Я убил своего врага. И лично убедился, что он действительно умер.
По крайней мере, был почти уверен – процентов на девяносто – что это именно тот человек, если его вообще можно назвать «человеком» (мразь, подонок, скотина – вот его имя), который сначала испортил мою жизнь и сгубил жизнь моей возлюбленной, а после «спрятался» на тюремных нарах. А когда «заслуженная кара» в виде отбывания наказания на исправительной зоне показалась ему тягостной – сбежал, и вот уже несколько месяцев скитается под чужим именем…
Точнее – скитался. Потому что от меня убежать не смог…
Мне б порадоваться такому исходу дела. Ведь как сказал великий Лао-цзы, счастье способно прийти к тебе само, и «если кто-то причинил тебе зло – не мсти, сядь на берегу реки и вскоре ты увидишь, как мимо тебя проплывёт труп твоего врага». Он и «проплыл». Вот только по этому поводу я почему-то не испытал ни малейшей радости.
В чувствах лишь близкая к вакууму пустота и почти что полное равнодушие. Словно это и не враг вовсе, а так, некий «отдалённо знакомый» и по стечению ряда обстоятельств – очень неприятный мне субъект, судьба которого в этом, а теперь уже в загробном, мире мне совершенно неинтересна. Потому как при всех наших «давнепрошлых» и, возможно, будущих взаимоотношениях (его – в качестве трупа, моего – в качестве подозреваемого в его отправке в мир иной) субъект этот ещё некоторое время будет способен отравлять мне жизнь и портить настроение.
Удивительно, но вовсе нет в моём взгляде той глубокой неприязни, которая вероятно быть должна. И смотрю я на него, распластавшегося на сером асфальте, точно так же, как смотрел бы на любого другого, попавшего в такую ситуацию. Хотя нет… Сквозь пелену равнодушия кое-какие эмоции всё-таки проскакивают. Например, такие, что лежит он не просто с разбитой бестолковой, но теперь вот ещё и безмозглой (по причине их утечки) – головой, и от этой головы вперемешку с его мозгами и прочим содержимым по асфальту растеклась лужа крови.
Он с открытым ртом в последнем своём изумлении, с широко распахнутыми глазами и с неестественно вывернутой правой рукой. Запомнилось, что в этой руке он нёс, словно величайшую мире драгоценность, бутылку ноль семь дешёвого красного вина, видимо для последующего употребления. И теперь это вино, как и кровь с мозгами, растеклось лужей, добавляя красноты…
И вот я смотрю на него, на то, что от него осталось, и совершенно не чувствую даже толики былой ненависти.
Ну да, он, конечно же, враг. Как был, так и остался. И этого изменить нельзя. И даже смерть не в силах перевести его в иную категорию. Ведь он тот, кому я когда-то, кажется теперь, что очень давно, всем своим естеством желал скорейшей кончины. И ведь даже, в какой-то момент, был готов сделать что-то непосредственное для реализации неотвязного замысла.
Помню!
Такое не забудешь!
…День за днём я прокручивал в глубоко запрятанных под черепной коробкой особо агрессивных извилинах секретно-тайные проекты этой самой реализации и самозабвенно рисовал детективные сюжеты, одновременно придумывая себе все возможные алиби и прочую сопутствующую «хрень».
Но в конечном итоге так и не решился на претворение в жизнь, а точнее сказать – «в смерть», хотя бы одного замысла.
Почему?
Сразу напрашивается довольно простое объяснение моей элементарной трусости и малодушия. Но только здесь оно, пожалуй, не подойдет.
Здесь другое…
Скорее непреодолимая – даже в деле осуществления благородной мести – лень. Или неожиданно возникшее «осознание истины», что «несмотря на все невзгоды, мне при всех моих моральных издержках вдруг стало несравненно удобнее жить»…
Короче, кроме великой и непроходящей обиды на весь мир, неожиданно появились факторы, не то, что нивелирующие эту обиду, но как бы убеждающие пережить её внутри себя, не выпячивая наружу и, конечно, не делая ненужных глупостей.
Мол, все само собой образуется – не мсти, сядь на берегу реки и вскоре ты увидишь, как мимо тебя проплывёт труп твоего врага – а вместо глупых переживаний настало самое время насладиться счастливым моментом свободы и независимости. И вот это последнее, может быть, дороже остального. Полученной свободой нужно наслаждаться, купаться в ней, окунаясь с головой и не отвергать данное свыше благо.
