Продолжение, начало см. Девушка с характером - 1.
Кое-чего, однако, Джону всё-таки удалось достичь. Мы умерили свою прыть и отошли от «Нимица» на довольно приличное расстояние.
Наверное, сработал некий психологический закон, и папаша Фрейд, я думаю, был бы чрезвычайно доволен, если бы узнал об этом. Нам захотелось вдруг поиграть в игру с целью окончательно запутать Джона, – попробовать натуральнее изобразить из себя гидрографов, а вскоре, может быть, под влиянием «Деламейна» и наступившего полнолуния у нас произошло чрезвычайное происшествие.
Я упоминал о наших кальмарных застольях, иногда они затягивались до глубокой ночи. Наверное, надо было быть слепцом, чтобы не заметить, что Наташа, которая всегда сидела с нами за столом во время этих ночных бдений, необычайно сильно нравится мотористу Косте Цветкову, улыбчивому коренастому пареньку с открытым чистым лицом, лучистым взглядом больших серых глаз и крепкой боксерской шеей. Как-то раз они исчезли, и я, проходя мимо камбуза, увидел умилительную сцену. Она сидела на скамье среди дышащих паром кастрюль, а он лежал рядом, его голова покоилась у неё на коленях, – Костя мирно дремал.
- Умаялся бедный, - заметив меня, с материнской улыбкой сказала она.
В следующую ночь Цветков находился на вахте, а Шматков был особенно разговорчив. Вскоре он куда-то исчез, незаметно пропала и Наташа.
По пути в гальюн я на всякий случай завернул к камбузу, и в проёме двери меня ждала потрясающая сцена. Шматков встал перед плитой, усадил на неё перед собой нашу кухонную фею, завернул трубочкой юбку, под которой, кажется, из одежды больше ничего не было, и, раздвинув её голые стройные мраморно-белые ноги, сосредоточенно, словно механик во внутренностях мотора, проводил между ними какие-то ремонтные манипуляции. Позади замечательной парочки темнела другая плита поменьше, на ней Наташа обычно жарила картошку и отварных кальмаров. Сейчас там страстно бурлил огромный чан, немилосердно обдавая переборку отсека струей пара, однако наша славная повариха, как видно, ничего не замечала.
– Да подожди ты! – громким шепотом сказала она. – Дай, я хоть кашу перемешаю.
– Брось, невтерпёж. - Голос механика крепко сел от крайнего возбуждения.
Она заметила мою тень в дверном проёме и живо спрыгнула с плиты. Он недовольно обернулся, словно голодный шмель, у которого неожиданно из-под самого носа увели истекающий нектаром цветок.
Тогда я поспешно ретировался, а утром решил поговорить. Реакция механика меня слегка озадачила.
– Брось, Александр Васильевич! Пусть американцы не сомневаются, перед ними, в самом деле, гражданские моряки. Помнишь в фильме «А зори здесь тихие…» девушки-бойцы со своим старшиной якобы любовь крутили на глазах у фрицев. Так и здесь. Ты думаешь, я не знаю, кто ты есть на самом деле?
– Ты, Кирилл Викторович, меня прямо в тупик поставил! – с сарказмом сказал я. – У них настолько продвинутые приборы наблюдения, что они могут созерцать твою любовь на камбузе, сопровождаемую звуком бурлящих кастрюль.
– Да пойми ты, у вас задание, вот и выполняйте его, а мы – живые гражданские люди!
– Давай-ка прекратим бесплодные пререкания. Если продолжишь в том же духе, будешь любовь на берегу по столовкам общепита крутить, я не шучу.
Шматков обескуражено крякнул в ответ, махнул рукой, однако ничего не сказал. С этого дня наше судно вдруг начало заметно отставать от «Нимица». Егоров не мог понять, в чём дело, неоднократно вызывал к себе механика, однако у Шматкова на все вопросы был один ответ:
– Брось, Тимофей Егорович, двигатель в отличие от человека имеет предел!
По странному совпадению еда стала безвкусной, а ночью Наташа сильно пережарила кальмары. Картошка, напротив, была подана на стол полусырой, и моряки не стали её есть. У кого-то снова был день рождения, и подарочный коньяк пошел на ура. Наташа убежала дожаривать картошку, и про неё на какое-то время забыли.
