Часто ли ищем мы силуэты тех, кто ушёл навсегда. В памяти, как в толпе, на полупустых остановках, из окна отходящего автобуса. И видим их - озябших, с приподнятыми плечами, со взглядом отстранённым, в никуда. Только вот... Точно в том же месте, голуби и воробьи толкутся подле горсти обронённых крошек отчего-то. Неужто не видно им того же... тех же?..
Мы уже попрощались, но в последнюю минуту он передумал и зашёл следом за мной в автобус:
- Я провожу.
- До вокзала?
- Да.
Ехали молча. Я смотрел в окно, он, по обыкновению, в себя. Проезжая мимо лавки каменотёса, мне вдруг стало страшно, я обернулся к нему, ища поддержки и успокоения, а он растянул губы в зловещей, горькой улыбке. Пройдёт совсем немного времени и именно здесь на толстой мраморной плите каменотёс выбьет четыре буквы, из которых составлено его имя.
Он был довольно худым, немного сутулым, привычка втягивать голову в плечи делала его немного ниже ростом. Состоянию духа вполне соответствовал моложавый его вид. Иной юнец, увядший раньше срока, мог позавидовать яркости, интересу к жизни, что излучал его взгляд. Сам не желая того, он привлекал к себе внимание. Не всегда доброжелательное, впрочем. Но прожитые годы и пережитое не смогли укоротить его намерений идти против течения, вразрез с планами судьбы на его участь.
Будь он птицей, невзирая на тягу к морским глубинам, не родится бы ему чайкой или альбатросом. Скорее - дятлом: из-за упорства, умения быть собой, изобретательности. Несмотря на занятость своими мыслями, он ценил чужое пространство и жизнь.
- Бедные люди... - Часто повторял он. И в этом было столько боли, что становилось жаль и тех, о ком он так искренне сокрушался, и его самого.
...Дятел одёрнул тельняшку, и переваливаясь, как это положено списанному на берег моряку, пошёл восвояси. Глядя ему в спину, можно было вообразить или счесть шторма, которым ему выпало противостоять с честью, а поднявшаяся этим часом метель чудилась пеной, роняющей соль на морские берега.