И вот ведь – всё образовалось, именно само собой.
Вот только опять случилось что-то не то… Вроде бы и «факт» зафиксирован, как положено, с предъявлением доказательства. И, как было обещано моим же внутренним голосом, произошло всё с моим непосредственным участием. Как я собственно и хотел.
Но нет радости…
Возможно, потому, что слишком поздно всё случилось. Перегорело и угасло…
Слишком много воды утекло в реке Волге, и разных больших и малых происшествий случилось немало, чтобы восторженно воспринимать отзвуки-осколки былого и выражать по поводу только что случившейся, наконец, мести какие-то ярко-радостные чувства, или, хотя бы, чисто нейтральное «удовлетворение»…
Ну убил и убил. Собаке – собачья смерть. В конце концов, он сам виноват, никто не тянул его выбегать на оживлённую трассу, причём на красный свет.
К тому же, если уж говорить совсем откровенно, то я, несмотря на былое острейшее желание физической смерти оппонента в любом виде, чисто импульсивно пришедшее в тот далёкий год и без оглядки «на благоразумие», всё-таки склонялся к более жёсткому варианту. И выбирая приоритеты между – «придушить окаянную тварь» или «заставить помучаться» делал ставку на то, что «просто так придушить» кажется слишком лёгким наказанием для разрушителя и подонка. Обычный и «скучный» переход в загробный мир, где нет никаких проблем и забот (к тому же он, возможно, даже испугаться не успеет, не прочувствует «момент»), виделось совершенно неприемлемым.
Это что же получается? Чик – и он уже на небесах?! И нет к нему вопросов никаких? К тому же еще, того гляди, кто-то и поплачет о «безвременно ушедшем», и даже «добрым словом» его вспомнит, и помолится за упокой души…
Ну уж нет! Иной вариант виделся более правильным.
Пусть поживёт себе еще какое-то время. Но так поживет, чтоб его жизнь беспутная не казалась «сахаром и медом»… И в самом идеальном варианте проходила где-нибудь в глухих и бездорожно-таёжных дебрях, где обычно размещаются обнесенные плотными рядами колючей проволоки закрытые территории для содержания лиц, ограниченных в свободе. Пусть живёт и постоянно слышит собачий лай, и зрит часовых с автоматами на вышках, носит зэковские робы и откликается вышитым на робе номером на перекличках, хлебает свою баланду и ноет от безысходности бытия в бесконечно растянутом времени, мерзнет в бараках и чешется после укусов обильно обитающих на примыкающих к зоне болотах тысяч комаров… Пусть испытает лиха в полной мере и не хвалится потом, что свой почти что негроидной черноты, въевшийся в кожу, загар получил на черноморском побережье. Таких загаров там не бывает.
А то, что он попадёт туда, в эти места, я знал наперёд, и никак усилий прилагать к тому с моей стороны не было нужды. И пусть в таких местах он считается «своим», и ему там значительно проще, чем прочим – «не своим», всё равно, пусть лучше обитает в том «болоте» и не портит жизнь нормальным людям в нормальном обществе.
И он туда попал. В том числе, и за то, что стал причиной смерти моей пусть бывшей, но когда-то всё-таки любимой.
И после того, как он туда попал, я знал о нём только по неким слухам, передаваемым от одного что-то слышавшего к другому...
Последняя весть, которая прилетела, – сбежал в темноте октябрьской ночи и словно в воду канул, чтобы вот так неожиданно появиться на городской улице прямо перед моим автомобилем и, наконец, принять «положенное ему» именно от моей руки…
…И вот здесь – это если, конечно, «копать» ну очень глубоко, – дотошным следакам, безусловно, может померещиться некая потенциальная возможность «по горячим следам» раскрыть преднамеренное и жуткое преступление, что, наверное, весьма благоприятно для внесения в отчетность и может отразиться на размере квартальной премии.