Особенно много пил Цветков, однако не пьянел, все смеялись и балагурили, а он смотрел на мир печальными трезвыми глазами. Под утро все, наконец, угомонились и задремали прямо в кают-компании, благо, что она была опоясана скамьями, прикрученными к переборкам.
Временами я, кажется, слышал какой-то странный шорох на камбузе и негромкие голоса, однако подняться и сходить узнать, что там происходит, не было никаких сил. Утром нас поднял на ноги вахтенный.
– Цветков пропал!
Мы обследовали все закоулки, однако моториста нигде не было. Капитан учинил спешное дознание.
Ночью кто-то спал в кубрике после вахты, а кто-то отмечал день рождения в кают-компании. Цветков был на праздновании, а вот когда и куда ушёл после этого, никто не заметил. Скорее всего, он покинул кают-компанию после того, как всех сморил тяжёлый сон.
Наташа предстала перед капитаном уставшая и с огромными кругами под глазами. Она рассказала, что ушла дожаривать полусырую картошку, однако отвлеклась на кипящие чаны, и картофель сгорел, – она слишком поздно отключила плиту. Никого из моряков, в том числе Цветкова, она на камбузе не видела.
Москва теребила, мы продолжали сопровождать «Нимиц», и двигатель волшебным образом вдруг набрал прежние обороты. Как оказалось, Шматков все-таки нашёл и прочистил засор.
Еда сделалась безукоризненной, а отношения механика и Наташи выглядели сугубо официальными. Идеал! Как раз то, о чём я подсознательно мечтал, однако судьба Цветкова оставалась невыясненной.
Недоброе предчувствие подступило к самому сердцу. Мы всё ещё надеялись, что наш моторист много выпил и забился в укромный угол где-то в трюме, на полное обследование требовалось время, однако когда мы его, наконец, в тот же день провели, ни в моторном отсеке, ни в трюме Цветкова не оказалось, ни живого, ни мертвого.
Егоров вызвал меня к себе.
– Александр Васильевич, вся надежда на тебя!
Я вспомнил странный ночной шум, и пока Волошина занималась стиркой своих поварских курток, обследовал камбуз. Осмотр не дал ничего существенного, лишь под плитой и в дальнем углу, заставленном ящиками с тушенкой, я обнаружил несколько совершенно высохших и почерневших от излишней жарки картофельных ломтиков.
Поразмыслив, я решил, что начинать следует со Шматкова и Наташи, и мне удалось поговорить с ними на отвлечённые темы. В процессе беседы я обратил внимание, что на скуле у нашего механика появились свежие едва заметные ссадины, которые он пытался затушевать цинковой мазью, а ещё он не мог нормально сидеть на скамье, – не садился, а осторожно присаживался на краешек.
Наташа была явно подавлена, однако свое плохое настроение объяснила вполне правдоподобно.
– Мне худо, Александр Васильевич, очень худо! Где Костя, неужели погиб? Сделайте что-нибудь, пожалуйста, найдите его. Такой мальчик!
Её колдовские глаза купринской Олеси распахнулись и заглянули мне в самое сердце, однако никакой разгадки я в них не увидел. Раньше Наташа надевала преимущественно майки и блузки с коротким рукавом, а теперь стала носить исключительно одни тельняшки. Когда она при мне ссыпала в кипящую кастрюлю вермишель, длинные рукава тельника вздернулись вверх, и я заметил на правом запястье обширный чёрный кровоподтек.
Какая-то неясная мысль бродила в мозгу. Я заперся в каюте и не выходил. Странные видения причудливым калейдоскопом крутились в голове.
Капитан забил тревогу и пригласил ко мне в каюту врача. Заверив медика, что всё в порядке, я прямиком отправился к Волошиной.
– Наташа, давайте-ка я расскажу вам, как всё было на самом деле прошлой ночью, когда пропал Костя.
В этот момент она вскрывала банку тушенки, консервный нож сорвался и поранил ей большой палец. Я подал ей свой носовой платок. Она беспомощно посмотрела на меня, словно несчастный оленёнок, загнанный безжалостными охотниками в самую глубину непролазной чащи.
– Я устала скрывать правду и давно сама бы всё рассказала, но сил нет, за борт броситься хочется, верите?
