне показалось, что в следующий миг он вцепится зубами мне в горло, но все обошлось.
Я широко улыбнулся, стараясь выказывать предельную доброжелательность, и мой чудак, кажется, немного смягчился. Я подобрал свой «кольт» и осмотрел его. Он пришел в полную негодность, но магазин оказался цел, и в нем еще оставалось несколько патронов.
Я торжественно вручил патроны незнакомцу. Он смотрел на них так, словно это были золотые монеты.
– Я дарю тебе их, слышишь? Дарю!
Он поспешно закивал головой и прижал их к груди.
– А ты найди для меня хорошую рыбацкую лодку, ты понял меня? Как, договорились?
Парень снова закивал головой, но делал это, как мне показалось, машинально, на самом деле не понимая, чего от него хотят, однако в следующий миг, сильно дёрнув меня за рукав, он вдруг пошёл прочь с выжженного холма. Я, недоумевая, поспешно двинулся за ним.
Вскоре мы очутились в том месте у озера, где я был раньше, когда пытался найти след так внезапно исчезнувшей девушки, только тогда я прошёл вдоль густых прибрежных зарослей, а следовало идти сквозь них по едва приметной звериной тропе.
Пройдя немного, мы миновали густую чащу и вошли в полупрозрачный лес, залитый озерной водой. Сквозь лесной полумрак я вдруг различил, что шесть или восемь стволов это, оказывается, вовсе не деревья, а высокие бамбуковые сваи, на которых сооружена уютная рыбацкая хижина, отделанная плетеным бамбуком и крытая сухим тростником. Как добраться до её дверного проема, было совершенно непонятно, он располагался над землей на высоте не менее двенадцати футов, однако не хижина мне была нужна в тот момент, а лодка.
Через секунду я увидел то, что мне было нужно. Внизу, под бамбуковым помостом, на котором покоился рыбацкий дом, притаилась добротная и почти новая рыбацкая плоскодонка! Она была моей палочкой-выручалкой, потому что на ней я без особого труда мог переправиться через озеро.
Парень осторожно подошёл ко мне. Я одобрительно похлопал его по спине, тепло обнял на прощание, не обращая внимания на то, что эти объятия ему, кажется, очень неприятны, и прыгнул в лодку, однако не нашёл в ней весел.
Вьетнамские рыбацкие лодки, как я знал, обычно имели одно весло, но в лодке не было ни одного. Я нагнулся к воинскому брезенту, который, как я успел заметить, имел советскую маркировку, и потянул его на себя, уверенный, что весло спрятано под ним, но его там не оказалось.
Продолжение см. Нет, я военный корреспондент - 3.