Правда, для этого нужно очень постараться. Потому как додуматься до подозрений в преднамеренности – это надо большой шерлокхолмовский мозг иметь. Это же при каждом подобном дорожном трупе надо искать давние связи потерпевшего с водилой, что наехал на него. К тому же вокруг скопилось немало свидетелей, которые могут подтвердить мою абсолютную невиновность. Вот даже мужик подошел – протягивает бумажку:
- Я тут свой телефон написал, потребуется – звони! Я все видел… Как произошло… Ты не виноват… Он сам под колеса забежал… Налил зенки по поросячьего хрюка – и не видит ничего… Точнее – не видел… Мне сейчас некогда гаишников дожидаться, а то бы я всё сам им рассказал. Короче – звони! Если что…
И женщина с ребенком лет пяти за ручку кивает:
- Я вон в том доме через дорогу в двадцать девятой квартире живу. Вы обращайтесь если что – спасенья от этих алкоголиков нет. То приставать начнут, то под колеса лезут, а честным людям потом за них отвечай.
Но в диссонанс им бабулька какая-то подбежала:
- Убили! Задавили человека! Это ж надо – от машин никакого житья не стало! Шагу ступить страшно!
Но да бог с ней, с бабкой этой… Да и показания прохожих вряд ли потребуются. Как говорится - ныне пора прогресса и высоких технологий. На всех столбах камеры висят – ведут видеонаблюдение. Ты чуть скорость превысишь, или на красный свет тронешься раньше времени – просекут тут же, и не отвертишься. Так что, думаю, и в моём случае всё заснято как надо и с полной четкостью.
Нет никакой моей вины. Откуда же я, скажите на милость, мог предвидеть, что средь бела дня какой-то явно пьяный, либо обкуренный идиот вдруг ринется перебегать дорогу. Пусть и по пешеходному переходу, но на красный свет. Так что он оказался под колесами именно моей «семерки», а не двигавшихся по соседним полосам серебристого немецкого «Гелендвагена» или отечественного коричневого «Патриота» – чистейшая случайность…
Случись иное – с «Гелендвагеном» или «Патриотом» – и я преспокойно поехал бы вперед, не зная никаких проблем. Но в то же время так и не узнал бы, что мой враг умер... И теперь даже не знаешь – что лучше.
Конечно, при всём отношении, что можно выразить словами – «Да мне всё равно и хрен с ним!» – звучат-таки в сознании нотки удовлетворения случившимся моментом.
Звучат – никуда от них не денешься.
Да ещё на какое-то время забот добавит помятое левое крыло и поцарапанный капот вкупе с треснутым стеклом фары. Помимо долгомуторных гибэдэдэшных разбирательств ещё и автосервис посетить придётся. И время потратить, и деньги…
Ну, времени, положим, у меня по причине недавнего внезапного банкротства нашей редакционно-издательской фирмы теперь хватает с избытком. А вот денег безналичных и наличных – острый дефицит. И хотя «семерка», она, конечно, не «Гелендваген», затраты на порядок меньшие предстоят, даже десятка штук деревянных (а их тут явно не хватит) – уже напряг серьёзный. Тем более, что эти траты ни под каким соусом не планировались и не откладывались.
«И что же ты за скотина такая, что даже на последнем издыхании проблемы людям создаешь?!»…
Внимательно осмотрев вмятину и «царапки» – любой специалист посоветует «под замену», я прикинул грядущие траты и немного погрустнел от перспективы, что, видимо, отныне придётся ходить пешком, изредка запрыгивая в троллейбус или трамвай. И даже если не «под замену», а чтобы просто «вытянули», бабок не хватит. Либо нужно забирать последнее, отложенное на «черный день», а вот этого совсем не хочется.
Да и не рискну. Кто ж его знает, сколько мне ещё придётся без работы торчать?
Короче, есть вероятность сразу после восстановления «семёрку» продавать. А какой тогда смысл восстанавливать? Уж лучше прямо сейчас на торг… Битую…
С другой стороны, если с работой все срастётся, то машина будет нужна.
Да, блин! Неудачный нынче день! Вроде и не пятница. И не тринадцатое. И даже не «тяжелый» понедельник. А вот такая приключилась катавасия.
…А вот и ДПС фонариками мигает. Сейчас вылезет из чрева сине-серой «пятнашки» какой-нибудь ещё солидно-одутловатый старлей или капитан, и начнёт присматриваться и принюхиваться, тестовым прибором в меня тыкать на предмет «а не выпил ли я накануне определённое количество спиртного»… Потом будет протокол писать – и всё такое.