– Наташа, вы успокойтесь, вам сейчас тяжело, давайте, я всё расскажу, а вы меня поправите, если я допущу какую-нибудь существенную неточность.
– Что ж, рассказывайте.
– После того, как вы ушли дожаривать картошку, всех, кто был в кают-компании, скоро сморил сон, а к вам на камбуз явился подвыпивший Шматков. Коньяк ударил в голову не только ему, у вас, кажется, всё, наконец, получилось, однако в самый интересный момент вошёл Цветков, видимо, почуяв запах дыма от горящей на плите картошки. Вы были настолько увлечены, что не заметили его.
Он снял с плиты раскалённую сковороду и с размаху ударил ею по голым ягодицам вашего неистового любовника. Сгоревшая картошка праздничным салютом разлетелась по всему камбузу.
Несмотря на острую боль, Шматков стерпел и, как я полагаю, попытался успокоить Цветкова, мол, его, Цветкова, это совершенно не касается, ваша близость происходит по взаимному согласию, а он, Костя Цветков, – третий лишний. Вам вдруг стало жалко бедного парня, которому вы тоже оказывали недвусмысленные знаки внимания, и вы заявили, что механик нагло лжет.
В действительности, как вы сказали, Шматков, воспользовавшись ситуацией, пытался вас изнасиловать. Цветков вскипел и вызвал Шматкова на палубу, чтобы поговорить по-мужски. Они ушли, а через некоторое время вернулся один механик. Вы, конечно, не знаете, что между ними произошло. Он с нечеловеческой силой схватил вас за правое запястье и сурово предупредил, что вам следует забыть об этом инциденте, и Костю с тех пор вы больше не видели.
– Ой, я прямо вся горю. Как вы узнали? А, поняла, вы подсматривали!
– Нет, Наташа, я не подсматривал. Мне всё рассказали ваши синие круги под глазами, и плита, двойное назначение которой вам не удалось от меня скрыть. Помимо этого, я выслушал взволнованный рассказ сгоревшей картошки, которая, как я заметил, до сих пор валяется по углам камбуза в самых труднодоступных местах, как будто кто-то, взмахнув сковородой, расшвырял её везде, где только можно. Плюс ко всему лицо Шматкова пожаловалось мне на ссадины, а его обожжённый до мяса зад сетует на то, что теперь не может нормально сидеть.
– Вы меня просто изумляете своими фантазиями! Если бы вы действительно подсматривали, то да, конечно, увидели бы, что Шматков взял меня силой, а Костя застал эту дикую и ужасную сцену. – Её глаза страшно покраснели, и она горестно всхлипнула. – А вот я, в самом деле, подсмотрела и всё видела. Они вышли на верхнюю палубу, скинули бушлаты и в тельниках встали друг напротив друга. Шматков огромный, а Костя – на две головы ниже его. Первым пару раз ударил Костя, его кулак, кажется, попал Шматкову в лицо, в ответ тот быстро подступил мелкими шажками, словно медведь на задних лапах к добыче, схватил за горло, сжал так, что, наверное, сломал позвонки, и, как дохлого цыпленка, вышвырнул Костю за борт. Я закусила губу от ужаса! Он заметил, что я всё видела, и пригрозил, что если я кому-нибудь расскажу, то поступит со мной схожим образом. Повторяю, что он взял меня силой, верьте мне, никакой близости с этим орангутангом я никогда не желала. Тварь, тварь, животное, какое же он животное, и к тому же трус! Если он узнает, что я всё рассказала, он меня убьёт. Всё из-за своей тупой мерзкой трусости!
– Наташа, я ему ничего не скажу, а вы постарайтесь хранить спокойствие и не вздумайте хоть взглядом, хоть неосторожным словом, намекнуть ему о нашем с вами разговоре.
Я положил перед ней два чистых листа бумаги и ручку. Она покорно написала заявление о происшествии и короткую объяснительную записку. После этого я немедленно доложил материалы капитану, и он запер их в несгораемый шкаф. Мы договорились пока не трогать Шматкова и ничего ему не сообщать.
Егоров немедленно направил судно в тот квадрат, где по моим расчетам механик выбросил моториста за борт. Экипажу капитан сообщил, что курс изменен по приказу из Москвы, а на самом деле Егоров обследовал квадрат, чтобы найти тело Цветкова. Поискам мешала высокая океанская волна, они окончились безрезультатно, и, в конце концов, Егоров, скрепя сердце, направил в эфир шифровку о трагическом происшествии.