Про то, что с дорожным оппонентом мы уже не первый раз встречаемся, я, конечно, промолчу. Авось сойдет. Но все прочие процедуры стерплю стоически. Надо так надо…
Но лишь всё закончится – напьюсь обязательно. Не за помин его души, конечно. Вот ещё – поминать эту тварь… Чтобы стресс снять, не только за сегодняшний день – за все те годы, что шли наперекосяк. И, наконец-то, отметить «окончательное завершение» некого этапа моей растрёпанной жизни.
Нет, плакать не буду по ушедшим годам. И радоваться не буду. Что случилось – то случилось. Прошлого не вернёшь, а будущее туманно…
«Скорая» приехала и санитары после отмашки врача загрузили в салон, где обычно перевозят живых, холодеющее тело. Сейчас в морг увезут, а затем прямой путь ему на кладбище.
Ещё раз взглянул на окровавленную после удара морду – «хорошенько он в асфальт влетел!» – я вновь отыскав знакомые черты, тут же отвернулся, не желая более смотреть на происходящие «погрузочные» действия.
И если бы кто посмотрел на меня в тот момент со стороны, возможно, подумал бы: «Вот, Переживает мужик… Оно ведь не шутка – человека задавить». Но я не переживал. Просто смотреть не хотел. На эту «дурную морду» я достаточно насмотрелся в прошлой жизни.
И вдруг, надо же такому случиться, в голову стали лезть стихотворные строки:
Прощай, безусый поросенок,
Сейчас придут к тебе с ножом.
Комфорт соломенных пеленок
Заменят на холодный дом.
Минуты трепетных свиданий
Не испытать тебе, мой друг,
Стихи лирических изданий
Не выльются в любовный хрюк.
Не побегут твои детишки
По лужам в жаркие деньки,
Не выпьют сладкого винишка
С тобой соседские хряки.
А ждет тебя другая участь -
Из легких выйдет громкий стон.
Ты превратишься, чуть помучась,
В котлеты, сало и бекон.
Быстро сложилось, Складно. Я даже не поленился, достал блокнот, ручку и записал. Видимо, какое-то злорадство внутри взыграло, что, конечно, меня не красит.
Но, как оно говорится, что есть – то есть. Не умею и не хочу прощать причинённое зло. Может быть, и не по-христиански это, и считается грехом, но ничего поделать с собою не могу.
А что ещё любопытно – случилась вся эта «катавасия» рядышком с моей теперь уже бывшей работой и до недавнего времени любимой кафешкой с неприхотливым названием «Ромашка»…
Бывают же совпадения… А, может, это просто повод ещё раз вернуться «к истокам» и вспомнить что-то важное, что уже давно позабыл, но оно не отпускает...
…Чем мне всегда нравилась «Ромашка» – там не только вкусно и сытно кормят, но и обслуживают достаточно быстро. А для такого человека как я, который весьма болезненно реагирует, если приходится терять уйму времени безо всякого толка, это довод, пожалуй, определяющий.
Не переношу, знаете ли, всяких там выпендрежных ресторанов и прочих подобного рода культурных или околокультурных заведений, где считается правилом хорошего тона и даже некоторым а-ля аристократическим шиком, что «между переменами блюд человек должен немножечко проголодаться».
Это для тех, кому совершенно заняться нечем. Не для меня.
В таких местах, хочешь ты того или нет, приходится минут по сорок или даже более того, позёвывать и до последней «трещинки» изучить изъяны полировки на ресторанном столике. Одновременно даже не в пятый, а в двадцать пятый раз прочитывать стоящую на столике запаянную в рамку из оргстекла рекламку «фирменных» кулинарных новинок или зарекомендовавших себя особых блюд от шеф-повара.
И с тупым взглядом скучать в ожидании, когда местные повара, наконец, соизволят «настругать» для тебя миску салата из свежей капусты, польют наструганное оливковым маслом, а официанточка в мини-юбочке что «на грани пошлости», виляя соблазнительной попой, принесет её тебе в качестве легкой закуски, предваряющей основной обед.
Миску, а не попу, если вдруг кто не понял.
В домашних условиях даже для такого неискушенного в кулинарных делах человека, как я, всё это – с капустой, морковкой и прочими простыми добавками – можно было бы сотворить минут за пять-шесть. В «Ромашке» же, и этим она положительно отличается от прочих мест посещаемого мною общепита, тот самый свежекапустный салат доставляли уже минут через десять после заказа, а любимый суп-харчо через двадцать.
Это радовало, потому что уже не нужно никуда торопиться, отпадала необходимость после получения заказа поспешно проглатывать не до конца пережёванные куски всяко-разной поданной снеди, и, нервно поглядывать на стрелки наручных часов, опасаясь не успеть к окончанию обеденного перерыва.
Оно хоть и считается среди обывателей, что в редакциях работают исключительно творческие люди, ну а творческому человеку любые ограничения, например, временные, противопоказаны, для нашего главреда (то бишь – главного редактора, а мы его за глаза «главвредом» называем) такой постулат совсем не указ. И особенно к опозданиям после обеда он относится щепетильно. Обязательно выпишет какое-нибудь наказание. Вовсе не обязательно – выговор или предупреждение с занесением в личное дело (это уж совсем круто было бы). Может, к примеру, дежурным редактором вне очереди поставить или в командировку отправить в субботу-воскресенье без предоставления отгула. А что – имеет на то полное право. У нас по контракту нелимитированный рабочий график.
И ведь ладно бы с утра следил за дисциплиной. Так нет же, утром он сам непонятно когда появляется. Бывает даже к обеду придёт – и никто (ни секретарша, ни зам, ни кто-то ещё) не знает, где вообще обитает его светлость. Поэтому приходится на веру принимать постулат, что где-то на переговорах или прочих важных встречах. Да и вообще начальству виднее, где и как работать.
А ты, лишь только обед заканчивается, в одну минуту третьего пополудни будь добр сидеть на планёрке. Нет тебя – значит нарушитель! И Антон Михайлович, скажет тебе об этом лично. Да так скажет, что потом невольно сам себя спрашивать будешь: «Ты – что, действительно, дурак, или просто прикидываешься?».
…Короче говоря, уже вскоре после обустройства и открытия «Ромашки» в бывшем помещении вдруг обанкротившегося (что случилось в результате неожиданного визита «оперативников» миграционной службы, усиленных нарядом полиции – не иначе кто-то «настучал») продовольственного магазина, у меня сразу отпали многие проблемы.
Самое главное – появилось достаточно времени не только для насыщения довольно прихотливого желудка, но и чтобы спокойненько постоять с коллегами-журналистами в курилке и, отравившись сигаретой, даже рассказать пару-тройку свежих и относительно смешных анекдотов. Ведь они, коллеги мои, тоже повадились обедать в «Ромашке» и на здешнее меню «подсели», от которого меня, кстати, почти совсем не мучает изнуряющая изжога, непременно возникающая после поедания любых блюд в «фирменной» столовке (или, как её ещё незаслуженно громко именуют – кафе РИЦ), то есть нашего редакционно-издательского центра.
Мало того, что в обеденный перерыв очередь здесь выстраивается нескончаемо-змеевидная, доходящая почти до входной двери (и если ты попал в её конец, то, считай, за час с обедом управиться никак не сумеешь), так ещё, ко всему прочему, сокрушительный удар по внутренним пищеварительным органам получаешь.
По крайней мере, я это хорошо чувствую.
Хотя, чего уж тут хорошего…
И пусть нет в «Ромашке» большого разнообразия блюд… Так это не беда. Салат из свежей капусты и суп-харчо, либо, на выбор, цезарь и фаршированный перчик, оливье и бифштекс с жареной картошкой в качестве смены блюд могли вполне устроить не только меня, но и почти всех моих коллег.
К тому же цены вполне подъемные.
Это в том смысле, что вполне позволяют заходить сюда с понедельника по пятницу на так называемый бизнес-ланч и не думать потом, как «растянуть» нехитрые финансы от аванса до зарплаты. Я бы, наверное, даже субботу-воскресенье, то есть в положенные по КЗоТу законные выходные, с большим удовольствием сюда бы приходил. Вот только для этого пришлось бы через весь город «тащиться» в пропахшей гарью, стойкими мочой и потом маршрутке. Далековато оказался я от работы после вынужденно-скоропалительной смены квартиры. В смысле – после развода.
К тому же, честно говоря, с утра в субботу и жрать-то особенно не хочется. Другого просит душа. Опохмелиться! Голову подлечить!