Наблюдение за «Нимицем» было срочно передано другому судну, а нас направили в испанский порт Ла-Коруна. Там на борт поднялись наши строгие молчаливые кураторы, забрали все материалы из капитанского сейфа, дотошно опросили экипаж и, заковав почерневшего Шматкова в наручники, увели его с собой вместе с теряющей сознание Наташей.
Неделю мы томились в порту, когда пришло известие, что Волошина написала на меня заявление. По её версии я давно питал к ней нездоровую страсть, завалил эротическими стихами, не давал проходу, пытался затащить в душевой отсек, а когда получил категорический отказ, улучил момент и ночью изнасиловал в камбузе. Цветков случайно оказался свидетелем преступления, я выбросил его за борт, а её заставил ложно обвинить Шматкова, якобы он надругался над ней и убил моториста.
Долго я не мог окончательно понять, почему Наташа так поступила. В тот момент я подумал, что, наверное, Шматков повлиял на неё, и его влияние оказалось более существенным, чем я предполагал. Она, конечно, не послушала меня, и всё ему рассказала, а он надоумил её, как следует поступить, если его задержат. В случае, если она поведёт себя так, как ему было нужно, он, естественно, сулил ей золотые горы, – о том, что у Шматкова водятся деньжата, я слышал краем уха от членов команды, – а что мог пообещать нищий Яковлев, живущий на одно лишь жалование, большой вопрос.
Вся команда была буквально сражена наповал новым обвинением. Мне запретили сходить на берег и покидать свою каюту. Наш куратор, который проводил служебное расследование, несколько раз навещал меня, поспешно кивал и старательно переносил на бумагу всё, что я говорил, от его сочувственных вздохов мне становилось как-то очень нехорошо.
Всё это продолжалось довольно долго. В конце концов, он отправил собранные материалы в наше посольство в Мадриде, и я стал ожидать вызова к следователю.
Именно тогда у меня появились первые седые волосы, однако судебно-медицинское исследование установило, что выделения из половых органов, обнаруженные в теле Наташи, принадлежат Шматкову, а не мне. Вопрос был снят, Шматкова отдали под суд, он получил пятнадцать лет колонии за убийство и изнасилование, поскольку Наташа волшебным образом вернулась к первоначальным показаниям, и они в ходе расследования подтвердились.
Нечто тёмное и тяжёлое поднимается в человеке, я даже не могу сказать, что это что-то есть древнее, пещерное, поскольку уверен, что первобытные люди тоже сталкивались с подобными проблемами, не зря же до сих пор известна система табуирования определенных вещей. Вот и интимные отношения на корабле – табуированная вещь. Если бы пещерные люди позволяли себе всё, они погрязли бы в низменных страстях, и никакой эволюции не произошло бы. Какая там эволюция! Они просто вымерли бы.
Костя Цветков питал к Наташе Волошиной возвышенные чувства, имел, как говорят, серьёзные намерения, а вот Шматков был человеком совершенно иного склада.
Он полагал, что Наташе не разговоры под луной нужны, и прямо, без обиняков, стал склонять её к близости. У мужчин произошли существенные разногласия по этому вопросу, и они не нашли ничего лучшего, как выйти на открытую палубу, чтобы выяснить, кто прав. Именно так представлялась мне вся эта история в тот момент.
Наташу списали на берег. Вместо неё пришел спокойный, как удав, пятидесятилетний Васо Сагинадзе из Грузии, блюда разных народов он готовил превосходно.
Тем не менее, какое-то смутное сомнение неотступно шевелилось в моей голове, когда я думал о результатах судебно-медицинского исследования. С той роковой ночи до момента начала расследования и задержания Шматкова прошло довольно много времени, – две недели.
Мне показалось сомнительным, что после такого срока в теле женщины эксперты смогли найти какие-то посторонние выделения, однако в моём положении вряд ли было удобно поднимать этот вопрос, тем более, что для меня лично вина Шматкова была очевидна. Лишь много лет спустя я узнал истинную подоплеку этих чрезвычайно неприятных событий.
Продолжение см. Девушка с характером - 3.