Утром, после пятничного празднования конца рабочей недели, «чугунная» голова от подушки отрываться совершенно не желает. И только переполненный до предела мочевой пузырь нестерпимыми позывами заставляет «продрать» глаза.
С превеликим трудом отжавшись от кушетки, я встаю на ноги, чтобы неимоверным усилием, иногда держась за стенку и спотыкаясь о безобразно разбросанные накануне по полу предметы, вроде домашних тапок, уличных ботинок, непонятно откуда появившихся здесь кожаных перчаток или пустых бутылок, двинуться к туалету.
«Вставай, проклятьем заклеймённый…», - в такт сердцу пульсирует в голове очень точно подходящая к домашне-театральному действию первоначальная песенная строчка из французского люмпенпролетарскогоского марша.
Напеваешь её, не в слух, конечно, в своей голове. Но все равно, хоть чуть-чуть, но помогает забыть о нестерпимой боли. И мозги несколько прочищает. По крайней мере, «промурлыкав» ее раз ...дцать, приходит понимание, что по дальнейшему продолжению она, строчка эта, вроде как совсем про другое…
Но какая собственно разница – кто там должен куда идти? Кому куда надо – тот туда и идет. Мой путь – в туалет.
Из туалета, пошатываясь, направляюсь на кухню. Потому что там в доисторическом и изрядно поцарапанной холодильнике «Свияга», стоит пластиковая полторашка. Налита в ней холодненькая кипячёная вода.
Несколько жадных глотков – и сушняк отступает! Чуть-чуть. Самую малость.
Лучше бы, конечно, сейчас грамм пятьдесят сорокоградусной или хотя бы девяточку – бутылочку самого крепкого пивка. Но где ж его взять?
Так что «мудро» поставленная в холодильник кипяченая водичка, охладившаяся за ночь до нужной кондиции – это тот самый максимум, на который рассчитывать можно в утренний час. От жуткой головной боли, пульсирующей в висках, она, конечно, не спасёт, но хотя бы внутренности освежит, да и ото сна слегка отряхнет.
Сейчас бы голову под холодную воду поднести, но нет её уже вторую неделю как – отключили для ремонтных работ. И даже чтобы в унитаз всякое дерьмо смыть – горячую из ведра выливаем.
И сколько ж это можно ремонтировать? Все лето что-то копают и докопаться никак не могут… Нефть, что ли, ищут?! Суки!
Так что приходится неумытому на улицу выходить.
Старательно придерживаясь за облупившуюся и «мило» разрисованную похабными картинками стенку, потому как перила лестничного марша шатаются опасно и способны в любой момент обломиться и увлечь за собой грузное тело, спускаюсь на предпоследних силах. А спустившись на первоэтажный тамбур подъезда, тут же зажимаю нос.
А как иначе пройти на улицу через «зону отчуждения», которая то и дело возникает после посещения подъезда местными бомжами.
И всё равно искренне надеюсь на отрезвляющее чудо утренней свежести воздушных потоков.
Но опять же – если повезет…
В том смысле, если почти вплотную стоящие к жилому микрорайону механические и химические заводы предыдущей ночью не выбросили в и без того загаженную атмосферу несколько ПДК (то бишь предельно допустимых концентраций) дурно пахнущих фенола и формальдегида, бьющей по мозгам углекислоты и прочей гадости.
Если же такое счастье всё же приключилось, то есть «не выбросили», то очень даже может быть пресловутая «утренняя свежесть» и поможет добраться без приключений до ближайшего мини-маркета. А там и пивко разных калибров, и красненькое с крепостью на выбор, и даже водка пусть и паленая, но бюджетная. А что из этого взять – на месте решу.
В кармане звенит некая куча мелочи, накопленная на «черный день». Но сколько там – даже посчитать нет сил. На пивко, надеюсь, хватит.
…И только после пивка покрепче или того же красненького появится желание хоть что-нибудь пожрать.
Какая уж тут «Ромашка»…
Утром в воскресенье проще. Хорошо прочувствовав «момент», то есть памятуя о минувшем пятничном, завершающем рабочую неделю безрассудном – будь что будет – застолье и последующей «воскрешающей» утренней реабилитации, субботним вечером мой организм непременно начнет выражать протест против «излишеств» и, конечно, не позволит повторно влить в себя больше определенной им, внутренним ограничителем, нормы алкогольного пойла.
Оно, конечно, можно попытаться. И даже, применив некоторые усилия, умудриться «перебрать». Но это (из практики знаю) – чревато.
Такое уж свойство моего организма...
Пережив в годы армейской службы болезнь в просторечии именуемую «желтухой» (по научному – гепатит «А») и получив «в награду» хронический холецистит, организм мой «научился» ставить некий незримый заслон на пути «не нравящейся» ему жидкости, как, впрочем, и «не нравящейся» еды.
Как только некий предел наступает, проницательная печень или желудок способны тут же возвратить излишне выпитое и съеденное назад, на волю…
Главное здесь успеть добраться до унитаза. И со словами: «Ихтиандр, я принес тебе покушать!» отдать «белому другу» слегка переваренные яства.
Именно этот «заслон» почти всегда срабатывал в отношении нашей редакционной столовки. Печень после ее посещения почти всегда давала сигналы…
И пусть до «Ихтиандра» дело доходило очень редко – наверное, потому, что ни пива, ни вина, ни водки там в обеденный перерыв не подают, идти на обед в эту «тошниловку» всё равно не хотелось. Или я шёл, но в самом крайнем случае.
Меня всегда интересовал вопрос – «из чего они там все-таки готовят?». Неужели это спланированная диверсия против славных российских журналистов, и не менее славных полиграфистов, обитающих в одном здании с тремя редакциями?
Короче, до открытия «Ромашки» я почти всегда обедал всухомятку. Иногда тащил из дома в портфеле наспех сделанные бутерброды. Но чаще снедью, купленной в том самом, впоследствии «загубленном налоговиками», продмаге. Брал колбасу и порционный сыр, а порою обжаренные в непонятном комбинированном масле чипсы и кириешки, запивая все химической кока-колой…
И вот ведь удивительное дело – несмотря на абсолютную вредоносность таких вот перекусов, как вещают всезнающие врачи-диетологи, печень моя подобным сочетаниям никогда не противилась.
Парадокс какой-то.
Более того, не противилась она даже тем «кушаньям», что я приготавливал сам «из непонятно чего» по моим же спонтанно придуманным холостяцким рецептам…
Уж тут мудрил я основательно.
И уверен, почти на все сто процентов, что для большинства соплеменников, если не для всего мирового народонаселения, кушанья, сотворенные мною по принципу «из того, что только под руку попадется» покажутся настоящей гремучей смесью, пригодной разве что для мусорного ведра.
А по мне – деликатесы. Изощренные и вкусные, если, конечно, они не подгорят и не окажутся горькими от «пересоления» и «переперчения».
Рецепты убойные… Могу, например, до состояния слабовыраженной пригорелости (по-другому, как я ни старался, почему-то не получалось) обжаривать кусочки курицы в красном или белом вине с майонезом, тертым сыром и жгучим красным перцем, добавив много чеснока или лука и посыпав хмели-сунели. Под водочку или пивко – в самый раз.
А после благополучного съедания этой курицы, на остатках пережаренного соуса, чтобы добру не пропадать, можно пожарить колбасу или картошку.
Могу суп сварить из тех самых костей, которые добрые люди на рынке обычно для собак покупают. И на этот счет у меня никаких комплексов не возникает. Самое главное – навар. Густой и жирный. А использованные кости потом и выкинуть можно. Их не жалко, а замечательный бульон останется. На нем ведь и концентрированный суп из магазинного пакета – деликатес.
А ещё можно сотворить яичницу с зеленым или репчатым луком, смешав болтанку со вчерашними макаронами и обильно смазать майонезом, крепко посолить и поперчить, чтобы во рту всё горело. Вот оно – коронное блюдо холостяка.
Чай пил зелёный, но, опять же, сделанный по особому эксклюзивному рецепту… Кладёшь пакетик в полулитровый железный ковш, добавляешь туда воду, четыре кусочка сахара и кипятишь до тех пор, пока светлый (изначально «зелёный» чай не делается по-настоящему чёрным.
Так – ужин за ужином – и полюбил я готовить, оценивая собственную стряпню если не на «отлично», то на твердую «четверку» – обязательно. А как ещё выжить холостяку?
И даже порою мысль приходила в голову – а, может, зря это я в журналисты пошел? В повара надо было…